В Москве за Калужской заставой
Болотов Евгений Васильевич
Воспоминания о детстве
До 1916 года семья наша жила в составе большой патриархальной семьи моего деда со стороны матери Никанорова Алексея Васильевича во Владимире, где дед заведовал кирпичным заводом. Кирпичное производство было делом всей его жизни и служил он ему до последних дней, а жил он более восьмидесяти лет.
Из Владимира семья наша зимой 1916 года переехала в Москву когда мне было два месяца, так что у меня есть основания считать себя коренным москвичом. Крестили меня в церкви Ризоположения на Большой Калужской улице.
Поселилась семья в Андреевском поселке за Калужской заставой. Сказать, что это была окраина Москвы, было бы неправильно. Это был совсем иной мир, отставший от жизни города на два-три десятка лет. И даже формально мы жили за стоящим у Калужской заставы каменным пирамидальным столбом, на котором была надпись "от Москвы три версты". Сейчас на этом месте красивый полукруглый дом где магазин "Диета". Сломали столб в 30х годах в связи с реконструкцией Большой Калужской улицы.
Андреевка состояла из двух проездов (1й и 2й), Андреевского спуска и Ездакова проезда. Всего в поселке было около пятидесяти домов. Построен он был в начале ХХ века рядом с Андреевским монастырем, стоявшим ниже, на самом берегу реки. Здание монастыря сохранилось до наших дней, а Андреевки уже нет в помине. В конце девятнадцатого века в монастыре была создана богадельня, в 20е годы монастырь вместе с богадельней закрыли, а здания переоборудовали под жилье работников 1й фабрики Гознак, которая находилась на противоположном берегу реки у самого Андреевского моста, где был знаменитый завод Второва.
Есть легенда о том, что из Андреевского монастыря в давние времена был прорыт подземный ход в Новодевичий монастырь, расположенный в Лужниковской пойме километрах в четырех от Андреевки. С ребятами из гознаковского дома мы пытались этот подземный ход найти. В подвальных этажах монастырских зданий было много люков, мы их поочередно вскрывали и спускались туда по ветхим скользким ступеням или с помощью веревочной лестницы. Где-то на глубине 10-12 метров стояла вода - уровень Москвы реки. На этом исследования заканчивались, а легенда оставалась.
Быт
Андреевка насчитывала около 40 одноэтажных домов и только два двухэтажных, тоже деревянных. В одном из них на первом этаже отец снял маленькую трехкомнатную квартиру. Отопление было печное, в каждой квартире была печь "голландка". Окна двух комнат смотрели на обрыв и Москву реку, третья комната была темная, без окон. Между окнами и обрывом был садик, густо засаженный вишнями, с врытым в землю столом и скамейками. Уклад жизни был деревенский, каждый дом имел усадьбу - двор, огород и сад - и сторожевую собаку.
В начале ХХ века никаких коммунальных удобств Андреевка не имела. Водозаборная колонка была на берегу реки возле монастыря, от нашего дома примерно полкилометра. С полными ведрами нужно было идти в гору. Работа не из легких, особенно в дни стирки белья. Выполняли мы ее с отцом, а после его смерти с братом. Полоскала белье мать круглый год в Москве реке. Летом мы с братом таскали белье в больших корзинах, а зимой возили эти корзины на санях.
В каждом дворе были дровяные сараи, а в них погреба, которые мы в марте-апреле набивали снегом или льдом. Лед привозили в бельевых корзинах с реки. Утрамбованный снег сохранялся 3-4 месяца, лед иногда до конца лета.
При печном отоплении забота о топливе не покидала нас круглый год. Летом у каких-то "жучков" покупали уголь и торф, бережно сохраняли их до зимы. В конце лета - начале осени получали ордера на дрова, отоваривали их на дровяном складе у станции Канатчиково окружной железной дороги. Иногда условием получения дров была разгрузка вагонов. Тогда все мужики и ребята выходили на аврал. Это была настоящая работа, так как дрова - двухметровые тяжелые чурбаки - береза, иногда дуб. Аврал начинался обычно днем и затягивался до глубокой ночи, а то и до утра. Далее доставка до дома от станции. Обычно нанимали извозчика, а иногда отец доставал двухколесную тележку - и тогда усилиями всей семьи с трудом довозили дрова до дома. Это была изнурительная работа. Зимой на санях возить было легче.
