ПРОЗА №2
О зайце, коньках и античной культуре
Игрушечных зайцев у меня в детстве никогда не было. Ни одного самого завалящего зайчика. Зато было четыре совершенно одинаковых поросенка. Поросята были из литой пластмассы, с портфелем, под зонтиком, в бодром прыжке. Каждый раз, когда мы с папой шли из магазина игрушек домой с этим поросенком, я его роняла, хрупкая ручка ломалась, и шляпка зонтика падала на асфальт. Когда отвалился четвертый зонтик четвертого поросенка, папа сказал - хватит. Тогда мама положила отвалившийся зонтик на лист бумаги, обвела его фломастером, и получилась звезда. «Рисуй звезды!» - сказала мне мама.
Рисовать звезды было очень скучно, поэтому я нарисовала ворону на четырех ногах. Ноги были добротные, когтистые, полосатые. Такие обычно рисуют у избушек на курьих ножках. Мама сказала, что ворон на четырех ногах не бывает. Папа промолчал, потому что не умел рисовать ничего, кроме портфеля. А мой психолог сказал, что эти ноги означают мою страсть к неуместному классифицированию. С тех пор я считаю, что четыре - гораздо лучше, чем два.
Первая моя встреча с античной культурой случилась не выходя из дома. Ночью по углам моей комнаты появлялись мраморные статуи, изображающие богов, героев и наяд, по одному и группами. Статуи мне нравились, но одна из них здорово мешала мне проходить на кухню, поэтому я пожаловалась родителям. Мама посоветовала мне молиться или материться, на выбор, чтобы статуи исчезли. Папа показал мне, как делать нижний блок предплечьем, если статуя совсем перестанет пускать меня в кухню. А мой психолог посоветовал отдать меня в музыкальную школу, и с тех пор я очень, очень люблю наблюдать за воронами.
Коньки у меня в детстве были, но ненастоящие, двухполозные. Их нужно было ремешками привязывать к валенкам. Кататься на них было очень страшно, тем более что лед у нас в хоккейной коробке заливали ужасными огромными горбами, по которым с чувством безопасности можно было кататься только по-пингвиньи, на животе. Поэтому о коньках я не вспоминала до школы.
В школе, впрочем, тоже было совсем не до коньков. Хотя, конечно, мне очень хотелось лететь по льду в блестящем платье, и чтобы мама в первом ряду. Но для коньков у нас не было площадки, для гимнастики я была слишком негибкой, для шахмат - слишком девочкой, поэтому вместо коньков у меня была обычная физкультура. Учитель во время переклички надевал только половину очков - одну дужку с одной линзой. К тому времени я была уже точно уверена, что четыре - гораздо лучше, чем два, и наблюдение над этой неполнотой очень мучило меня и поглощало все мое внимание. Поэтому считалось, что я заторможена и туповата. Когда он захлопывал журнал и снимал свою очковую половину, то матерился так, что, если бы по углам бассейна стояли античные статуи, они попрыгали бы в воду и уплыли на Кипр. Хотя, говорят, там очень дорогой Интернет, и вообще все очень, очень дорого.
Зато в школе у меня появился заяц. Зеленый пластмассовый заяц, с полостью внутри для стиральной резинки. Если открутить зайцу голову и вынуть резинку - можно было положить внутрь что угодно. Я все думала, думала, что бы туда положить, но так ничего и не положила. Резинка была отвратительная, стирать ей было невозможно, можно было только развести в тетрадке грязь. Поэтому я ее разгрызла на четыре части и выбросила. Тогда папа наскоблил чего-то из заячьих внутренностей, положил это на стеклышко и показал мне под микроскопом. Было очень интересно, и с тех пор я люблю читать о животных.
Потом заяц из моей жизни исчез, и на его месте снова оказался поросенок. Правда, ненадолго. Поросенок жил у бабушки и очень любил сырую кильку, но однажды он скушал жаркое из посылки с американской гуманитарной помощью и умер. Мой психолог об этом не знает, но с тех пор я с предубеждением отношусь ко всему заграничному.
В юности заяц и коньки окончательно исчезли, а античная культура снова дала о себе знать. В институт меня не приняли, поэтому после школы я устроилась на работу в кабинет наглядных пособий. Среди неаппетитных плакатов, заспиртованных срезов мозга и лягушачьих скелетов на моем попечении оказалась гипсовая статуя мальчика, извлекающего из ноги занозу. Мальчик извлекал занозу в полный человеческий рост, сидя в углу между двумя одеревеневшими диффенбахиями, а правдолюбивые студенты накрасили ему губы и еще кое-что красной помадой.
Рядом с ним я чувствовала себя прекрасно, почти как в детстве среди моих наяд. В перерывах между занятиями мимо моего стола на кафедру проходил декан. Он проходил мимо мальчика, садился за стол, доставал стопку студенческих работ и двое очков. Потом он садился, надевал одни очки поверх других и погружался в чтение. Почти всегда через некоторое время он судорожно чесал бороду и говорил сам себе: «Да. Творчество - это бочка Данаид». Мне нравилось смотреть на его двойные линзы, из-за них я очень, очень любила свою работу. И глядя теперь в глаза этому чудесному зайцу на коньках, я думаю, что это правильно. Творчество - бочка Данаид. Если можно было бы что-нибудь подправить, я дорисовала бы этому зайцу вторую пару глаз. Или зонтик. Или положила бы под колоннами поросенка. Но мой психолог считает, что не нужно отвлекать зрителя от композиционного центра. Мы теперь вместе учимся рисовать, и он меня немного опекает.
Да, вторые глаза были бы хороши. Хотя, конечно, и так тоже очень неплохо.
