Пэтти: жизнь и смерть реднека
Жизнь
Больше года назад, в пятницу 29 июня 2013 года умерла Пэтти. Я ее любила, и знаю, что она любила меня. Hа похоронах ее подруги мне говорили, что она рассказывала обо мне. Пэтти была мой настоящий и верный друг, она была мендежером лаборатории, куда я пришла аспиранткой.
Это была единственная женщина на свете, кроме родной мaтери, которой я -пусть в шутку - говорила"мама", хотя она была старше меня всего на десять лет. "Застегнись, бэйби, не работай без халата; надень перчатки, когда работаешь с кровью; не делай этого, бэйби, не связывайся с ним, он сукин сын”. “Yes, mom.”
Пэтти была реднек, даже больше - квинтессенция реднека. Такую поразительную женщину я видела впервые: высокая и худая, прямые очень черные волосы по плечам (дедушка был индеец), тонкое смугловатое иконописное лицо, черные глаза под тяжелыми веками. Узловатые руки без колец, длинные пальцы без маникюра. Никаких украшений вообще - ни серег, ни цепочки. Одежда - проще некуда: майка, джинсы, летом мокасины, зимой ковбойcкие сапоги. Хриплый голос и хриплый смех: Пэтти курила, как паровоз. Она старалась бросить, но не помогало ничего - ни гипноз, ни иглоукалывание, ни лекарства, ничего, так и умерла с сигаретой в руке. На рабочем столе открытая банка маунтин дью. Пэтти рассовывала во все холодильники запасы этой желтой сладкой гадости с рекордным содержанием кофеина. От этого ядовитого дринка трясутся руки и колотится сердце, но без него Пэтти не могла функционировать.
Пэтти родилась в Оклахоме. Разве что доброе может прийти из Оклахомы? Оттуда приходят торнадо, град размером с картофелину, гигантские грозы, засуха и пыльные бури. Пэтти была самым лучшим из того, что когда-либо пришло из Оклахомы.
Отец ее был электрик, он уезжал утром на своем траке и возвращался поздно ночью. Мать сидела дома в маленьком беленьком домике посреди полупустыни, вязала кружевные салфеточки, варила обед, которым встречала отца после работы, была всем довольна и ни во что не вмешивалась.
А какая тоска родиться и вырасти в поселке с одной бензоколонкой, где глазу не за что зацепиться, где вокруг на много часов - рыжая степь и выветренные плоские красные горы! Там, в поселке вблизи резервации чероки, ничего не было, вообще ничего. Пэтти иногда туда ездила проведать семью, и там мало что изменилось. Под облупленной вывеской "кока-кола" ресторанчик-забегаловка, совмещенная с продуктовой лавочкой, автозаправкой и почтой. Американский флаг трепещет над зданием банка, единственным каменным строением в поселке.
Подростки рвались на волю из этой тюрьмы без стен, они набивались в машину и яростно неслись на кладбище старых автомобилей, чтобы встретить там пылающий оранжевый закат. В школу детей возил автобус за тридцать миль. В ближайшем городке уже были и магазины, и светофоры, и даже кинотеатр. A в поселке единственное занятие для подросших мальчиков - алкоголь, для девочек - рожать детей.
В семнадцать лет сразу после школы Пэтти выскочила замуж. Она умела обращаться с винтовкой и хорошо ездила как и на лошади, так и на мотоцикле, но в мужчинах не разбиралась абсолютно, да и ей было все равно - куда угодно, лишь бы оттуда.
Пэттин первый муж был гораздо старше ее. Он был вьетнамским ветераном со всеми прилагающимися проблемами. Oн был совершенно сумасшедший, он хватался за оружие, орал, дрался, и главное - пил, не просыхая. Поскольку он был не только ветеран, но и инвалид, он не работал, а инвалидную пенсию пропивал. Пэтти-подросток ничего другого не видела и научить ее было некому.
В этом кошмаре она сумела закончить колледж, потому что была одаренной и умной девочкой, и родить один за другим сына и дочку. Но муж все глубже скатывался в глубины алкоголизма. Его стала посещать белая горячка, в которой он ловил вьетнамских партизан, прятавшихся за буфетом. Он ревел и гонялся за юркими вьетнамцами с пистолетом, дети орали от ужаса, Пэтти с детьми прятались в ванной. В один такой момент она просто выбежала за дверь с двумя малыми детьми. Пэтти уехала из Оклахомы и больше туда не вернулась.