Следующая операция - пилка двухметровых чурок на три части и колка их. Эта работа нам нравилась. После смерти отца, когда брат подрос, мы стали брать подряд у соседей на пилку и колку дров, чтобы немного заработать. Позднее, когда я уже не жил в Андреевке, делал эту работу для матери с другом Исаем Лабковским, о чем он потом много лет с удовольствием вспоминал.
Живность
Связь с землей и сельским укладом была очень прочной. Помимо садов и огородов несколько андреевских жителей держали коров, многие держали коз. Почти все откармливали поросят и разводили кур. Поросят обычно покупали весной крохотных, симпатичных и откармливали до рождества. Мы тоже держали кур и ежегодно откармливали поросенка. Хлопот с ними было много. Маленьких цыплят надо было беречь от ворон и ястребов, которые еще водились по окраинам Москвы. Иногда приходилось охранять их и от внутренних врагов - кошек. Иногда появлялся хорек и тоже резал обитателей курятника. Однажды отец достал капкан и мы одного хорька поймали. Этих зверьков никто не жалел, вреда от них было очень много.
Живность, особенно поросенок, требует корма, отсюда постоянная забота, где и как его достать. У заставы была фуражная лавка, где можно было покупать овес, отруби, некондиционное зерно ржи или ячменя. Но чаще отец ездил за кормом в ближайшие села Семеновское, Воронцово, Тропарево, Теплый стан. В молодые годы он работал конторщиком на кирпичном заводе Немчинова в селе Воронцово, где дед Алексей был управляющим, позже женился на одной из дочерей деда. С тех давних времен у него сохранились хорошие отношения с жителями многих сел по Большой Калужской дороге. Вот эти то старые связи и выручали нас с кормами.
Были у нас разные фермерские эксперименты, но они обычно кончались провалом. Завели козу, но мы с братом не могли пить козье молоко. Купили гусыню, которая вывела пять гусят, но они не прижились, так как воды в поселке не было, а гонять их на Ноевские пруды было далеко. Опять же вопрос с кормом: гусь птица прожорливая. Включившись в повальное увлечение андреевцев разведением кроликов, отец построил очень по тем временам прогрессивный крольчатник. Года через полтора напал мор и кролики по всей Андреевке погибли.
Собаки, кошки, птицы
Андреевцы берегли свое добро, в каждом дворе была злая собака на привязи, а то и без. Собак было много. Раз в два-три года одичавших отлавливали живодеры.
Был у нас во дворе пес Шарик - один на весь восьмиквартирный дом. Пес был черный, верно нес службу и был редким добряком, ласкался ко всем своим, лаял на чужих, но не кусался, обожал морковь и капустные кочерыжки. Более уравновешенного характера я не встречал ни одного андреевского пса. Велико же было наше огорчение, когда в один осенний день мы не увидели нашего Шарика - живодеры утром его отловили и увезли.
При наличии погребов и чуланов в каждой квартире была своя кошка, караулившая припасы от мышей. Среди них попадались и яркие личности, как например наш рыжий кот Пишка. Каждый день в определенное время Пишка выходил на улицу, садился на скамейку и дожидался возвращения брата из техникума. Увидев его в начале проезда, пулей мчался навстречу, забирался на плечи и так они возвращались домой. Васька - огромный серый кот - с мышами не возился, ловил только крыс. Время от времени соседи брали его "на гастроли" для истребления этих неприятных грызунов.
В поселке было немало любителей птиц - чижей, щеглов, снегирей и других местных пичуг. Ловили их обычно в ближайших парках - Ноевском, Грачевском и Нескучном саду. Отдельным хобби было разведение голубей. Голубятников было много. Разводили они модные породы - турманов, полевых, дутышей. Занимались этим старшие ребята - лет шестнадцати-двадцати. Покупали на птичьем рынке пары, интересные выводки возили туда же продавать. Голубятники много общались между собой, обменивались опытом. Голубятни были практически в каждом дворе, но серьезных знатоков этого дела было с десяток на весь поселок. Иногда проверялись летные качества отдельных голубей и стай, для чего птиц сажали в закрытые корзины и уносили за несколько километров от дома, обычно за Москву реку, в Хамовники, к Усачевке или Новодевичьему монастырю. Из корзин их выпускали по команде. Ребята, оставшиеся в поселке, сидели на нашей любимой горке и ждали прилета первых птиц. Успех в соревнованиях повышал стоимость голубей.
