Юлия Латынина и главначпупс

[ext_4213828]

Юлия Латынина и главначпупс

 Posted on 22.03.2022      By Людмила    Комментариев к записи Юлия Латынина и главначпупс нет

Мы все глядим в Наполеоны…
1



В современном мышлении эмоциональные ярлыки «мещанство» и «обывательщина» заменяются научными определениями - такими, как «психология масс» и «психология толпы». Например, в Новой газете от 14 марта этого года напечатана интересная статья Юлии Латыниной «Психопатология лжи и веры». Речь в ней идёт о законах распространения информации среди, прежде всего, людей массы, толпы. По-видимому, Юлия Латынина имеет в виду современных обывателей, которые становятся жертвами информационных процессов из-за отсутствия у них критического мышления. Поведение человеческой массы, формирование массового сознания определяется так называемыми мемами. «Мем - это любая единица информации внутри человеческого общества, которая умеет самореплицироваться. Поговорка. Технология. Идеология. После этого очень быстро, в дополнение к термину «мем», появилось понятие «деструктивный мем» - то есть такая самореплицирующаяся информационная единица, которая, самореплицируясь, вызывает гибель ее носителя».
Другими словами, слабые умы, порабощённые информационным натиском, становятся жертвами расхожих представлений. При этом задействованы как силы, заинтересованные в дезинформации, в манипулировании человеческой массой, так и те, кто имеет причину и желание обманываться. Выясняется, что обманываться желают нищие, маргиналы, разного рода лузеры. Богатые и успешные люди обладают критическим мышлением именно в силу своего привилегированного положения - потому что им есть, что терять. История действительно подтверждает, что жертвами и одновременно участниками коллективных преступлений всегда были самые тёмные и необразованные т’олпы. Но современное толкование подобных явлений выбирает другой акцент: обманываются малообеспеченные, нищие, лишённые материальных благ люди. Таким образом, новое толкование понятий «мещанин» и «обыватель», «отщепенец» предполагает прежде всего оценивание по уровню достатка, богатства. Вот что пишет Юлия Латынина:
«Почти одновременно с понятием «деструктивный мем» в современной психологии и социологии появилось понятие «информационный каскад». Информационный каскад происходит тогда, когда человек наблюдает за действиями других людей и затем - несмотря на то что эти действия могут противоречить его личному опыту или имеющейся у него информации - повторяет эти действия. Каскад происходит, когда люди «отказываются от имеющейся у них информации в пользу выводов, основанных на действиях других людей».
Далее в статье говорится: «Вы не можете подойти к довольному жизнью человеку и сказать ему: «Сожги свой «Лексус», и у тебя будет «Лексус» лучше прежнего». Он скажет, что ему и с этим «Лексусом» хорошо. Но если вы приходите к бомжу и говорите ему: «Сожги свои тряпки, и у тебя из-под земли вырастет «Лексус», то его низкий интеллект и высокая фрустрация дают вам большой шанс. Для того чтобы мем обладал высокой контагиозностью и распространялся со словами, т.е. воздушно-капельным путем, нужно, чтобы существовали две группы. Это «Группа его активных распространителей, которая повышает за его счет свой статус. Группа пассивных реципиентов, для которой он психологически комфортен».
Другими словами, неимущие неудачники, лишённые материального достатка, глотают, как наживку, «мемы», получившие популярность. Вот богатые и успешные люди защищены от воздействий пропаганды, а также от последствий дезинформации, поскольку обманываться им невыгодно. Однако в человеческом обществе сосуществуют самые разные, в том числе и противоречащие, и антагонистичные друг другу «мемы», и это (наряду с другими возможностями) предполагает выбор с отсечением «деструктивного мема» в пользу серьёзного знания. Получается, что нищие недоумки, лишённые богатства и связанных с ним привилегий, всегда глотают информационную наживку неосознанно, в то время как богатые и успешные члены человеческого общества выбирают критически и, надо думать, всегда правильно.
