Убийца
Тыщу с лишним лет назад я преподавала химию в community college. Это была вечерняя работа, деньги небольшие, зато набираешь опыт преподавания. Тогда, для свежеиспеченного постдока без определенного будущего, это было важно.
Поэтому если в общественном месте ко мне на всех парусах несется черная тетенька, кидается мне на шею и громко вопит - это моя бывшая студентка.
Я очень любила свою работу. Студенты у меня были всякие, и редкостные идиоты были, и умницы, черные и белые, молодые и старые.
Один черный негодяй, по-видимому, продавал наркотики прямо не отходя от класса. Он носил бипер, приходил, когда ему вздумается, и выскакивал, когда бипер бипал. В конце концов он швырнул мне в голову рюкзак с книгами. Слава богу, не попал. Его убрали из моего класса, но не исключили из колледжа, и он продолжал обучаться без отрыва от наркоторговли.
В моем классе были в основном будущие медсестры, в настоящем - няньки. Со студентами мы прекрасно ладили.
Программа была примитивная, и еще надо было ее затупить, чтобы студенты закончили успешно и не очень отсеялись. Хотя отсев составлял процентов пятьдесят, это нормально.
Препдавание химии как науки сильно затруднялось тем, что многие читали с трудом, а математика была вообще на уровне счета на пальцах.
Каждый урок я давала небольшую контрольную, минут на пять. Там были вопросы типа : "лекарство дается в дозе 10 миллиграм на килограмм. Сколько миллиграм нужно младенцу весом двадцать паундов?" Такие вопросы в основном порождали дикие ответы, что неудивительно, потому что основная масса студентов умножала на десять с помощю калькулятора. Таким я рисовала могильный холмик, крестик и писала: "пациент мертв".
Помню свой последний класс очень хорошо. Там было человек десять-двенадцать. Примерно две трети класса - черные женщины. В преимущественно женских и черных классах, где студентки постарше, бывает сердечная неформальная атмосфера.
Поскольку люди почти все взрослые, я разрешала приводить детей. Проблем с младенцами в корзинке не возникало, но прыткие трехлетки бодро искали приключений. Одна женщина привела одиннадцатилетнюю дочку. Черная девочка в розовой мохнатой шубке и лаковых туфельках прилежно записывала в тетрадке. В конце лекции она презентовала мне подробный, толковый конспект сегодняшней лекции, записанный каллиграфическим круглым почерком - все формулы она правильно скопировала с доски. Я изумилась, похвалила девочку и ее, несомненно, прекрасное будущее. Мать сияла и гордилась.
На задней парте сидела черная женщина, нянька, мечтающая открыть свое агенство по уходу. Я ее называла "мадам профессор" - она училась прекрасно, знала ответы на все вопросы, и я ее вызывала, когда никто не знал ответ: "Мадам профессор, ваша очередь".
На первой парте сидела пухлая черная женщина старше всех в классе. У нее было самое обычное имя черной женщины старшего поколения. Молодые негритянки обычно носят затейливые имена: то ли Лаванда, то ли Шалава, то ли Шаланда. У этой было консервативное имя - может, Глория, может, Кейтрин, а, может, Оделла или Велма. Пусть будет Глория.
Училась Глория ужасно. Тут было не до наук, она не знала значения многих слов. Умножение на два или на три давалось ей с трудом. Тем не менее, она с упорством бронированной черепахи ползла к вожделенному диплому медсестры.
Глория была незлобивой и добродушной теткой, но ей было очень трудно. Со своей первой парты она охала, жаловалась и ныла, когда чего-то недопонимала, т.е всегда. "Доктор Юлия! Нельзя ли попроще выражаться? Чтобы мне понятно было?" Класс веселился и ржал.
Чтобы прекратить это невыносимое нытье с первой парты, я принесла в класс банку-копилку и обьявила, что за каждый эпизод классного хныканья я буду штрафовать Глорию на квотер (двадцать пять центов). Я тоже буду класть в банку двадцать пять центов, и в конце семестра на вырученные средства мы усторим вечеринку с пиццей. Как ни странно, это подействовало.