Второй муж Пэтти, отставной военный, был не реднеком, а белым мусором. С вторым мужем была та же история - пил, не работал, тратил деньги, типичная драма в трейлер-парке. Слава богу, от этого мужа не было детей. Пэтти зарабатывала на всю семью и еще училась на магистерскую степень, но не закончила: денег нет, времени нет, сил нет.
Когда я пришла в лабораторию, Пэтти было сорок пять лет, и она уже была дважды бабушкой. Мой руководитель не имел склоности нянчить детей, поэтому ручной работе учила меня Пэтти. Я привязалась к Пэтти всей душой. Она была хорошим специалистом и знала и умела абсолютно все. Она была быстра, ловка и аккуратна.
У нее было редчайшее среди американцев качество - она прямо говорила все, как есть. Американцы до ужаса обтекаемы и от них не дождешься ни прямого совета, ни прямого ответа. Они кипают прайвеси, свято соблюдают свободу чужого выбора и не дают оценок, поэтому иностранцу невероятно трудно разобраться в их речах. Надо научиться истолковывать завуалированные полунамеки и переводить на человеческий язык фразы, которые казалось бы, физического смысла не имеют. Пэтти была единственным в моей жизни американцем, у которого можно было спросить прямо: а как тот? или как этот? И получить прямой ответ "высокомерная скотина" или "отличный дядька".
Что уникально, Пэтти была человеком прямым и принципиальным и за глаза рубила то же, что и в глаза. До нас она работала у самовлюбленного самодура, мелкого, но влиятельного царька. Пэтти была единственным подчиненным, кто выдавал начальнику такое, от чего любой другой смельчак вылетел бы с работы на раз. В целях всеобщего блага, когда надо было навести порядок, стребовать и поставить на место, вперед посылали Пэтти. Но к Пэтти все относились с любовью и никто не обижался. Она была одним из очень редких людей, у которых не было ни врагов, ни недоброжелателей.
Когда я пришла в лабу, Пэтти как раз приходила в себя от второго развода, и как раз в это время встретила своего третьего, и последнего мужа. Третий муж внешне ничем от первых двух не отличался. Это был тощий реднек с седой бородкой и косичкой, был он профессии, естественно, контрактором, по узкой специализации - ставил в домах джакузи. Он вьехал к ней в дом в сельской местности, где Пэтти держала лошадей.
Пэтти вышла замуж в третий раз, и мы всем трудовым коллективом были на реднекской, a точнее, на байкерской свадьбе. Народу было видимо-невидимо. На мотоциклах сьехались пожилые толстые дядьки в косухах и банданах и их курящие боевые подруги. Молодожены прибыли на свадьбу на мотоцикле. Молодая была в белой ковбойской шляпе, в белой замшевой индейской куртке с узорами и в ковбойских сапогах. Бракосочетание происходило на лужайке перед домом. На стол подавали американскую еду из ближайшей кулинарии и самолично добытую на охоте оленину.
Но довольно скоро третье замужество пошло по накатанной дорожке. Как все реднеки-контракторы, работать Гарри не очень любил. На работе он повредил спину. Пэтти жаловалась, что он растратил все ее сбережения. Ничего хорошего в этом браке нет. “Пэтти, не надоело тебе выходить замуж?” “Клянусь, это был мой последний раз. Погоди, вот я подзаработаю, подкоплю денег, и надо с ним расставаться”.
Неожиданно быстро у моего начальника закончились деньги, как оказалось, раз и навсегда, и Пэтти переехала к соседней профессорше менеджером лаборатории. Там ей было плохо. Профессорша не была гуманистом, как мой начальник, а наоборот, была бестактной неблагодарной эгоисткой. На Пэтти взвалили все и она повезла. Три профессора, несколько постдоков, резиденты и студенты - все это хозяйство без нее не функционирoвало. Она делала все, потому что каким то чудом умела даже то, чего никогда раньше не делала.
При этом ей повезло, что что она сохранила работу, да еще и с медицинской страховкой. Пэтти была очень больным человеком. Ей нужны были врачи, нужны были лекарства. Обычная картина - Пэтти, задрав рукав майки, колет иснулин в руку, потом вдыхает из ингалятора, бросает в рот горсть таблеток и запивает их своим ядреным Маунтин Дью. Как она впахивала за троих в таком состоянии - поразительно и непонятно.
На новом месте Пэтти ужасно мучилась: у нее началась жуткая аллергия на мех кроликов. Она превратилась в чихающее существо с распухшим носом и красными глазами, как у аллергичных кроликов. Наш отдел охраны труда заметил и попытался отстранить Пэтти от работы. Но ей нужна была эта работа. Я не знаю, как она отбилась от этих охранников, но она продолжала там работать. Пэтти работала и в выходные, и рано утром, и поздно вечером, ишачила день и ночь, она оставалсь на работе сутками, если это требовалось. Я вообще не знаю, были ли у нее полноценные выходные.