Иногда голуби гибли в пути от ястребов, но главные враги их были домашние кошки. Любителей голубятины ребята безжалостно уничтожали, топили в реке, что приводило иногда к скандалам и даже сносу голубятен.
Обитатели
Что за народ жил в Андреевке? Это были мелкие служащие, рабочие, в том числе с концессионной гуталиновой фабрики Эккерта, рабочие и служащие с фабрики Гознак, продавцы, которых тогда называли совторгслужащими. Была одна многодетная семья кустарей Соловьевых, работавшая на семейном подряде еще в 20е годы. Они делали картонные футляры для медицинских градусников. Отец и старший сын привозили в мешках полуфабрикаты и в них же отвозили готовую продукцию. Работали все: глава семьи, его жена, три сына, две дочери и шестилетний внук. В просторной двухкомнатной квартире постоянный хаос - кроме стационарного верстака полуфабрикатами были заняты все столы, стулья и подоконники. Маленький внук на детском стульчике собирал готовые футляры, надевая крышку. Семейный сын спал на полу, другой сын на верстаке. Эта большая семья своим дружным трудом себя кормила и жила на среднем уровне андреевцев. Работали они с утра до вечера, часто с песнями. Я бывал у них часто, так как дружил с младшим сыном Валентином, помогал, иногда и ночевал там за компанию.
Приметной личностью на Андреевке был Николай Иванович Чеканов - владелец собственного грузовичка, зеленого с желтой окантовкой и надписью «прокат». Сравнительно небольшой грузовичок успешно кормил семью из пяти человек.
Лавочники и нэпманы
До революции в Андреевке были две частные лавки Лебедева и Байкова, а после революции, когда дома и лавки были конфискованы, хозяева их притаились до лучших времен. Где-то работали, спекулировали понемножку, постепенно переходя на иждивение к выросшим сыновьям, которые работали как все советские люди.
Из колоритных жителей упомяну двух братьев Гуковых - Петра и Дмитрия. Типичные нэпманы, они работали в торговле - Петр продавцом а Дмитрий завмагом. Работа была только прикрытием их основной деятельности. Братья занимались спекуляцией и видимо не мелкой. Жили они на широкую ногу, притом что у Дмитрия на иждивении была жена и четверо ребят. Он был мотором скрытой деятельности, основателем фирмы. Время от времени к дому подавался шикарный лимузин, что по тем временам было невероятной роскошью. Взрослые члены семьи вместе с какими-то дельцами уезжали в ресторан ужинать. Иногда в авто катали и нас, ребят, по Большой Калужской улице.
Нэпманы жили так шикарно, что вызывали постоянную зависть андреевцев. Часто можно было услышать разговоры, что надо бы нэпманов к стенке, дома их поджечь… Один раз начавшего куражиться Дмитрия андреевцы избили не шибко, но чувствительно - несколько дней он не ходил на работу.
В конце концов фирма потерпела крах, братья получили соответственно 7 и 10 лет тюрьмы. После пяти лет отсидки их выпустили, Дмитрий снова стал заведующим магазином, опять спекуляция, получил еще 7 лет и уже домой не вернулся. Петр исправился, скромно служил продавцом, разводил цветы и дожил благополучно до 72 лет. У меня с ним были хорошие отношения, так как мы оба были заядлыми грибниками и на этой почве соперничали. Часто ездили в Белые столбы, Расторгуево, Михнево, Селятино и другие грибные места. Пустыми никогда не возвращались, других в свою компанию не брали. Такого страстного грибника я видел еще только одного - это наш родственник Миша Конов.
