Там, под кипарисами
Алексей
Видит Бог, если он только есть и действительно все это видит, - я просто хотел узнать правду о моем настоящем отце. Чем все это закончилось, думаю, вам уже известно. Могу лишь попытаться убедить вас в том, что ни у одного из нас изначально даже мысли такой не было. Ни у меня, ни у Олеси, ни даже у Светы. Если бы мы могли знать, чем все это закончится, то, уверен, никто бы и шага за порог своего дома не сделал. Сейчас же, когда нет ни малейшей возможности изменить что-либо, мне остается лишь рассказать случившееся исходя из моей субъективной точки зрения.
Тут возникает вопрос: кто же такой я? Признаюсь, меня это самого интересует. Я - типичная собака: предан, все и всех понимаю, способен на самопожертвование, но с другой стороны, в любой момент могу повести себя непредсказуемо. Ну, не знаю, там, убежать за кошкой или сожрать в приступе любви ваши любимые тапочки.
Да, это, наверное, наиболее точное описание меня. Зарисовка карандашом изнутри.
Учительница рисования могла бы мной гордиться. «Садись, Головлев, - «пять». Я всегда в тебя верила. Осталось закрыть еще четыре «двойки».
Как вы уже поняли, родился я в год Собаки, и если сложить первые две цифры, а потом повторить это же действие со вторыми цифрами, то получаться две десятки; в сумме - двадцать. Никогда не верил в совпадения и прочую муть, но моя мама придерживалась иного мнения, прости ее Господи. «Лешенька, совпадения никогда не бывают случайными, - сказала однажды она, закуривая очередную сигарету, - У меня было три мужа и есть один сын от человека, который не имеет к этой троице никакого отношения. Дурацкий равнобедренный треугольник. Три сапога - полторы пары». Так в восемнадцать лет я узнал, что человек, которого я считал своим отцом, и чей развод с матерью оплакивал горькими, как полынь, слезами, на самом деле приходился мне отчимом. Одним из, если быть точным. В тот вечер я пытался напиться - в первый и последний раз в своей жизни.
Цыгарки (это уже из персонального словаря моего дедушки; хотя, может, и дедушка был не мой?) впоследствии и довели мать до цугундера в виде неоперабельного рака легких. Она сама себе судья. Не знаю. Может, мама так много курила, потому что понимала - в своей жизни, явно непростой, она сделала слишком мало для собственного счастья. Я не уверен, что она кого-то по настоящему любила - даже меня. Себя - да. Мужей - нет. Любила ли она моего отца? Хороший вопрос…
Помню, когда ма умирала, под ее больничной палатой начался какой-то ужасный по своей сути спектакль. Я не узнавал лиц родных, как мне казалось, людей. Она еще дышала, вернее, пыталась дышать, а тут уже велись разговоры о наследстве и дележе имущества. Все это было похоже на какой-то сюрреалистический сон, на некий театр абсурда. Мне хотелось кричать и плакать, и убивать. Я не мог понять, как все они - ее братья, сестры и прочая родня, - забыли о ней, еще живой и, похоронив ее в своих душах и сердцах, разрывают в клочья ее квартиру, платья, драгоценности, в конце концов, память о ней.
Тут встал дядя Игорь, мамин старший брат, и сказал: «То, что ситуация паршивая, еще не значит, что мы все должны стать мудаками и начать принимать скотские решения». На него, конечно, накинулись. Тогда он повернулся к ним всем спиной, взял меня за руку и мы ушли на улицу. Из всех них он один был с мамой до последнего.
К сожалению, дядю Игоря достаточно быстро погубило наше семейное проклятие. Мама мне с детства говорила: «Запомни, Лексей, все те не многие порядочные мужчины, которые есть в нашей семье, рано или поздно становятся жертвой своего алкоголизма. Они просто не могут вынести мысли о том, что вся эта здоровая, пошлая, пышущая здоровьем и отсутствием совести сволочная дрянь - их родственники».
Моя мама, конечно, не была философом, но тут с ней не поспоришь. Наши иудушки жили так долго, что часто казались бессмертными; наши молчалилины шли через головы и по головам к почетным должностям. Нужно ли говорить, как я их всех ненавижу?
Но мама ушла, а я остался жить. Во мне будто бы образовалась дыра, размером с асфальтный люк, но я выжил. И, судя по тому, что даже в эти страшные минуты я не поддался соблазну, не начал пить, судя по всему этому, к порядочным мужчинам нашей семьи меня отнести нельзя. Пусть так. Я считаю, что воля - это способность преодолевать себя, не смотря на обстоятельство. Громко? Не исключено, но я еще работаю над собой. И пить не собираюсь.