Изначально словом «мещане» именовали социальную прослойку мелких собственников, небогатых и необразованных. Поэтому неудивительно, что главной движущей силой в жизни таких людей было дальнейшее обогащение и продвижение по социальной лестнице. В процессе приобретательства всё гуманное якобы вытравливается из обывателя низменными стремлениями, и вместо человеческого лица является отвратительное «мурло мещанина». Это самое «мещанское «мурло» быстро превратилось в штамп для определения носителей целой совокупности характерных человеческих качеств: из области социальной слово «мещане» перекочевало в искусство, культуру, социологию и философию.
Нарицательным наименованием подобного персонажа стал Павлуша Чичиков с его страстью к копеечке, начавшейся ещё в раннем детстве. Мещанином именовали и героя рассказа Максима Горького «Челкаш» крестьянина Гаврилу, противопоставляя ему бродягу, изгоя, вора в качестве положительного героя - «гордого» человека, поскольку известно, что «человек» должно «звучать гордо». То, что для бродяги воровство и разбой привычное занятие, профессия, нисколько не отвращает от него автора: кураж уголовника преподносится как человеческое достоинство, блатная любовь к риску выдаётся за благородство. Законопослушный Гаврила под влиянием более сильной личности внезапно становится не только вором - почти убийцей. Сквозь призму времени рассказ «Челкаш» осознаётся как гениальное пророчество Горького, вспоминать которое нам приходится уже второе столетие.
Вообще, любовь к разбойникам, душегубам и прочим ярким натурам была характерна для русской творческой интеллигенции долгое время. Герой пьесы Горького «Мещане» Бессеменов отзывается о хамовитом пролетарии Ниле почти с обожанием: «Он дерзок, он разбойник, но человек с лицом». Своего сына, получившего образование, Бессеменов тем и попрекает, что на «разбойника» не похож, слишком уж мягкотелый и безликий.
Для В. Г. Белинского герои повести Н. В. Гоголя «Старосветские помещики» - «две пародии на человечество», «актеры… глупой комедии», «жалкие получеловеки», прожившие «жалкую жизнь», жизнь-«гадость», жизнь «животную», «уродливую», «карикатурную». Как можно жалеть этих двух никчемных старичков, недоумевает критик, почему, с какой стати даже ему самому жаль Афанасия Ивановича и Пульхерию Ивановну, которые ничем не замечательны, а всего только «пьют и едят, едят и пьют, а потом, как водится исстари, умирают»?» «Афанасий Иванович и Пульхерия Ивановна показаны одновременно с глубоким пониманием ненужности и нелепости их существования…» (Степанов Н.Л. Гоголь. Творческий путь» 1955). Обывателями и мещанами неоднократно именовались не только старосветские помещики Гоголя, в период революционных событий 1917 года и первые годы разрушения мира насилья до основанья в России мещанами объявлялись все, рискнувшие заикнуться о праве на личную жизнь: хотя бы герань на окошке и канарейку в клетке. Те, кто стремился к ещё бОльшему, объявлялись врагами народа и навсегда исчезали в недрах ГУЛАГа либо подвергались общественному порицанию.
Таким образом, в классической традиции определение «мещанство» включало две негативные стороны: мещане - это во-первых, недалёкие, необразованные, никчемные люди; которые, во-вторых, видят в обогащении смысл жизни. Виноваты они лишь в том, что более высоких интересов, позволяющих возвыситься над «человеческим стадом», не имеют. Бездарные потребители - вот было имя мещанства.
Современное понятие ординарности в эпоху постмодерн предпочитает формулировку «человек толпы». Людьми толпы называют небогатых, незаметных и нищих. Зато от старых времён сохранилась, в трансформированном виде, любовь к разбойникам и сильным личностям иного рода. Если разбойником становится бомж, без «Лексуса», это связано с его бездарностью, если преступник уже имеет «Лексус», он совершает правонарушение из высших соображений. Ничтожный офисный планктон (хочется по ассоциации вспомнить «икру» как определение невежественной человеческой породы у Чуковского и Белого) якобы есть скопище дармоедов, нахлебников, балласта человечества. Но если единичное исключение из такого «планктона» извернётся, безнаказанно убьёт кого-нибудь и купит «Лексус» - дело другое.