Цветы и сад
Разделял я и второе увлечение Петра Павловича - любовь к цветам. Огромными усилиями на склоне он создал сад в виде террас, поставил беседку, скамейки, два шезлонга, что тогда было новинкой. Цветы были обычные: настурции, петунии, бессмертники, душистый табак. Особой гордостью хозяина были георгины десяти сортов, в том числе и редкие: голубые, нежно-розовые. В молодые годы, будучи офицером, я часто мечтал: вот уйду в отставку и буду разводить георгины. И не десять сортов, а сто.
Мать тоже любила цветы, но комнатные, разводила их многие годы: фикусы, столетник, китайскую розу, герань… Меня они тогда не привлекали, хотя с годами я и сам занялся этим. А вот мечта о георгинах так никогда и не осуществилась.
У нас под окнами тоже был сад - предмет особой заботы матери. Особенно она любила вишневые деревца, которые буйно цвели и плодоносили каждый год. После ликвидации Андреевки (в связи со строительством здания президиума Академии Наук) мать и ее сестра Клавдюша получили однокомнатные квартиры в Черемушках, на Болотниковской улице. Переезжая на новое место, она захватила с собой, кроме мебели и другого имущества, три любимых вишни, высадив их под окнами новой квартиры. Чтобы не расставаться с ними, не пожалела денег и времени для перевозки и пересадки, так и прожила с ними рядом до конца своих дней.
Религия и церковь
Андреевская церковь до поры до времени играла определенную роль в нашей мальчишеской жизни, мы ходили на службы по праздникам вместе со старшими. Но однажды зимой в бывшую богадельню приехало два грузовика с военными. Они погрузили иконы, церковное имущество и уехали. Вскоре зимнюю церковь совсем закрыли и передали под молодежный клуб. Мы конечно в оборудовании клуба принимали самое активное участие. Некоторые вступили в пионеры, другие - в том числе и я - в союз воинствующих безбожников. Мы, конечно, ничего в этих делах не понимали, но нам нравилось ходить и горланить "долой, долой монахов, долой, долой попов, мы на небо залезем, разгоним всех богов". Впоследствии жизнь внесла свои коррективы: мои сверстники и собратья по СВБ вернулись с войны верующими. А некоторые сверстники, особенно девочки, соблюдали обряды и в те воинствующие безбожные годы.
Летняя церковь оставалась действующей и я бывал в ней с мамой или бабушкой два раза в году на Пасху и Рождество. Мне нравилась парадность, горящие свечи, прекрасное пение церковного хора. В особый восторг нас, детей, приводил крестный ход, в котором мы принимали непременное и активное участие. В большие праздники церковь всегда была полна.
Но кроме праздников бывают и посты, и самый большой из них наша семья соблюдала благодаря бабке Ольге. Она приезжала из Владимира каждый год к началу поста - и устанавливала строгие правила. Со стола исчезало мясо, масло, молочные продукты. Появлялись постные щи, солянки, пареная репа и брюква, соленые грибы, все виды каш с подсолнечным, а чаще с льняным маслом. Самым простым и постоянным постным блюдом была мурцовка: в холодную воду крошили черный хлеб, лук, солили и заправляли растительным маслом. Мои друзья считали мурцовку отличной едой, завидовали, устраивали у себя дома такое же. К концу Великого поста уже почти вся Андреевка постилась - так заразителен пример даже одного крепко верящего человека.
Под самую Пасху вся еда состояла из мурцовки, а нам с братом бабушка давала еще моченые яблоки и по блюдечку моченой брусники. Всю эту благодать привозил обычно один из младших сыновей, сопровождавший бабушку в Москву. С ней также прибывал запас лечебных травок, которые бабушка пила от гипертонии (тогда говорили - полнокровия). Она была очень полная и использовала пост, чтобы полечиться: ставила пиявки, отвары пила.
Дважды отец брал меня в храм Христа Спасителя, один раз на богослужение, другой раз на проповедь модного тогда богослова - митрополита Введенского. К сожалению, я не мог тогда оценить его ораторского искусства, но видел, что многие прихожане плакали. Довелось мне услышать Введенского и еще раз, уже в зале Политехнического музея, где проходил его диспут с Луначарским. Но и в тот раз понять суть диспута я не мог, хотя догадывался, что это очень важно и интересно.