У меня не было достаточно денег, чтобы взять ее к себе. “Пэтти, если у меня будут деньги - я клянусь, я заберу тебя”. “Да, бэйби, пусть ты получишь грант, тогда мы заживем”. “Да, мама, не сомневайся, я тебя тут не оставлю”.
Смерть
"Что с тобой, Пэтти?"
Пэтти сидит на стуле прямо, вцепившись в стол, и строго смотрит перед собой. Суровый иконный лик, черные волосы обвисли, тяжелые веки и тяжелый взгляд. "Я так плохо себя чувствую, хуже чем обычно. Такая слабость, я вообще не могу двигаться".
Диагноз ей поставили сразу: рак крови.
Работать одновременно с химиотерапией она не смогла, хотя пыталась первое время. С работы пришлось уйти - временно, пока не наступит ремиссия. Ушла Пэтти, ну и ушла, работа как-то ползла сама по себе. Незаменимых нет, правда?
Ее лечил наш самый лучший онкогематолог, маленький доктор в галстуке с бабочкой. Пэтти шутила: “мой врач такой мелкий мужичок, что я могу поднять его мизинцем и посадить на ладошку”. Рак был упорный, химию она получала очень тяжелую, в огромных дозах. Периодически один наш профессор, идеал добросердечности и участия, звонил ей домой, и частенько она от слабости не могла говорить. Говорил Гарри. В хорошие моменты Пэтти иногда появлялась на работе в сопровождении Гарри.
Однажды добросердечный профессор собрал нас: у Пэтти инсульт от тяжелой химиотерапии, дело плохо. Мы все идем в госпиталь проститься.
Мы, пятеро сотрудников, поднялись в главный корпус нашего госпиталя, в палату интенсивной терапии. Пэтти лежала обмотанная проводами и трубками. Она поняла, почему мы пришли, но ничего не могла сказать, только открыла глаза. В палате, кроме ее мужа Гарри, был ее седой старик-отец в инвалидной коляске, прилетевший из Оклахомы, и ее брат, протрезвевший по этому скорбному поводу. У Пэтти было тяжко на душе: сын не приходил к ней с того момента, как она заболела. Он не мог видеть ее такой - беспомощной, скелетообразной, без волос, в красной бандане.
Мы простились с нашей Пэтти, погладили ее по руке, прошептали какие-то слова. Она даже не могла пошевелиться. Мы пожали руки родственникам и вышли. Американцы вообще стойкий народ, а уж реднеки и подавно. Эмоций никто не показывал, но все были готовы к худшему.
Но шли дни и недели, и Пэтти не умерла, а даже наоборот, выздоровела. Лошадиные дозы химиотерапии загнали рак в ремиссию. Однако после инсульта она стала полным инвалидом, потеряла способность ходить, говорить, считать, забыла имена детей и мужа, хотя прекрасно понимала, кто они такие.
Гэрри взял на себя весь уход и весь быт. Как оказалось, у этого реднека, с которым Пэтти чуть не развелась, была золотая душа.
Он делал все. Гэри был лучше медсестры, лучше няньки. Он вытаскивал ее из постели, мыл, кормил с ложки, сажал в кресло-коляску, вывозил ее на улицу. Когда Гэрри уходил на работу, Пэтти оставалсь в постели. Он прибегал несколько раз в день, покормить ее и сменить памперс. Сын Пэтти так и не пришел к ней ни разу. Дочь приходила нечасто. Дочке было трудно: муж ее служил в Афганистане, она работала на двух работах, да еще с маленьким ребенком.
Пэтти прожил еще года три-четыре, и Гэрри ни разу не пожаловался, чего ему это стоило. Он даже завозил ее на работу в кресле-каталке, когда привозил Пэтти к врачу.
Сколько у тебя детей, Пэтти - она показывала два пальца. Она не помнила наших имен, но прекрасно помнила, кто мы такие и чем мы занимаемся. Как поживают мои кролики? - волновалась Пэтти.
У меня сохранилась последняя фотография вместе со всей лабораторией - Пэтти на коляске улыбается в центре.
Речь к ней так и не вернулась.
Все уже привыкли, что живет себе Пэтти в инвалидной коляские - и живет, слава богу, муж ее любит и о ней заботится. Как гром с ясного неба был его звонок: Пэтти в больнице, рак вернулся. Вот теперь это действительно конец, потому что маленький доктор готовится выписать ее на хоспис. Приходите проститься.