2
В практическом употреблении слова «мещанство» и «обывательщина» получают новое содержание в каждую эпоху и могут относиться к самым непохожим явлениям. У слов «мещанин» и «обыватель» есть как минимум два значения, и первоначальный смысл не предполагал никакой негативной оценки. В историческом плане мещанин - небогатый житель городских окраин, незнатный и незначительный горожанин; обыватель - индивидуум, который мирно и непритязательно «коптит небо», пребывая на земле. Тем не менее «обывательщина», «образованщина» (у Солженицына), «чернь» (в том числе чернь светская) и «мещанство» представляют собой некий сплав однородных качеств, социальных характеристик, основу для концепта «низменное» в языке и культуре. Поэтому, хотя мещанство как социальная группа давно канула в прошлое, по поводу аналогичных явлений в современном мире можно сказать, что в нашем социальном пространстве действительно существует некое соответствующее этому наименованию явление, которое нуждается в уточнении его смысла.
При анализе культурных явлений и литературных типов в разряд мещан (о которых мы уже знаем, что они незначительны и заняты исключительно проблемами материального благополучия) традиционно попадают почти все отрицательные герои, которых можно обвинить в так называемой «бездуховности» (термин советских учебников). Это, конечно же, Элен и Анатоль Курагины, мадмуазель Бурьен, злополучная Анна Шерер и многие другие герои, несимпатичные автору; это Ситников и Кукшина у Тургенева, герои рассказов Чехова «Свадьба», «Толстый и тонкий», «Хамелеон» - и пр., и пр., и пр.. Как же удобно было укладывать в эту нехитрую схемку всю великую русскую литературу, всё мировое культурное наследие: по одну сторону мещане и обыватели, по другую - пламенные революционеры!
Итак, незначительность, примитивность мышления и ограниченность жизненных целей - две характерные черты этой непривлекательной человеческой разновидности.
Если заменить нравственные категории какими-нибудь «мемами», поэма Н. В. Гоголя «Мёртвые души» и комедия «Ревизор» предстанут историями о манипулировании людьми посредством создания деконструктивной, заведомо ложной информации. Где Чичиков - сознательный манипулятор, а Хлестаков - вдохновенный.
Но вот что писал в статье «Гоголь и черт» (1906) Д. И. Мережковский: «Зло видимо всем в великих нарушениях нравственного закона, в редких и необычайных злодействах, в потрясающих развязках трагедий; Гоголь первый увидел невидимое и самое страшное, вечное зло не в трагедии, а в отсутствии всего трагического, не в силе, а в бессилье, не в безумных крайностях, а в слишком благоразумной середине, не в остроте и глубине, а в тупости и плоскости, пошлости всех человеческих чувств и мыслей, не в самом великом, а в самом малом. Гоголь сделал для нравственных измерений то же, что Лейбниц для математики,- открыл как бы дифференциальное исчисление, бесконечно великое значение бесконечно малых величин добра и зла».
Конечно, «добро» и «зло» категории не научные! Куда им до мемов и концептов! Во времена Мережковского, к счастью, добро и зло существовали ещё как нечто несомненное, не размененное формально-логическими схемами.
Мережковский в упомянутой статье именует чертовщиной пустоту, противопоставленную сути и не имеющую таковой, стремящийся заполнить себя вакуум. Чертовщина, не имеющая сути и смысла, - не мёртворождённое нечто, не кадавр, не вампир или нежить - но то, что не может даже родиться и стать сутью. То есть сущностью. То есть быть. Поэтому можно сказать, что Чичиков стремится стать полноценным о-бы-вателем, участником бытия, оставаясь носителем бесовщины, нравственной и социальной пустоты. Мережковский в 1906 году формулирует нравственную несостоятельность как небытие. Прорваться из вакуума в полноценное бытие для Чичикова на первом этапе означает стать одним из обывателей мира, где есть только маски и карикатуры на жизнь истинную, но выйти при этом к значимости социальной.