Храм Христа Спасителя впечатление производил сильное, особенно вблизи. Но и от нас с Андреевской горки были хорошо видны его огромные золотые купола. Как-то мы узнали, что ночью храм будут взрывать. Такое событие мы, конечно, не могли пропустить, часов с одиннадцати вечера (дело было летом) устроились на нашей горке, ждали долго. Взрывы кажется были уже под утро.
Отец
Отца мы любили, он был добрым и заботливым, настойчиво стремился привить нам трудовые навыки. Сам он был мастером на все руки: слесарничал, столярничал, малярничал, чинил кожаную и валяную обувь, в трудные годы даже варил сам хозяйственное мыло. Однажды я был свидетелем, как он варил самогон двойной очистки - помогал кому-то готовиться к свадьбе. Сам он был человек непьющий. Гнать самогон я не научился, о чем впрочем не жалею, а вот владеть различным инструментом, делать разную хозяйственную работу умею. Брата отец научить не успел, его учил уже я, ну качество обучения было конечно ниже. Разнообразные умения отца не только приносили ему удовлетворение, но и поддерживали семейный бюджет. Он сам сделал большие и малые сани для хозяйственных нужд, лыжи, два стола, табуретки и посудный шкаф, который был вершиной его творчества. Купить или сделать на заказ эти вещи стоило бы недешево.
Нас с братом отец любил, заботился о нас и в то же время был достаточно строг. Дома на видном месте висела кожаная плетка, но воздействие ее на нас было чисто психологическим. Использовалась по назначению она в исключительных случаях, когда например я уехал, несмотря на запрет, кататься в повозке с цыганами - их табор стоял тогда у Калужской заставы.
Отец был человек довольно музыкальный, играл на гармошке. Весной и летом нередко садился с гармошкой в палисаднике и пел. Чувствовалось, что он весь в музыке и далек от повседневных дел. Мать к музыке была равнодушна, слуха не имела и ворчала о потерянном времени.
После смерти отца мать - еще молодая женщина - продолжала наше трудовое воспитание, но уже в других направлениях: заставляла ухаживать за огородом, кормить кур, резать и щипать их, готовить простые блюда - щи, каши, чистить и жарить рыбу. Рыба кстати была повседневным продуктом в нашем рационе, так как жили мы скромно, если не сказать бедно. Часто уходя на работу, мать наказывала мне сходить на заставу и купить сазана, судака или пару лещей. Это была простая дешевая еда. Работала мать на Гознаке часто сверхурочно, с утра до позднего вечера, это способствовало развитию в нас самостоятельности. Человек она была добрейший, нас любила, но не баловала и требовала безусловного выполнения обязанностей. Как все никаноровские, она умела хорошо варить варенье, печь пироги, но эти умения к сожалению некому было передать.
Брат Леня
Брат учился разным мужским делам у меня, а особенно у одного соседа, но ему все это не пригодилось - у него рано проявились способности к живописи (от владимирских предков-«богомазов»), он поступил в детскую художественную школу, потом еще в какую-то студию, а к шестнадцати годам уже работал штатным художником на Изофабрике ЦПКиО. Одновременно он был буквально завален заказами от местных любителей изящных искусств. Делал он главным образом копии известных картин, таких как "Незнакомка", «Рожь», "У омута", «Московский дворик"... Стоило одному соседу заказать себе картину, как другим непременно тоже требовалась, тем более что качество работ было выше всяких похвал. Таким образом, Леня в совсем юном возрасте стал буквально кормильцем семьи. Платили заказчики прилично - от 30 до 50 рублей за картину, это были деньги. На копию уходило один-два дня. Жить нам стало легче, можно было уже себе позволить что-то сверх самого необходимого. Я начал собирать библиотеку. Но это уже отдельная тема.