Возможно, это редкий и даже удивительный случай, но на помощь пришли все три отчима. Я их не о чем не просил. Просто они, один за другим, протягивали мне свою руку; без слащаво-покровительственного выражения на лице, без каких-либо намеков на благодарность в будущем. Они просто это сделали. Как это делают мужчины, о которых я читал в детстве в книжках и которых так мало встречал в жизни.
И вот тут я уже возненавидел мать родную. «Мама! - кричал я порой в бессонные ночи, - Что! Что! Что ты наделала! Каждый из них любил тебя! А ты?! (и я плакал, рыдал, кусая руку до крови) Что же ты сделала, мама с душами пяти людей?!». И я не могу ей этого простить до сих пор.
Но мы все выкарабкались, остыли, зачерствели, плюнули и пошли дальше. Все, как обычно. Я еще молод, слишком молод, чтобы говорить даже о какой-то середине жизни.
Другое дело - мой отец. Настоящий отец. От мамы я получил немного информации.
«О! - томно, но, не перегибая палку, (все же разговаривала с сыном), говорила она, - Лешка, если бы не ты, я назвала бы все это сущей глупостью и даже куда худшими словами. Но раз есть ты, значит все не так плохо. Твой отец? Он был женат тогда на другой, а я была самой простой дурой».
И она курила, курила, курила, курила, курила свои чертовы сигареты с минимальным количеством никотина, которые потом ее и грохнули на больничной койке. Залпом. Все тысячи сигарет, которые она выкурила за свою жизнь, собрались вместе и выстрелили в ее и без того измученные легкие будто бы в один момент. Мне больше всех в мире хотелось бы видеть ее героем, но, увы, она была лысой, тощей, немощной, изможденной женщиной, в которой храбрости, доблести, чести и силы было не больше, чем в плевательнице третьеразрядного борделя.
Хотя я и не могу винить ее, так как перед лицом той болезни мужчины ничем не лучше женщин, а чаще и значительно слабее.
И все же она кое-что рассказала. Мой отец был журналистом и пьяницей. Ха! Удивила ты меня мать. С твоим-то вкусом, я даже не сомневался. Но я нашел его статьи: многие были скучными, мутными и непонятными. Он писал о людях, которые умерли до моего рождения, с таким остервенением, будто подозревал, что они могут помочиться на его могилу. Были и занимательные вещи. Когда он не писал о политике, то его даже можно было читать. И я начал искать… А потом была встреча в комнате, где… Фуф. Тут нужно отдышаться, чтобы не соврать и не нагородить ерунды. Была встреча в комнате…
Я не мастер описаний, думаю, вы уже это поняли. Сам себя с трудом нарисовал изнутри. Комната была большая, с высокими потолками. Это все, что я могу сказать, по сути…
Она сидела перед нами, как ученица на экзамене; мы же втроем - напротив нее, полукругом. Это была первая и единственная жена нашего отца. У них не было общих детей. Правда, во втором браке у нее родился сын (она с нежностью и тоской смотрела на его фотографию), который погиб в автомобильной аварии, не дожив даже до шестнадцати лет. Когда-то она, вероятно, была красивой девушкой и женщиной. Но даже сейчас она слишком сильно злоупотребляла косметикой, много курила и пила вино. А ведь ей шел восьмой десяток лет.
- Да, - ответила она на наш вопрос, относительно того, что отец был непростым человеком.
«Я помню, - говорила она, закуривая (как мама) и делая глоток вина, - он был необычным человеком. Мы познакомились случайно. Я шла по набережной Днепра на Русановке. Только-только рассталась со своим молодым человеком. Дохожу до того места, где чуть выше стоит памятника Гоголю, и тут он выбегает. Глаза бешеные, улыбка, как у чеширского кота. Форменный сумасшедший! Сигарета небрежно свисает из уголка губ, - ну, блин, молодой Мастроянни! Как тут было не влюбиться? Помню, он вдруг остановился, потом перешел на шаг, подошел, улыбнулся, слегка поклонился и взял меня за руку.
«Девушка, - говорит, - я даже не смею надеяться договорить предложение, не получив от вас в ухо. Но раз я уже успел его договорить, то вы или ударите меня в пах или согласитесь принять мое предложение выпить кофе. Не сегодня, конечно». И улыбнулся», - она задорно рассмеялась…
Олеся
Смеялась она ужасно, да и зубы были у нее поганые. Эта чертова шлюха корчила из себя едва ли не девственницу, при этом похотливо зыркая на моего только что объявившегося братца. Хороша! В ее-то годы! Новоявленная сестрица стояла к нам спиной и курила в окно. Бедная мышка. Мы таких в школе съедали за одну - две перемены не запивая пивом. Мелкая, щуплая, с оттопыренными ушками. Точно, как у мыши. Фу, блин. Кинул бы туфлей, да жалко обувь, а так бы прибила.