Тут хочется задуматься: душевная пустота, незаполненность какой-то важной личностной сферы, ложность и лживость потребностей - не это ли третья, важнейшая составляющая мещанства? Вечное стремление быть не собой или хотя бы казаться, предстать перед окружающими хоть чуточку лучше, содержательнее, чем на самом деле, заполнить душевную пустоту чужими мыслями и перекроенными чужими чувствами, наскоро приспособленными к самому убогому уровню. В кого играет мещанство? Конечно же, в свою противоположность: Грушницкий у Лермонтова носит шинель героя, Хлестаков мечтает «удалиться под сень струй», супруга провинциального городничего в «Ревизоре» мгновенно преображается в столичную светскую даму, Лаевский у Чехова проигрывает всю свою жизнь вплоть до самого жалкого финала… При этом очень важно, что все такие «незаполненные» люди ориентируются на идеал, который в качестве престижного предлагает им эпоха. Выработать свой собственный они не в силах. Поэтому по претензиям таких людей можно определить, чем дышит эпоха, что считается престижным.
Второй том «Мёртвых душ» - попытка обозначить суть, оправдывающую пребывание человека в жизни земной. Любимая российской полуинтеллигентной обывательщиной нашей идея «пострадать» во имя высшей цели, и непременно в Сибири, идея, воплощённая в образах Тентетникова и Улиньки, несомненно восходит к героям 1825 года, которые разбудили не столько Герцена, сколько русских обывательски простодушных мещан, мирных провинциалов Европы. Нет, конечно, отрицать влияние декабристов на их прославленных последователей невозможно, и их «пробуждение» стало нарицательным обозначением прогрессивного вектора русской жизни XIX века; однако куда интересней воздействие трагических событий 1925 года на умы рядовые и к большой политике либо непричастные, либо вовсе не приспособленные. (Под умами рядовыми нельзя не разуметь и многочисленных народников, террористов, даже столь прославленных, как Вера Фигнер, вера Засулич, Степняк-Кравчинский и пр.) Декабристы вошли в моду как некий символ человеческого совершенства, и если сами пламенные революционеры были разбужены просвещённой Европой, то обывательская Россия не пробудилась, а погрузилась в грёзы наяву именно вслед за ними - минимум до 1905 года, окончательно же это сладкое сновидение прервал непоэтический 1917-й.
Чтобы убедиться в популярности диссидентствующих и потому интересных для обывателя личностей, достаточно ещё раз вспомнить солдатскую шинель Грушницкого, которая придавала ему романтический вид разжалованного офицера. В романе Ф.М. Достоевского «Подросток» первая реакция Аркадия Версилова на рассказ отца о пребывании за границей состоит в предположении, что отъезд был задуман «за границу к Герцену». Судя по размаху игры, обыватель всей страны был погружён в романтические фантазии «отрицания», «сбрасывания» кого-нибудь или чего-нибудь «с корабля современности» и водружения на этот корабль самых неожиданных символов и целей. Цветаевское «О как, мне кажется, могли вы рукою, полною перстней, и кудри дев ласкать, и гривы…», романы Вербицкой, исповедь проститутки Насти из пьесы «На дне» («А леворверт у него - агромадный и заряжен десятью пулями… «Прощай, говорит, любезная подруга моего сердца! - решился я бесповоротно… жить без тебя - никак не могу»), рассказ Т. Щепкиной-Куперник «Первый бал» и все подобные явления массового сознания восходят к одному источнику, и одна из его разновидностей (основополагающая во 2-й половине 19-го столетия) - светлый бред «первых русских революционеров». Маленький человек любит, забывшись, погрезить о высоком!
Когда милая девочка Сашенька Яновская льёт себе на руку расплавленный на свечке сахар и проверяет свою готовность к подвигу дружбы, ей совсем немного лет, по современным меркам она недавно вышла из дошкольного детства; Рахметов, который спит на гвоздях с похожей целью и не ест апельсинов, «потому что их не ест простой народ», человек взрослый, умудрённый жизненным опытом и по возрасту вроде бы дееспособный. И не был ли пистолет Марины Цветаевой, который «дал осечку», тем самым «леворвертом» с десятью пулями, которым забитая и жалкая Настя вооружила в мечтах своего Рауля? А ведь как хорошо было задумано девочкой Мариной, что героиней театрального действия будут не Сара Бернар, не герцог Рейхштадтский, а юная Марина Цветаева, публично лишившая себя жизни в театральном зале во время представления пьесы Ростана! - одарённая, немного странная, ещё не тронутая жизнью, но уже популярная у сверстников «волшебница». Какое счастье, что пистолет «дал осечку!» И есть ли счастье более полное, более высокое, самоупоённое, чем кричать, рукоплескать, размазывать по лицу слёзы во время концерта любимой рок-группы, особенно «запрещённой»? Ни возраст, ни социальное положение не спасут от любви к подвигу как способу самоопределения.