Лыжи
Зимой все андреевские ребята с шести-семилетнего возраста, а то и младше, становились на лыжи. В таком месте как Андреевка лыжи, понятное дело, используются не для хождения-бегания, а исключительно для катания с гор и прыжков с самодельных трамплинов. То же можно сказать об обитателях Грачевки, Воробьевки, где позже был построен первый в стране настоящий трамплин. Не удивительно, что многие годы первенство в этих видах держали ребята из наших мест. Из них вышли первые чемпионы Скворцов, Капустин, Иванов и другие. Построив у себя на Ноевке трамплин метров на 12-15, мы проводили там целые дни. Лыжи были самодельные. У меня были подаренные дедом тяжелые дубовые, плохо приспособленные для прыжков. Один свой прыжок я запомнил на всю жизнь: как разгонялся, летел наравне с ветками деревьев... и очнулся дома на диване, куда меня привезли на моих же лыжах дружки. Без сознания я был не очень долго, но врач сказал, что на прыжках придется поставить крест. Лыжи впрочем остались со мной на всю жизнь, но уже беговые.
Братья Леонид и Борис продолжали совершенствоваться и к 17 годам напрыгали на первый разряд. Борис (двоюродный брат, сын Клавдюши) кроме того стал мастером спорта по лыжному двоеборью и слалому. Позже он женился на сестре многолетнего чемпиона по прыжкам с трамплина Ю.Скворцова - Тамаре.
Любимый лыжный спорт я не бросал до 1984 года, то есть до 68 лет. Дочерей и внуков ставил на лыжи в 5-6 лет. Борис свою дочь Маришку тоже приобщил к лыжному спорту, они предпочитали горные лыжи, много времени вместе проводили на слаломных склонах.
Кино
Как я уже говорил, монастырскую зимнюю церковь отдали под клуб. Был объявлен аврал по переоборудованию - мы, мальчишки, таскали доски, бруски, со взрослыми делали кинобудку, крепили экран. Кино! Это было что-то таинственное, непонятное. Администратор клуба Успенский - высокий тощий мужчина в пенсне - рассаживал первых немногочисленных зрителей, шептался с киномехаником, потом толкнул речь, пытался объяснить принцип работы кино. Получилось не очень понятно, но это было уже не важно, так как в будке застрекотало и начался первый в моей жизни кинофильм: «Один из двадцати», сплошная героика и романтика революции. Мы сидели как завороженные, не дышали. Сразу после окончания фильм был прокручен вторично, потом зрители качали администратора и киномеханика. В Андреевку пришла новая эра.
С тех пор кино крутили регулярно, но нам, подросткам, этого казалось мало - мы стали осваивать настоящие кинотеатры: Арс, Художественный, Колосс, Бельгия и другие. Нам нравились фильмы с Бестером Китоном, Гарри Пилем, а особенно с Мери Пикфорд и Дугласом Фербенксом. Страсть к кино нас так захватила, что мы не считали за труд прошагать пешком от Калужской заставы до Арбата или Цветного бульвара. Конечно, если были деньги, - предпочитали трамвай, но деньги на него оставались редко, а ноги были крепкие от футбола и лыж. Так что чаще все же топали. Позже, когда открыли кинотеатр Ударник, он стал нашим самым посещаемым местом: лучший на тот момент в Москве и сравнительно близко. Ударник был не просто кинотеатром, но своего рода клубом молодежи Замоскворечья. В фойе были танцы под оркестр Якова Скоморовского. Были и другие ансамбли.
Электрификация
Еще одним прорывом цивилизации в Андреевку было электричество где-то в 25-26 году "вдоль деревни от избы и до избы". Как хорошо было вечером гулять под фонарями. У нас было несколько любимых скамеек, где собирались попеть под гитару. Первые годы электричество использовалось только для освещения, никаких утюгов и прочих электроприборов еще не было. Иные умельцы пытались мастерить такие приборы сами, но они регулярно горели, замыкали, Андреевка погружалась во тьму, начинался ропот, и эксперименты прекращались.