Но старая шалава продолжала курить, пить вино и жужжать нам во все уши про нашего непутевого папашу. Об их первой встрече где-то на Левом берегу. О том, как она согласилась на свидание. В душе я хохотала над их трепетной чушью, под громким названием - «любовь».
Уж я то знаю, что такое любовь. Родители жили «в любви». Когда мамаша не трындела по телефону со своими толстозадыми подружками, то, обычно листала свои журналы и рассказывала мне, как ей скучно жить. Большая была специалистка по части жизни. На моей памяти не было такого, чтобы она отцу хоть раз завтрак приготовила. Хозяйка, - хоть с руками отрывай и беги. А лучше просто беги не оглядываясь.
Отец матери ничем не уступал. Забойная была парочка. Приходил под ночь. Вечно выпивши, весь пропахший чем-то соленым и приторным одновременно. Это потом я уже поняла, чем от него несло за километр каждый день, и почему мать каждый раз кидалась драть ему лицо, будто взбесившаяся кошка. Но они стоили друг друга. Ромео и Джульетта из помойки.
Помню, как в один день, после того как они в очередной раз сцепились, как двое безумцев, воя и скуля, как подранки, я сказала себе: «Мать, руки в ноги и пошла-пошла отсюда или максимум через год ты выйдешь из этой квартиры через окно и сразу в деревянный». Послала их мысленно и ушла. Не жалею…
А старуха все не унимается. Ах, он такой был! Ох, какой же мужчина! Своего второго мужа она как-то аккуратно обходила. Подумаешь, он ей жизнь устроил, квартиру оставил и умер. Иные бы за такие подарки судьбы цветы таскали на могилу хоть раз в неделю. А эта глазом не моргнет - все нам про своего первого мужа, про нашего папашу.
Редкий, ой, редкий кобель был, судя по всему. Да хотя бы глядя на нас всех здесь присутствовавших. Что она там говорит? Ах, да, снова. Если ты была в молодости, во что я охотно верю, вся из себя, то, что же он детей строгал, как папа Карло от кого угодно, но только не от тебя? Может тупая, как пробка была? Может в постели не дорабатывала? Или шаланды полные кефали, в Одессу Костя привозил? Загадка и ребус не хуже кубика Рубика. Мне она определенно не нравилась. Вся в мою мать. У папаши явно были большие проблемы со вкусом. Боги, - меня зачал идиот. Очень приятная новость, скажу я вам.
А она все говорит и говорит. Сколько же можно. Может, лучше было с первым мужем говорить и родить ему детей? Нас бы, заодно, избавила от всей этой ерунды.
Она говорит: «Он, к сожалению, много пил». Ловлю себя на том, что нервно кручу обручальное кольцо. Мой муж. Муж. Уж лучше бы пил, чем был такой дрянью. Нет, он не изменяет, насколько мне известно. А даже если есть где-то сучка, поднимающая для него хвостик, - хрен с ними. Нет, он был и есть самой простой и заурядной личностью. Я это сказала? Я назвала его личность? Его? Человека, который не может ни постель за собой застелить, ни смыть нормально, ни с коммунадьщиками поругаться? Я уже молчу про… Ну да ладно. Это, скорее, моя вина. Да, я не могу родить ребенка, и хрен его знает чего тут больше: моего курения, моих ужасных ген или того, что первый аборт я сделала в шестнадцать лет. Вот зря, вот зря, зря я об этом вспомнила. Самое время послушать старуху.
«Как сейчас помню (и так отвратительно чмокает губами), мы сидели на берегу моря и держались за руки. Было тихо, безветренно и я положила ему голову на плечо. А он начал читать мне стихи. Сначала робким, немножко срывающимся голосом. Но вскоре он собрался и начал читать громко, отчетливо. Так, что каждая рифма отдавалась в моих зубах, а каждый его вздох я пыталась поймать своей грудью», - со старческой ностальгией рассказывала она.
Меня начало мутить, и я попросила братца организовать мне стакан воды. Нужно сказать, шустрый малый. Управился с заданием.
А старая перечница продолжала нас поливать своими юношескими соплями. О том, как гулящий наш папаша бросил ее (и поделом!), о том, как она плакала-рыдала и через месяц после развода снова вышла замуж. Даааа… Большая любовь. Еще одни Ромео и Джульетта, мать их.
С этой я поняла уже все. Мне хватило. Но, что он нашел в моей матери? И почему так случилось, что в год развода наш папаша заделал трех детей сразу трем женщинам? Яснее ясного, что все наши мамы были пошлыми и унылыми дурами. Иначе бы нас здесь не было. Романтическими, шлюховатыми дурами. Но мы здесь зачем, а? Может, ты ответишь, мышка с тонкой талией и выпирающими лопатками? Хватит уже отмалчиваться. Рассказывай, зачем ты нас нашла и пригласила сюда…
Света
Мама, мамочка, мамуля. Если бы только могла быть сейчас здесь, со мной, видеть и слышать все то, что происходило в этой комнате.