В конце семестра я все равно купила им пиццу, принесла на экзамен. "Попрошу больше не убивать младенцев" - я обьявила перед началом. Весь класс успешно сдал химию. Только Глория не доползла до финала, и должна была повторить класс.
Потом заболел мой сын, и я уже не могла работать по вечерам.
Эту работу я отдала своему знакомому Эдику, восточному мужчине с пылким, но занудным характером, без работы и без перcпектив. Он был счастлив. Эдик по профессии преподаватель химии , и для него это был хороший старт.
Однажды мы вместе обедали, и Эдик страстно изливал душу, потому что с такими студентами ему еще не приходилось иметь дело. Нетерпеливая душа Эдика не могла приспособиться к низкому уровню студентов. Он слишком много ожидал, слишком много давал и слишком много требовал. Эдик ненавидел своих студентов за тупость и неразвитость, а они платили ему тем же.
Особенно плохие отношения сложились у него с Глорией, которая попала на повтор в его класс. Эдик кипятился и бушевал: "я вообще не понимаю, по какому праву она здесь находится". Я сказала, что Глория была не самой безнадежной дамой из моих студентов, бывали гораздо хуже.
"Как?" - вытаращился Эдик. "А ты разве не знаешь?"
Глория недавно вышла из тюрьмы, где отсидела семь лет за убийство мужа. Зарезала ножом. У нее было трое детей-подростков.
Я ничего не знала, а Эдик знал, и он ее боялся. Для меня же это была обычная негритянская женщина, стремящаяся к образованию. Но даже если бы я знала, вряд ли бы я стала относиться к ней по-другому.
Не представляю, до какой степени надо было замучить незлобивую жещину с тремя детьми, чтобы она убила мужа. Суд, несомненно, нашел смягчающие обстоятельсва, поэтому Глория отсидела так мало.
Мне совершенно непонятно, почему Глория выбрала профессию медсестры: там требуется проверка криминальной истории. Работа няньки через агенство тоже требует проверки.
Кто нанял ее частной нянькой, закончила ли она колледж, стала ли медсестрой и где она сейчас - не знаю, к сожалению. Глория закончила класс Эдика, пропала с горизонта и больше о ней ничего неизвестно.
Поэтому если в общественном месте ко мне на всех парусах несется черная тетенька, кидается мне на шею и громко вопит - это моя бывшая студентка.
Я очень любила свою работу. Студенты у меня были всякие, и редкостные идиоты были, и умницы, черные и белые, молодые и старые.
Один черный негодяй, по-видимому, продавал наркотики прямо не отходя от класса. Он носил бипер, приходил, когда ему вздумается, и выскакивал, когда бипер бипал. В конце концов он швырнул мне в голову рюкзак с книгами. Слава богу, не попал. Его убрали из моего класса, но не исключили из колледжа, и он продолжал обучаться без отрыва от наркоторговли.
В моем классе были в основном будущие медсестры, в настоящем - няньки. Со студентами мы прекрасно ладили.
Программа была примитивная, и еще надо было ее затупить, чтобы студенты закончили успешно и не очень отсеялись. Хотя отсев составлял процентов пятьдесят, это нормально.
Препдавание химии как науки сильно затруднялось тем, что многие читали с трудом, а математика была вообще на уровне счета на пальцах.
Каждый урок я давала небольшую контрольную, минут на пять. Там были вопросы типа : "лекарство дается в дозе 10 миллиграм на килограмм. Сколько миллиграм нужно младенцу весом двадцать паундов?" Такие вопросы в основном порождали дикие ответы, что неудивительно, потому что основная масса студентов умножала на десять с помощю калькулятора. Таким я рисовала могильный холмик, крестик и писала: "пациент мертв".
Помню свой последний класс очень хорошо. Там было человек десять-двенадцать. Примерно две трети класса - черные женщины. В преимущественно женских и черных классах, где студентки постарше, бывает сердечная неформальная атмосфера.