Однако же кто не грешен, кто непричастен увлечениям, иллюзиям наивным и невоплотимым? Пусть даже от мальчиков, которые правят карту звёздного неба, до Николая Ставрогина один шаг. Хотя между милым ребёнком, примеряющим рыцарские доспехи, буянящим тинейджером и социально несостоятельным человеком целая пропасть.
И здесь уже можно делать вывод, что суть мещанства предполагает не только серость существования и рождённую ей духовную пустоту, но и неудовлетворённость, и потребность из этой серости вырваться.
3

Впрочем, на смену мещанству как социальной группе приходит разночинная человеческая масса, толпа потребителей которую К. И. Чуковский называл в своё время готтентотами. В статье «Нат Пинкертон» 1908 года говорится: «Но шпиона, но сыщика, но Гороховое Пальто мы могли избрать в вожди и герои только теперь, при миллионном, всемирном готтентоте»; «Готтентот, готтентот сплошной! Да нет, не готтентот, а сплошной павиан, какого предсказывал Герцен». И как бы ни ругал Чуковского Лев Троцкий, ни упрекал его в верхоглядстве, Чуковский пророчески предсказал век потребления с его особой, всё усредняющей моралью. Трудно найти более современные строки, характеризующие нашу сегодняшнюю жизнь, чем те, которые Корней Чуковский написал в начале прошлого века: «Теперь у нас принято сваливать все на реакцию, но какая же это реакция, - это нашествие, это наплыв, это потоп, а не реакция. И когда я вижу, что наша интеллигенция вдруг исчезла, что наша молодежь впервые за сто лет оказалась без «идей» и «программ», что в искусстве сейчас порнография, а в литературе хулиганство, я не говорю, что это реакция, а я говорю, что это нахлынул откуда-то сплошной готтентот и съел в два-три года всю нашу интеллигенцию, съел все наши партии, программы, идеологии, съел нашу литературу и наше искусство, и если где еще остались какие-нибудь неприметные корешки, - рожки и ножки, - он и те съест - так, что и сам не заметит, и весь мир, всю Россию превратит вдруг в пустыню, и водрузит тогда знамя, и на знамени этом напишет:

ЭЛЕКТРОПОЯС!!!
Только для мужчин!!!
Не впадайте в отчаяние.
Брошюра о поясе бесплатно!
(Множество лестных отзывов и благодарственных писем!)»

«Приспособление дошло до того, что мы каждый узор на фабричном ситчике … можем с полным правом считать созданием самих покупателей; всё меньше и меньше отражается на товаре воля создающих его. Поэтому и картины кинематографа, изготовленные фабрикантом для рынка, мы можем с таким же правом считать созданием публики…», - это написано не в 2022 году, это всё ещё цитата из статьи года 1908. И разве не об отторжении от такой же психологии массового потребления современная книга «Гарри Поттер» английской писательницы Джоан Роуллинг? Чуковский предвидел и многое другое, в том числе массовую, бездушную сущность пролетарской, марксистской культуры, построенной на мерворождённых, пустых, не заполненных живыми идеями схемах. Продолжим цитировать статью «Нат Пинкертон»: «Но вот мы ждем до этого часа, а все еще не увидали ни одного зернышка, ни одной крупинки этой великолепной идеологии, которую все либо восхваляют, либо бранят, но которой нет нигде и которой никто никогда не видал. Мы будем ждать еще год, еще два, и, если в готтентотскую, в пикертонскую нашу культуру не врежется, наконец, ниоткуда какая-то струя новых, небывалых, освежающих мыслей и чувств, если не свершится чудо и к нам снова, хотя бы как некое слабое дуновение, не сойдет отошедшая от нас благодать, не должны ли мы будем прийти к самому страшному выводу и громко спросить друг у друга: Нужели и в синей блузе и с красным знаменем к нам пришел все тот же Пинкертон?»