Мы пришли в палату, и опять те же провода и трубки, передвижной туалет у кровати. Пэтти узнала нас, и мы по одному подходили к ней, чтобы сказать последние слова. I love you guys - это нам всем.
Я присела к ней на кровать, погладила ежик на ее бритой голове. У нее из глаза сползла слеза. I love you baby -сказала она мне. I love you too, mom.
Я сдержалась, чтобы не заплакать.
Зашла медсестра, отцепила мешочек с эритроцитарной массой, вынула внутривенный катетер. На хосписе ей это уже не понадобится.
Уходите, - сказала Пэтти. Уходите - сказал Гэрри, ей надо в туалет.
Маленький доктор сказал, что жить ей остается недели три. Не может человек жить, когда вместо крови у него чистая вода. Пэтти посрамила маленького доктора. Она прожила еще шесть месяцев, и это были неплохие шесть месяцев: без химиотерапии, без мучений, на природе, с любящим мужем. Навещать ее было невозможно, они жили у черта на рогах.
Пэтти умерла в разгар лета, у себя дома, рядом с ней был Гэрри. Некролог с портретом смеющейся Пэтти на фоне американского флага был напечатан в местной газете.
Мой (когда-то) начальник на похороны не поехал. Он не смог, несмотря на то, что я его стыдила и говорила, что это нехорошо и неприлично. Мой начальник деликатен и порядочен до предела, хотя скрытен и хитроват. Он из тех мужчин, которые до обморока боятся болезней, страданий и вообще любого соприкосновения с неприкрытым горем.
Поминки, или как здесь говрят, "Празднование жизни" происходили в здании американского легиона. Избушка американского легиона находилась у черта на рогах и была забита народом до предела. Никакого траура, ктo в чем, многие в пестром. Парковка забита мотоциклами. Внутри домик обшит мрачным брусом, как избушкa трех медведей. Висит американский флaг, стоят столы co стандартным американским угощением: курица, запеченные бобы, макароны с сыром.
Поминки прошли под любимую музку Пэтти, под Алан Парсонс проджект. На экране слайды с Пэтти, вся ее жизнь от черно белой фотки, где она девчонка до последних ее дней. Отдельно стят ее фото, там она во всем белом ковбойском, включая ковбойскую шляпу. Свечки. Гостевая книга для записей.
Войдя в избушку и пробившись сквозь толпу, первое, что я вижу, - на сцене безутешно рыдает сама Пэтти собственной персоной, живая и здоровая, но очень помолодевшая. Я совершенно обалдеваю, но меня озарает мысль: это же Пэттина дочка! Копия, вплоть до черной косички. "Как ты похожа на маму!" "Да! - вытирая слезы, говорит дочка - все это замечают.. Как она разруливала проблемы. Я тоже такая по характеру, я менеджер в ресторане, и нахожу в себе черты своей мамы".
Испуганные внуки-подростки, такие же черноголовые, жмутся друг к другу. Запьянцовский Пэтттин сын, надо же, все-таки явился на похороны матери.
На похоронах был священник с положенной речью, но как-то не очень напирал на бога, Пэтти была совершенным атеистом и священник в штатском просто потому, что надо.
Мы все говорили речи, но я ничего не помню, все плакали, и я плакала, договорить до конца никто не смог. Два наших профессора рассказывали, как на Пэтти держалась лаборатория, как она незаменимый человек, кролики, резиденты, операции и вообще...
Кажется, я говорила про то, что Пэтти открыла для меня настоящую америку, как ни по-идиотски это звучит. Я сказала: Patty is what America is about for me. Мне повезло, что я попала под крылышко Пэтти. Так, как она обращалсь со мной, я стараюсь обращаться со своими студентами, чтобы отплатить добром, но уже не ей.
Гэри, муж Пэтти, в своем лучшей мотоциклетной харлеевской косухе, всхлипывал и вспоминал, как незадолго до ее болезни они ездили на слет байкеров. Tам собралось огромное количество народу, и это стало самым светлым их совместным воспоминанием.
Как же повезло Пэтти с ее третьим мужем! У обоих были взрывоопасные характеры, но каким же приличным человеком оказался этот реднек с косичкой. Без него Пэтти не прожила бы так долго и в таком комфорте. Он обеспечил ей идеальный уход. "Ты такой мужественный человек, Гэри" - "Тринадцать лет, бэйби, for better or for worse, и в болезни и в здравии, я же обещал" - бормотал Гэри, обнимая нас и пожимая руки.