Они косятся на меня, как на ненормальную, прожигают мою спину взглядами полными ненависти и злобного интереса. Даже он - мой почти братик - и тот смотрит без особой симпатии, хоть и старается это скрыть под дружелюбной улыбкой. Но я чувствую. Меня не так просто обмануть.
Что уж тут говорить про Олесю (так зовут мою сводную сестру, мама) - из-за нее я постоянно курю в окно и не могу толком взглянуть в глаза той, что разрушила мою жизнь.
Я ведь так любила нас всех вместе, мама: тебя, отца и себя.
Узнавать о том, что твоей отец - не твой отец - это очень, очень непросто, поверь мне, мамочка. Я не то чтобы осуждаю тебя… Вернее, я тебя осуждаю, но надеюсь понять, стараюсь, пытаюсь, ищу все возможные и самые невозможные варианты…
Да, ты говорила, что в то время была несчастлива, что разуверилась в своем браке, в своем муже - в моем отце, который не является мне отцом, по факту, но не по сути. Наверное, так бывает и я верю, искренне верю, что ты сожалела о случившемся, и сожалеешь до сих пор. Особенно в свете тех событий, которые произошли с папой. И ты точно знаешь, о каком папе я говорю.
Мне не нравится эта женщина, и не мне одной. Впрочем, мне сейчас и ты не нравишься, мамочка, но с тобой я могу смириться. Это кровь. И управу на тебя тоже найду. Это тоже кровь, но уже другая.
А вот это женщина мне вообще не нравится; как говорил папа: в упор.
Что?! Что он тебе такого сделал, чтобы ты так могла поступить с ним? Даже не со мной! Дура, боже! Дура-дур и королева дур и шлюходура тоже!
Я всегда считала вас идеальной парой, да простят мне такое пошлое выражение те, кто может это себе позволить. Как он верил тебе, как он…Черт! Я так зла на тебя, мама, так невнимательна, что обожгла пальцы сигаретой. А мне нужна еще одна.
Ты, мамочка, виновна в нынешнем состоянии моего отца (и ты знаешь, о каком отце я говорю!), не меньше, чем эта старая гюрза; выцветшая, уже никому не нужная дрянь. Когда она улыбается, то я вижу искривленный старушечий рот давалки с не одним десятком лет пробега.
Я, вот, когда так с тобой говорю внутри себя, в голове, не вслух, то сразу теряю свой шарм милой, забитой ботаночки, серой мышки, белочки орехоежки и прочих мими-мини-пони. А мне, мама, мамулючка, нужно поддерживать этот весьма отвратительный образ, так как я - душка и несчастное (хахаха, слышишь - дрянь залетная, - несчастное!) дитя.
И они тут уже три головы сломали - зачем эта тоненькая, скромная и стыдливая девушка (ой, все) нашла их всех и устроила данную встречу. Наивные животные.
Мне были нужны ответы. Этим же двоим, ответы явно не так интересны так, как мне.
А у меня они есть. Я, кажется, понимаю, почему он так сделал. Просто он мог, вы ему позволили. Он мог это сделать не думая о последствиях, так как знал, что умирает. Его уже ничего не интересовало, он просто-напросто оставлял по себе след так, как умел. Ему плевать было на вас и на нас. Господи, меня зачал мудак!
Может, мама, ты помнишь, должна же помнить тот день, когда мы вышли все вместе в парк Шевченко. День не помню, прости. Год и подавно. И он, папа, подвел нас к памятнику поэта и все мы, честное слово, крестились, как оголтелые. Не знаю, что для вас это значило, а для меня - нуль. Помню только небо. Оно не было синим, ни голубым, ни серым - что-то другое, иной оттенок, мне трудно сказать или вспомнить. Я видела его, чувствовала, что могу взять в руки и раздавить его. Скомкать и выбросить в ближайшую урну или под ноги прохожим. Я могла делать с небом все, что хотела. Целовать небо, задушить небо, разбить небо о землю, как ваши свадебные бокалы, которые (о, теперь я понимаю), имели ценность не большую, чем монета в один форинт.
Поэтому я сделаю следующее - возьму вот эти большие ножницы и решу проблемы трех из четырех здесь присутствующих, и еще трех из здесь отсутствующих, и еще многих других отсутствующих, а заодно заимею себе братика, пусть и сводного, но заимею, даже не сомневайся, мамочка, а ты - я знаю - сомневалась бы во мне и в моих решениях, но я это сделаю и рука моя будет тверда. Я иду ронять небо и бить его вдребезги. Больше ничего не будет.