4
Озорные строки русского гения «Ты прозаик - я поэт, Ты богат - я очень беден» вполне можно применить как ироническое обозначение русского раскола 19 века с его противостоянием «Государство - Революционная Россия». В «поэты» тогда записывались все кому не лень. Мировую революцию задумывали и пытались осуществить дилетанты, сделавшие из собственного хобби (в полном соответствии с теорией «разумного эгоизма») профессию революционера. Никто из этих людей никогда не имел никакого отношения к большой политике, к управлению страной.

СПРАВКА:
А. И. Герцен обучался на физико-техническом отделении Московского университета; В. И. Ульянов (Ленин) - юрист; Г. В. Плеханов - несостоявшийся горный инженер, имел также неоконченное военное образование; С. М. Степняк-Кравчинский - военный, имел звание подпо
ручика; Карл Маркс выпускник Берлинского университета, обучался по направлению «философия», журналист; Фридрих Энгельс обучался в гимназии и некоторое время - в Берлинском университете, автор-любитель, коммерсант.

Участники групп «Земля и воля», «Чёрный передел», да и вся радикальная Россия, требовавшие немедленного освобождения крестьян с наделением их землёй, никогда не задумывались над последствиями этих реформ: вопросы международного статуса России, экспорта хлеба, экономического равновесия рынка их не интересовали.
Вслед за этими прославленными дилетантами, получившими впоследствии звания гениев и мучеников, в революцию потянулась вся полуинтеллигенция, все маниловы, замечтавшийся «мыслящий пролетариат». Каждый при этом понимал «революцию» по-своему.
Футуристы во главе с Бурлюками и Маяковским объявляли себя людьми будущего, революционерами от искусства. «Революционной» становилась вся литература от Александра Блока и Иннокентия Анненского до Арцыбашева и Вербицкой. Крайним выражением революционности стал авангардизм как в искусстве, так и в культуре.
Основной движущей силой авангарда были протестные настроения сами по себе, подтекстом - превосходство сильных личностей, индивидуализм аристократии духа. После эпохи раскольниковых, потом ставрогиных-бесов в новой, «революционной» действительности задаваться вопросом о том, возможна ли «кровь по совести», было уже необязательным. На все подобные вопросы исчерпывающе ответил Фридрих Ницше.
В то время, как бедная поэтическая Россия предавалась фантазиям и небезопасным конспиративным играм, «богатые прозаики» управляли страной, обслуживали её экономические потребности - в меру сил.
Когда «бедные поэты» во главе победившего класса пришли к власти, уничтожилась сама необходимость и возможность протестовать - их питающая духовная поддержка. Надо было работать, так сказать, прозаически - но это входило в противоречие со всеми заявленными ранее установками доморощенных энтузиастов.
В пьесе В. В. Маяковского «Баня» (1929) даже название должности - главначпупс отсылает к пластмиассовым игрушкам, целлулоидным пупсам. И руководит этот главный начальник по управлению и согласованию такими же целлулоидными, ненастоящими людьми, и язык у них пластмассовый. Плоские картонные силуэты как бюрократов, так и рабоче-крестьянских энтузиастов общаются лозунгами, все их попытки оригинального высказывания немедленно оборачиваются общими местами.