Поскольку люди почти все взрослые, я разрешала приводить детей. Проблем с младенцами в корзинке не возникало, но прыткие трехлетки бодро искали приключений. Одна женщина привела одиннадцатилетнюю дочку. Черная девочка в розовой мохнатой шубке и лаковых туфельках прилежно записывала в тетрадке. В конце лекции она презентовала мне подробный, толковый конспект сегодняшней лекции, записанный каллиграфическим круглым почерком - все формулы она правильно скопировала с доски. Я изумилась, похвалила девочку и ее, несомненно, прекрасное будущее. Мать сияла и гордилась.
На задней парте сидела черная женщина, нянька, мечтающая открыть свое агенство по уходу. Я ее называла "мадам профессор" - она училась прекрасно, знала ответы на все вопросы, и я ее вызывала, когда никто не знал ответ: "Мадам профессор, ваша очередь".
На первой парте сидела пухлая черная женщина старше всех в классе. У нее было самое обычное имя черной женщины старшего поколения. Молодые негритянки обычно носят затейливые имена: то ли Лаванда, то ли Шалава, то ли Шаланда. У этой было консервативное имя - может, Глория, может, Кейтрин, а, может, Оделла или Велма. Пусть будет Глория.
Училась Глория ужасно. Тут было не до наук, она не знала значения многих слов. Умножение на два или на три давалось ей с трудом. Тем не менее, она с упорством бронированной черепахи ползла к вожделенному диплому медсестры.
Глория была незлобивой и добродушной теткой, но ей было очень трудно. Со своей первой парты она охала, жаловалась и ныла, когда чего-то недопонимала, т.е всегда. "Доктор Юлия! Нельзя ли попроще выражаться? Чтобы мне понятно было?" Класс веселился и ржал.
Чтобы прекратить это невыносимое нытье с первой парты, я принесла в класс банку-копилку и обьявила, что за каждый эпизод классного хныканья я буду штрафовать Глорию на квотер (двадцать пять центов). Я тоже буду класть в банку двадцать пять центов, и в конце семестра на вырученные средства мы усторим вечеринку с пиццей. Как ни странно, это подействовало.
В конце семестра я все равно купила им пиццу, принесла на экзамен. "Попрошу больше не убивать младенцев" - я обьявила перед началом. Весь класс успешно сдал химию. Только Глория не доползла до финала, и должна была повторить класс.
Потом заболел мой сын, и я уже не могла работать по вечерам.
Эту работу я отдала своему знакомому Эдику, восточному мужчине с пылким, но занудным характером, без работы и без перcпектив. Он был счастлив. Эдик по профессии преподаватель химии , и для него это был хороший старт.
Однажды мы вместе обедали, и Эдик страстно изливал душу, потому что с такими студентами ему еще не приходилось иметь дело. Нетерпеливая душа Эдика не могла приспособиться к низкому уровню студентов. Он слишком много ожидал, слишком много давал и слишком много требовал. Эдик ненавидел своих студентов за тупость и неразвитость, а они платили ему тем же.
Особенно плохие отношения сложились у него с Глорией, которая попала на повтор в его класс. Эдик кипятился и бушевал: "я вообще не понимаю, по какому праву она здесь находится". Я сказала, что Глория была не самой безнадежной дамой из моих студентов, бывали гораздо хуже.
"Как?" - вытаращился Эдик. "А ты разве не знаешь?"
Глория недавно вышла из тюрьмы, где отсидела семь лет за убийство мужа. Зарезала ножом. У нее было трое детей-подростков.
Я ничего не знала, а Эдик знал, и он ее боялся. Для меня же это была обычная негритянская женщина, стремящаяся к образованию. Но даже если бы я знала, вряд ли бы я стала относиться к ней по-другому.
Не представляю, до какой степени надо было замучить незлобивую жещину с тремя детьми, чтобы она убила мужа. Суд, несомненно, нашел смягчающие обстоятельсва, поэтому Глория отсидела так мало.
Мне совершенно непонятно, почему Глория выбрала профессию медсестры: там требуется проверка криминальной истории. Работа няньки через агенство тоже требует проверки.
Кто нанял ее частной нянькой, закончила ли она колледж, стала ли медсестрой и где она сейчас - не знаю, к сожалению. Глория закончила класс Эдика, пропала с горизонта и больше о ней ничего неизвестно.