Игрушечных зайцев у меня в детстве никогда не было. Ни одного самого завалящего зайчика. Зато было четыре совершенно одинаковых поросенка. Поросята были из литой пластмассы, с портфелем, под зонтиком, в бодром прыжке. Каждый раз, когда мы с папой шли из магазина игрушек домой с этим поросенком, я его роняла, хрупкая ручка ломалась, и шляпка зонтика падала на асфальт. Когда отвалился четвертый зонтик четвертого поросенка, папа сказал - хватит. Тогда мама положила отвалившийся зонтик на лист бумаги, обвела его фломастером, и получилась звезда. «Рисуй звезды!» - сказала мне мама.
Рисовать звезды было очень скучно, поэтому я нарисовала ворону на четырех ногах. Ноги были добротные, когтистые, полосатые. Такие обычно рисуют у избушек на курьих ножках. Мама сказала, что ворон на четырех ногах не бывает. Папа промолчал, потому что не умел рисовать ничего, кроме портфеля. А мой психолог сказал, что эти ноги означают мою страсть к неуместному классифицированию. С тех пор я считаю, что четыре - гораздо лучше, чем два.
Первая моя встреча с античной культурой случилась не выходя из дома. Ночью по углам моей комнаты появлялись мраморные статуи, изображающие богов, героев и наяд, по одному и группами. Статуи мне нравились, но одна из них здорово мешала мне проходить на кухню, поэтому я пожаловалась родителям. Мама посоветовала мне молиться или материться, на выбор, чтобы статуи исчезли. Папа показал мне, как делать нижний блок предплечьем, если статуя совсем перестанет пускать меня в кухню. А мой психолог посоветовал отдать меня в музыкальную школу, и с тех пор я очень, очень люблю наблюдать за воронами.
Коньки у меня в детстве были, но ненастоящие, двухполозные. Их нужно было ремешками привязывать к валенкам. Кататься на них было очень страшно, тем более что лед у нас в хоккейной коробке заливали ужасными огромными горбами, по которым с чувством безопасности можно было кататься только по-пингвиньи, на животе. Поэтому о коньках я не вспоминала до школы.
В школе, впрочем, тоже было совсем не до коньков. Хотя, конечно, мне очень хотелось лететь по льду в блестящем платье, и чтобы мама в первом ряду. Но для коньков у нас не было площадки, для гимнастики я была слишком негибкой, для шахмат - слишком девочкой, поэтому вместо коньков у меня была обычная физкультура. Учитель во время переклички надевал только половину очков - одну дужку с одной линзой. К тому времени я была уже точно уверена, что четыре - гораздо лучше, чем два, и наблюдение над этой неполнотой очень мучило меня и поглощало все мое внимание. Поэтому считалось, что я заторможена и туповата. Когда он захлопывал журнал и снимал свою очковую половину, то матерился так, что, если бы по углам бассейна стояли античные статуи, они попрыгали бы в воду и уплыли на Кипр. Хотя, говорят, там очень дорогой Интернет, и вообще все очень, очень дорого.
Зато в школе у меня появился заяц. Зеленый пластмассовый заяц, с полостью внутри для стиральной резинки. Если открутить зайцу голову и вынуть резинку - можно было положить внутрь что угодно. Я все думала, думала, что бы туда положить, но так ничего и не положила. Резинка была отвратительная, стирать ей было невозможно, можно было только развести в тетрадке грязь. Поэтому я ее разгрызла на четыре части и выбросила. Тогда папа наскоблил чего-то из заячьих внутренностей, положил это на стеклышко и показал мне под микроскопом. Было очень интересно, и с тех пор я люблю читать о животных.
Потом заяц из моей жизни исчез, и на его месте снова оказался поросенок. Правда, ненадолго. Поросенок жил у бабушки и очень любил сырую кильку, но однажды он скушал жаркое из посылки с американской гуманитарной помощью и умер. Мой психолог об этом не знает, но с тех пор я с предубеждением отношусь ко всему заграничному.
В юности заяц и коньки окончательно исчезли, а античная культура снова дала о себе знать. В институт меня не приняли, поэтому после школы я устроилась на работу в кабинет наглядных пособий. Среди неаппетитных плакатов, заспиртованных срезов мозга и лягушачьих скелетов на моем попечении оказалась гипсовая статуя мальчика, извлекающего из ноги занозу. Мальчик извлекал занозу в полный человеческий рост, сидя в углу между двумя одеревеневшими диффенбахиями, а правдолюбивые студенты накрасили ему губы и еще кое-что красной помадой.
Рядом с ним я чувствовала себя прекрасно, почти как в детстве среди моих наяд. В перерывах между занятиями мимо моего стола на кафедру проходил декан. Он проходил мимо мальчика, садился за стол, доставал стопку студенческих работ и двое очков. Потом он садился, надевал одни очки поверх других и погружался в чтение. Почти всегда через некоторое время он судорожно чесал бороду и говорил сам себе: «Да. Творчество - это бочка Данаид». Мне нравилось смотреть на его двойные линзы, из-за них я очень, очень любила свою работу. И глядя теперь в глаза этому чудесному зайцу на коньках, я думаю, что это правильно. Творчество - бочка Данаид. Если можно было бы что-нибудь подправить, я дорисовала бы этому зайцу вторую пару глаз. Или зонтик. Или положила бы под колоннами поросенка. Но мой психолог считает, что не нужно отвлекать зрителя от композиционного центра. Мы теперь вместе учимся рисовать, и он меня немного опекает.
Да, вторые глаза были бы хороши. Хотя, конечно, и так тоже очень неплохо.