Видит Бог, если он только есть и действительно все это видит, - я просто хотел узнать правду о моем настоящем отце. Чем все это закончилось, думаю, вам уже известно. Могу лишь попытаться убедить вас в том, что ни у одного из нас изначально даже мысли такой не было. Ни у меня, ни у Олеси, ни даже у Светы. Если бы мы могли знать, чем все это закончится, то, уверен, никто бы и шага за порог своего дома не сделал. Сейчас же, когда нет ни малейшей возможности изменить что-либо, мне остается лишь рассказать случившееся исходя из моей субъективной точки зрения.
Тут возникает вопрос: кто же такой я? Признаюсь, меня это самого интересует. Я - типичная собака: предан, все и всех понимаю, способен на самопожертвование, но с другой стороны, в любой момент могу повести себя непредсказуемо. Ну, не знаю, там, убежать за кошкой или сожрать в приступе любви ваши любимые тапочки.
Да, это, наверное, наиболее точное описание меня. Зарисовка карандашом изнутри.
Учительница рисования могла бы мной гордиться. «Садись, Головлев, - «пять». Я всегда в тебя верила. Осталось закрыть еще четыре «двойки».
Как вы уже поняли, родился я в год Собаки, и если сложить первые две цифры, а потом повторить это же действие со вторыми цифрами, то получаться две десятки; в сумме - двадцать. Никогда не верил в совпадения и прочую муть, но моя мама придерживалась иного мнения, прости ее Господи. «Лешенька, совпадения никогда не бывают случайными, - сказала однажды она, закуривая очередную сигарету, - У меня было три мужа и есть один сын от человека, который не имеет к этой троице никакого отношения. Дурацкий равнобедренный треугольник. Три сапога - полторы пары». Так в восемнадцать лет я узнал, что человек, которого я считал своим отцом, и чей развод с матерью оплакивал горькими, как полынь, слезами, на самом деле приходился мне отчимом. Одним из, если быть точным. В тот вечер я пытался напиться - в первый и последний раз в своей жизни.
Цыгарки (это уже из персонального словаря моего дедушки; хотя, может, и дедушка был не мой?) впоследствии и довели мать до цугундера в виде неоперабельного рака легких. Она сама себе судья. Не знаю. Может, мама так много курила, потому что понимала - в своей жизни, явно непростой, она сделала слишком мало для собственного счастья. Я не уверен, что она кого-то по настоящему любила - даже меня. Себя - да. Мужей - нет. Любила ли она моего отца? Хороший вопрос…
Помню, когда ма умирала, под ее больничной палатой начался какой-то ужасный по своей сути спектакль. Я не узнавал лиц родных, как мне казалось, людей. Она еще дышала, вернее, пыталась дышать, а тут уже велись разговоры о наследстве и дележе имущества. Все это было похоже на какой-то сюрреалистический сон, на некий театр абсурда. Мне хотелось кричать и плакать, и убивать. Я не мог понять, как все они - ее братья, сестры и прочая родня, - забыли о ней, еще живой и, похоронив ее в своих душах и сердцах, разрывают в клочья ее квартиру, платья, драгоценности, в конце концов, память о ней.
Тут встал дядя Игорь, мамин старший брат, и сказал: «То, что ситуация паршивая, еще не значит, что мы все должны стать мудаками и начать принимать скотские решения». На него, конечно, накинулись. Тогда он повернулся к ним всем спиной, взял меня за руку и мы ушли на улицу. Из всех них он один был с мамой до последнего.
К сожалению, дядю Игоря достаточно быстро погубило наше семейное проклятие. Мама мне с детства говорила: «Запомни, Лексей, все те не многие порядочные мужчины, которые есть в нашей семье, рано или поздно становятся жертвой своего алкоголизма. Они просто не могут вынести мысли о том, что вся эта здоровая, пошлая, пышущая здоровьем и отсутствием совести сволочная дрянь - их родственники».
Моя мама, конечно, не была философом, но тут с ней не поспоришь. Наши иудушки жили так долго, что часто казались бессмертными; наши молчалилины шли через головы и по головам к почетным должностям. Нужно ли говорить, как я их всех ненавижу?
Но мама ушла, а я остался жить. Во мне будто бы образовалась дыра, размером с асфальтный люк, но я выжил. И, судя по тому, что даже в эти страшные минуты я не поддался соблазну, не начал пить, судя по всему этому, к порядочным мужчинам нашей семьи меня отнести нельзя. Пусть так. Я считаю, что воля - это способность преодолевать себя, не смотря на обстоятельство. Громко? Не исключено, но я еще работаю над собой. И пить не собираюсь.