«… нам, рабочим и крестьянам, нужен красный, свой, советский Эдисон (…)», - поясняет соратник главначпупса Иван Иванович. «..этот набатный, революционный призывный трамвайный звонок колоколом должен гудеть в сердце каждого рабочего и крестьянина», «Попрошу без замечаний в рабочее время! Для самокритики вам отведена стенная газета», «Вот они, красные плоды всеобщего и обязательного просвещения», - это уже главначпупс Победоносиков, «Да не мешайте вы со своими фантазиями нашей государственной деятельности! Ваше предложение не увязано с НКПС и не треба широчайшим рабочим и крестьянам», - секретарь Победоносикова Оптимистенко. Революционные романтики противопоставлены в пьесе бюрократам, но речь у них такая же суконная и такое же плоское мышление; «Мое изобретенье принадлежит всему человечеству», «Я почти разагитировал бухгалтера Ночкина». А когда они хотят быть самобытными борцами против бюрократии, их убогое мышление рождает такие перлы: «Ты хочешь, чтобы твоя идея обжелезилась и влетела к нам из Англии прозрачным, командующим временами дредноутом невидимо бить по нашим заводам и Советам?», «… я пойду на всё. Я буду грызть глотки и глотать кадыки. Я буду драться так, что щеки будут летать в воздухе», «Пойдем, товарищи, возьмем их за воротник, заставим! Я буду жрать чиновников и выплевывать пуговицы». «Что, всё еще в Каспийское море впадает подлая Волга?» - о реке, которая является символом родной страны, высказывается на новоязе патриот-пролетарий. Даже о крушении личной жизни картонные люди говорят картонными словами: «Он шипит бумажным удавом каждый раз, когда возвращается домой, беременный резолюциями». «… что я вижу в твоем лице? Пережиток прошлого, цепь старого быта!» И когда положительный герой, передовой рабочий Велосипедкин протестует против засилья бюрократических плакатов и лозунгов, у него получается очередной плакат: «Я ходил всюду, куда «без доклада не входить», и часами торчал везде, где «кончил дело…» и так далее, и почти ночевал под вывеской «если вы пришли к занятому человеку, то уходите». И фосфорическая женщина, и создатели машины времени общаются выкриками, лозунгами, общими местами. В такой речи код преобладает над содержанием, вывихнутый язык скрывает бессодержательность. Носители умерщвлённого языка предпочитают готовые речевые формулы - наклейки, плакаты, этикетки. Надо думать, если бы машина времени перенесла этих целлулоидных людей в наши дни, они первым делом освоили бы «вишенку на торте», термины «жидомасон», «русофоб», «либераст», всяческих «няшек» и «мимишек», а также наименование «переобуваться в воздухе». В довольно слабых пьесах «Клоп» (1928) и «Баня» Маяковский отразил кошмар бредившей эпохи и ничего не смог противопоставить обмельчанию марксистской идеи, низведённой до «готтентотства». Здесь Маяковский vs Маяковский, мещанство vs мещанство: нежизнеспособная революционная идея породила свою собственную революционную бюрократию.
В литературе есть незаметные, ничтожные персонажи, но назвать их никчемными мещанами, обывателями, массой, толпой не повернётся язык. Акакий Акакиевич Башмачкин, Аксентий Иванович Поприщин у Гоголя, Яков Петрович Голядкин, Макар Девушкин, Семён Захарович Мармеладов в произведениях Достоевского. В одном ряду с ними, хотя и несколько в стороне, находятся Евгений из «Медного всадника», старик Дубровский… И много вспоминается подобных персонажей в глубокой, искренней, чеховской, тургеневской прозе, где героем был Человек, индивидуум, а не его пристрастная и плоская оценка.
Конечно, столь незаметные люди, как Башмачкин, вызывают сочувствие горькой несправедливостью участи, своей трагической жалкостью. Но если представить себе, что все эти башмачкины, голядкины и мармеладовы образуют сплочённую массу под руководством смердяковых или поприщиных и начнут сносить памятники во имя значимости их жизней или примкнут к какой-нибудь секте фанатиков-коррупционеров под предлогом борьбы с коррупцией… Пинкертон в синей блузе и с красным знаменем будет как раз на месте.
СПРАВКА:
А. И. Герцен обучался на физико-техническом отделении Московского университета; В. И. Ульянов (Ленин) - юрист; Г. В. Плеханов - несостоявшийся горный инженер, имел также неоконченное военное образование; С. М. Степняк-Кравчинский - военный, имел звание подпо
ручика; Карл Маркс выпускник Берлинского университета, обучался по направлению «философия», журналист; Фридрих Энгельс обучался в гимназии и некоторое время - в Берлинском университете, автор-любитель, коммерсант.