Радиолюбительство
Отдельной темой в нашей жизни было радио, точнее, радиолюбительство. Буквально на опушке Ноевского сада в собственном доме жила семья Трофимовых, сыгравшая значительную роль в приобщении андреевцев к культуре. Глава семьи Сергей Семенович был чуть ли не единственным андреевцем, имевшим среднее техническое образование - был техником по подъемным механизмам. Человек он был увлекающийся, и в какой-то момент его увлечением стало радио. Этой страстью он заразил и нас, мальчишек - Пашу Байкова, Лешу Егорченко и меня. Мы стали ячейкой юных радиолюбителей. Нашими первенцами были простые детекторные приемники: коробочка, шесть гнезд, кристаллин и наушники. Но это было только начало. Скорость развития радио в стране была очень высокой, ну и у нас дело двигалось быстро. Скоро у каждого из нас появилось по одноламповому приемнику с настройкой, репродуктором Божко и регулятором громкости. Затем пошли сложные многоламповые приемники от ЭКР-5 до ЭКР-9 (мой рекорд), а Пашке удалось сделать ЭКР-10. Это были многоламповые гетеродинные приемники в комплекте с выпрямителем (батарейки-аккумуляторы на свалку) и с динамиком. Избирательность и дальность приема были просто потрясающие. Мы втроем просиживали ночи напролет, принимали Варшаву, Прагу, Будапешт, Милан, Париж, реже Лондон. За пределы Европы уходили совсем редко, только глубокой ночью, чаще зимой, чем летом. Радиолюбительство дало какой-то толчок мозгам - оно отличалось от других наших увлечений, требовало знаний и тонкой работы руками
Музыка
Семья Трофимовых сыграла большую роль в нашей жизни. У них было два сына и три дочери. Средняя дочь Катюша была старше меня на год - привлекательная блондинка с голубыми глазами, стройная, летом всегда в ковбойской шляпе, зимой в меховом малахае и белой шубке и в любое время года - с большой черной папкой для нот. Она училась в музыкальной школе. С музыки все и началось. Однажды теплым осенним вечером мы - два дружка - возвращались после какого-то кружка из школы и проходили мимо трофимовского дома. Из открытых окон лилась приятная музыка. Мы подошли поближе, сели на лавочку. Когда музыка закончилась, мы захлопали. Катя выглянула из окна, сказала, что это была "Баркарола" из "Времен года" Чайковского. Мы попросили сыграть еще что-нибудь... Спустя несколько дней Катя пригласила несколько мальчиков и девочек - нас в том числе - на музыкальный вечер, она играла модные "песенки дня", потом по нашей просьбе перешла на "Времена года", рассказывая попутно про каждый месяц. Компания наша была не только обрадована, но и несколько озадачена: открывался какой-то новый мир. Под конец попели под рояль наши любимые песенки и разошлись, договорившись о новой встрече. В одну из следующих наших встреч Катя предложила пойти всем вместе в Большой театр на "Князя Игоря". Предложение было сенсационным. Все радостно согласились. По сусекам поскребли, у родителей поклянчили и набрали по 50 копеек на брата - стоимость самого дешевого билета на галерке четвертого яруса.
Так начались мои отношения с классической музыкой, которые продолжались всю жизнь… но это отдельная тема.
Гознак
Часть жителей Андреевки работала на Гознаке, в том числе отец, а после его смерти - мать. Она проработала всю жизнь в одном цехе по одной специальности - контролером и сортировщицей денежных купюр и облигаций. За более чем тридцатилетнюю работу награждена была двумя медалями и орденом «Знак Почета». Из нашего рода на Гознаке также работали тетка Клавдия (Клавдюша), муж тетки Поли - Василий, дядя Александр, а в дореволюционное время дед Сергей Андреевич Болотов.
В 1931 году в возрасте пятнадцати лет я пошел учиться в ФЗУ (фабрично-заводское училище) Гознака, которое находилось тогда при первой фабрике у Андреевского моста. Это было близко, удобно, к тому же я был сыном гознаковцев, что тогда ценилось и учитывалось. Училище было прекрасное: хорошие аудитории, опытнейшие, памятные на всю жизнь педагоги, блестяще организованное производственное обучение, в том числе на Ленинградской бумажной фабрике Гознак. Учащиеся были большей частью из интеллигентных семей, так как для поступления в вузы требовался производственный стаж. Там мы все его и зарабатывали. Из рабочих семей на нашем курсе были три паренька, считая меня, две девочки, и еще один - Проша - был из крестьян.
Из нашего выпуска - 27 человек - пятнадцать затем получили высшее образование, очень высокий процент по тем временам. Мы очень сдружились и многие продолжали поддерживать отношения всю жизнь.