Возможно, это редкий и даже удивительный случай, но на помощь пришли все три отчима. Я их не о чем не просил. Просто они, один за другим, протягивали мне свою руку; без слащаво-покровительственного выражения на лице, без каких-либо намеков на благодарность в будущем. Они просто это сделали. Как это делают мужчины, о которых я читал в детстве в книжках и которых так мало встречал в жизни.
И вот тут я уже возненавидел мать родную. «Мама! - кричал я порой в бессонные ночи, - Что! Что! Что ты наделала! Каждый из них любил тебя! А ты?! (и я плакал, рыдал, кусая руку до крови) Что же ты сделала, мама с душами пяти людей?!». И я не могу ей этого простить до сих пор.
Но мы все выкарабкались, остыли, зачерствели, плюнули и пошли дальше. Все, как обычно. Я еще молод, слишком молод, чтобы говорить даже о какой-то середине жизни.
Другое дело - мой отец. Настоящий отец. От мамы я получил немного информации.
«О! - томно, но, не перегибая палку, (все же разговаривала с сыном), говорила она, - Лешка, если бы не ты, я назвала бы все это сущей глупостью и даже куда худшими словами. Но раз есть ты, значит все не так плохо. Твой отец? Он был женат тогда на другой, а я была самой простой дурой».
И она курила, курила, курила, курила, курила свои чертовы сигареты с минимальным количеством никотина, которые потом ее и грохнули на больничной койке. Залпом. Все тысячи сигарет, которые она выкурила за свою жизнь, собрались вместе и выстрелили в ее и без того измученные легкие будто бы в один момент. Мне больше всех в мире хотелось бы видеть ее героем, но, увы, она была лысой, тощей, немощной, изможденной женщиной, в которой храбрости, доблести, чести и силы было не больше, чем в плевательнице третьеразрядного борделя.
Хотя я и не могу винить ее, так как перед лицом той болезни мужчины ничем не лучше женщин, а чаще и значительно слабее.
И все же она кое-что рассказала. Мой отец был журналистом и пьяницей. Ха! Удивила ты меня мать. С твоим-то вкусом, я даже не сомневался. Но я нашел его статьи: многие были скучными, мутными и непонятными. Он писал о людях, которые умерли до моего рождения, с таким остервенением, будто подозревал, что они могут помочиться на его могилу. Были и занимательные вещи. Когда он не писал о политике, то его даже можно было читать. И я начал искать… А потом была встреча в комнате, где… Фуф. Тут нужно отдышаться, чтобы не соврать и не нагородить ерунды. Была встреча в комнате…
Я не мастер описаний, думаю, вы уже это поняли. Сам себя с трудом нарисовал изнутри. Комната была большая, с высокими потолками. Это все, что я могу сказать, по сути…
Она сидела перед нами, как ученица на экзамене; мы же втроем - напротив нее, полукругом. Это была первая и единственная жена нашего отца. У них не было общих детей. Правда, во втором браке у нее родился сын (она с нежностью и тоской смотрела на его фотографию), который погиб в автомобильной аварии, не дожив даже до шестнадцати лет. Когда-то она, вероятно, была красивой девушкой и женщиной. Но даже сейчас она слишком сильно злоупотребляла косметикой, много курила и пила вино. А ведь ей шел восьмой десяток лет.
- Да, - ответила она на наш вопрос, относительно того, что отец был непростым человеком.
«Я помню, - говорила она, закуривая (как мама) и делая глоток вина, - он был необычным человеком. Мы познакомились случайно. Я шла по набережной Днепра на Русановке. Только-только рассталась со своим молодым человеком. Дохожу до того места, где чуть выше стоит памятника Гоголю, и тут он выбегает. Глаза бешеные, улыбка, как у чеширского кота. Форменный сумасшедший! Сигарета небрежно свисает из уголка губ, - ну, блин, молодой Мастроянни! Как тут было не влюбиться? Помню, он вдруг остановился, потом перешел на шаг, подошел, улыбнулся, слегка поклонился и взял меня за руку.
«Девушка, - говорит, - я даже не смею надеяться договорить предложение, не получив от вас в ухо. Но раз я уже успел его договорить, то вы или ударите меня в пах или согласитесь принять мое предложение выпить кофе. Не сегодня, конечно». И улыбнулся», - она задорно рассмеялась…
Олеся
Смеялась она ужасно, да и зубы были у нее поганые. Эта чертова шлюха корчила из себя едва ли не девственницу, при этом похотливо зыркая на моего только что объявившегося братца. Хороша! В ее-то годы! Новоявленная сестрица стояла к нам спиной и курила в окно. Бедная мышка. Мы таких в школе съедали за одну - две перемены не запивая пивом. Мелкая, щуплая, с оттопыренными ушками. Точно, как у мыши. Фу, блин. Кинул бы туфлей, да жалко обувь, а так бы прибила.
Но старая шалава продолжала курить, пить вино и жужжать нам во все уши про нашего непутевого папашу. Об их первой встрече где-то на Левом берегу. О том, как она согласилась на свидание. В душе я хохотала над их трепетной чушью, под громким названием - «любовь».
Уж я то знаю, что такое любовь. Родители жили «в любви». Когда мамаша не трындела по телефону со своими толстозадыми подружками, то, обычно листала свои журналы и рассказывала мне, как ей скучно жить. Большая была специалистка по части жизни. На моей памяти не было такого, чтобы она отцу хоть раз завтрак приготовила. Хозяйка, - хоть с руками отрывай и беги. А лучше просто беги не оглядываясь.
Отец матери ничем не уступал. Забойная была парочка. Приходил под ночь. Вечно выпивши, весь пропахший чем-то соленым и приторным одновременно. Это потом я уже поняла, чем от него несло за километр каждый день, и почему мать каждый раз кидалась драть ему лицо, будто взбесившаяся кошка. Но они стоили друг друга. Ромео и Джульетта из помойки.
Помню, как в один день, после того как они в очередной раз сцепились, как двое безумцев, воя и скуля, как подранки, я сказала себе: «Мать, руки в ноги и пошла-пошла отсюда или максимум через год ты выйдешь из этой квартиры через окно и сразу в деревянный». Послала их мысленно и ушла. Не жалею…
А старуха все не унимается. Ах, он такой был! Ох, какой же мужчина! Своего второго мужа она как-то аккуратно обходила. Подумаешь, он ей жизнь устроил, квартиру оставил и умер. Иные бы за такие подарки судьбы цветы таскали на могилу хоть раз в неделю. А эта глазом не моргнет - все нам про своего первого мужа, про нашего папашу.
Редкий, ой, редкий кобель был, судя по всему. Да хотя бы глядя на нас всех здесь присутствовавших. Что она там говорит? Ах, да, снова. Если ты была в молодости, во что я охотно верю, вся из себя, то, что же он детей строгал, как папа Карло от кого угодно, но только не от тебя? Может тупая, как пробка была? Может в постели не дорабатывала? Или шаланды полные кефали, в Одессу Костя привозил? Загадка и ребус не хуже кубика Рубика. Мне она определенно не нравилась. Вся в мою мать. У папаши явно были большие проблемы со вкусом. Боги, - меня зачал идиот. Очень приятная новость, скажу я вам.
А она все говорит и говорит. Сколько же можно. Может, лучше было с первым мужем говорить и родить ему детей? Нас бы, заодно, избавила от всей этой ерунды.
Она говорит: «Он, к сожалению, много пил». Ловлю себя на том, что нервно кручу обручальное кольцо. Мой муж. Муж. Уж лучше бы пил, чем был такой дрянью. Нет, он не изменяет, насколько мне известно. А даже если есть где-то сучка, поднимающая для него хвостик, - хрен с ними. Нет, он был и есть самой простой и заурядной личностью. Я это сказала? Я назвала его личность? Его? Человека, который не может ни постель за собой застелить, ни смыть нормально, ни с коммунадьщиками поругаться? Я уже молчу про… Ну да ладно. Это, скорее, моя вина. Да, я не могу родить ребенка, и хрен его знает чего тут больше: моего курения, моих ужасных ген или того, что первый аборт я сделала в шестнадцать лет. Вот зря, вот зря, зря я об этом вспомнила. Самое время послушать старуху.
«Как сейчас помню (и так отвратительно чмокает губами), мы сидели на берегу моря и держались за руки. Было тихо, безветренно и я положила ему голову на плечо. А он начал читать мне стихи. Сначала робким, немножко срывающимся голосом. Но вскоре он собрался и начал читать громко, отчетливо. Так, что каждая рифма отдавалась в моих зубах, а каждый его вздох я пыталась поймать своей грудью», - со старческой ностальгией рассказывала она.
Меня начало мутить, и я попросила братца организовать мне стакан воды. Нужно сказать, шустрый малый. Управился с заданием.
А старая перечница продолжала нас поливать своими юношескими соплями. О том, как гулящий наш папаша бросил ее (и поделом!), о том, как она плакала-рыдала и через месяц после развода снова вышла замуж. Даааа… Большая любовь. Еще одни Ромео и Джульетта, мать их.
С этой я поняла уже все. Мне хватило. Но, что он нашел в моей матери? И почему так случилось, что в год развода наш папаша заделал трех детей сразу трем женщинам? Яснее ясного, что все наши мамы были пошлыми и унылыми дурами. Иначе бы нас здесь не было. Романтическими, шлюховатыми дурами. Но мы здесь зачем, а? Может, ты ответишь, мышка с тонкой талией и выпирающими лопатками? Хватит уже отмалчиваться. Рассказывай, зачем ты нас нашла и пригласила сюда…
Света
Мама, мамочка, мамуля. Если бы только могла быть сейчас здесь, со мной, видеть и слышать все то, что происходило в этой комнате.
Они косятся на меня, как на ненормальную, прожигают мою спину взглядами полными ненависти и злобного интереса. Даже он - мой почти братик - и тот смотрит без особой симпатии, хоть и старается это скрыть под дружелюбной улыбкой. Но я чувствую. Меня не так просто обмануть.
Что уж тут говорить про Олесю (так зовут мою сводную сестру, мама) - из-за нее я постоянно курю в окно и не могу толком взглянуть в глаза той, что разрушила мою жизнь.
Я ведь так любила нас всех вместе, мама: тебя, отца и себя.
Узнавать о том, что твоей отец - не твой отец - это очень, очень непросто, поверь мне, мамочка. Я не то чтобы осуждаю тебя… Вернее, я тебя осуждаю, но надеюсь понять, стараюсь, пытаюсь, ищу все возможные и самые невозможные варианты…
Да, ты говорила, что в то время была несчастлива, что разуверилась в своем браке, в своем муже - в моем отце, который не является мне отцом, по факту, но не по сути. Наверное, так бывает и я верю, искренне верю, что ты сожалела о случившемся, и сожалеешь до сих пор. Особенно в свете тех событий, которые произошли с папой. И ты точно знаешь, о каком папе я говорю.
Мне не нравится эта женщина, и не мне одной. Впрочем, мне сейчас и ты не нравишься, мамочка, но с тобой я могу смириться. Это кровь. И управу на тебя тоже найду. Это тоже кровь, но уже другая.
А вот это женщина мне вообще не нравится; как говорил папа: в упор.
Что?! Что он тебе такого сделал, чтобы ты так могла поступить с ним? Даже не со мной! Дура, боже! Дура-дур и королева дур и шлюходура тоже!
Я всегда считала вас идеальной парой, да простят мне такое пошлое выражение те, кто может это себе позволить. Как он верил тебе, как он…Черт! Я так зла на тебя, мама, так невнимательна, что обожгла пальцы сигаретой. А мне нужна еще одна.
Ты, мамочка, виновна в нынешнем состоянии моего отца (и ты знаешь, о каком отце я говорю!), не меньше, чем эта старая гюрза; выцветшая, уже никому не нужная дрянь. Когда она улыбается, то я вижу искривленный старушечий рот давалки с не одним десятком лет пробега.
Я, вот, когда так с тобой говорю внутри себя, в голове, не вслух, то сразу теряю свой шарм милой, забитой ботаночки, серой мышки, белочки орехоежки и прочих мими-мини-пони. А мне, мама, мамулючка, нужно поддерживать этот весьма отвратительный образ, так как я - душка и несчастное (хахаха, слышишь - дрянь залетная, - несчастное!) дитя.
И они тут уже три головы сломали - зачем эта тоненькая, скромная и стыдливая девушка (ой, все) нашла их всех и устроила данную встречу. Наивные животные.
Мне были нужны ответы. Этим же двоим, ответы явно не так интересны так, как мне.
А у меня они есть. Я, кажется, понимаю, почему он так сделал. Просто он мог, вы ему позволили. Он мог это сделать не думая о последствиях, так как знал, что умирает. Его уже ничего не интересовало, он просто-напросто оставлял по себе след так, как умел. Ему плевать было на вас и на нас. Господи, меня зачал мудак!
Может, мама, ты помнишь, должна же помнить тот день, когда мы вышли все вместе в парк Шевченко. День не помню, прости. Год и подавно. И он, папа, подвел нас к памятнику поэта и все мы, честное слово, крестились, как оголтелые. Не знаю, что для вас это значило, а для меня - нуль. Помню только небо. Оно не было синим, ни голубым, ни серым - что-то другое, иной оттенок, мне трудно сказать или вспомнить. Я видела его, чувствовала, что могу взять в руки и раздавить его. Скомкать и выбросить в ближайшую урну или под ноги прохожим. Я могла делать с небом все, что хотела. Целовать небо, задушить небо, разбить небо о землю, как ваши свадебные бокалы, которые (о, теперь я понимаю), имели ценность не большую, чем монета в один форинт.
Поэтому я сделаю следующее - возьму вот эти большие ножницы и решу проблемы трех из четырех здесь присутствующих, и еще трех из здесь отсутствующих, и еще многих других отсутствующих, а заодно заимею себе братика, пусть и сводного, но заимею, даже не сомневайся, мамочка, а ты - я знаю - сомневалась бы во мне и в моих решениях, но я это сделаю и рука моя будет тверда. Я иду ронять небо и бить его вдребезги. Больше ничего не будет.