Мы выбрались с поминок, наплакавшись и насмесявшись. Поминки удались, Пэтти бы одобрила.Не будет у меня больше такого верного друга, как Пэтти, это один раз в жизни мне так повезло.. а кстати, спрашиваю коллегу, почему мы собрались в американском легионе, это же для военных? Пэтти тут каким боком? Кто у нее военный?
Да как кто? А муж дочки, - да, помню, он записался в армию. Ну, а потом началась война, его послали в Афганистан, он там отслужил несколько раз, занимался он логистикой, грузовики сопровождал. А однажды его грузовик подорвался на взрывном устройстве. Eго вытащили, весь окорвавленный, сам как тряпка, думали, убило, нет - остался живой, только полностью глухой, немой, парализованый. Думали, останется овощем, нет, выкарабкался. Oн ходит, разговаривает, только ногу подволакивает. С виду абсолютно здоров, но работать не может, полный инвалид, а дочка Пэттина одна работает. Oн получает военную пенсию, но на троих не хватит. Он был на поминках, даже речь произносил, но его не узнать.
Вот, собственно, и все. Мы освобждаем лабораторию, где когда-то работала Пэтти, и, конечно, там столько ее вещей. Маленькая елочка, наряженная в гирляды разноцветных пластиковых пробирочек. Тонны бумаг, лабораторных книг и записей ее рукой - все это в мусор. Но Пэтти проработала здесь столько лет, что звук ее быстрой походки вразвалочку - мягкие мокасины шаркают по пластиковому полу, и ее хриплый голос с характерным реднкеским проносом до сих пор ясно слышится мне в коридоре.
Больше года назад, в пятницу 29 июня 2013 года умерла Пэтти. Я ее любила, и знаю, что она любила меня. Hа похоронах ее подруги мне говорили, что она рассказывала обо мне. Пэтти была мой настоящий и верный друг, она была мендежером лаборатории, куда я пришла аспиранткой.
Это была единственная женщина на свете, кроме родной мaтери, которой я -пусть в шутку - говорила"мама", хотя она была старше меня всего на десять лет. "Застегнись, бэйби, не работай без халата; надень перчатки, когда работаешь с кровью; не делай этого, бэйби, не связывайся с ним, он сукин сын”. “Yes, mom.”
Пэтти была реднек, даже больше - квинтессенция реднека. Такую поразительную женщину я видела впервые: высокая и худая, прямые очень черные волосы по плечам (дедушка был индеец), тонкое смугловатое иконописное лицо, черные глаза под тяжелыми веками. Узловатые руки без колец, длинные пальцы без маникюра. Никаких украшений вообще - ни серег, ни цепочки. Одежда - проще некуда: майка, джинсы, летом мокасины, зимой ковбойcкие сапоги. Хриплый голос и хриплый смех: Пэтти курила, как паровоз. Она старалась бросить, но не помогало ничего - ни гипноз, ни иглоукалывание, ни лекарства, ничего, так и умерла с сигаретой в руке. На рабочем столе открытая банка маунтин дью. Пэтти рассовывала во все холодильники запасы этой желтой сладкой гадости с рекордным содержанием кофеина. От этого ядовитого дринка трясутся руки и колотится сердце, но без него Пэтти не могла функционировать.
Пэтти родилась в Оклахоме. Разве что доброе может прийти из Оклахомы? Оттуда приходят торнадо, град размером с картофелину, гигантские грозы, засуха и пыльные бури. Пэтти была самым лучшим из того, что когда-либо пришло из Оклахомы.
Отец ее был электрик, он уезжал утром на своем траке и возвращался поздно ночью. Мать сидела дома в маленьком беленьком домике посреди полупустыни, вязала кружевные салфеточки, варила обед, которым встречала отца после работы, была всем довольна и ни во что не вмешивалась.
А какая тоска родиться и вырасти в поселке с одной бензоколонкой, где глазу не за что зацепиться, где вокруг на много часов - рыжая степь и выветренные плоские красные горы! Там, в поселке вблизи резервации чероки, ничего не было, вообще ничего. Пэтти иногда туда ездила проведать семью, и там мало что изменилось. Под облупленной вывеской "кока-кола" ресторанчик-забегаловка, совмещенная с продуктовой лавочкой, автозаправкой и почтой. Американский флаг трепещет над зданием банка, единственным каменным строением в поселке.
Подростки рвались на волю из этой тюрьмы без стен, они набивались в машину и яростно неслись на кладбище старых автомобилей, чтобы встретить там пылающий оранжевый закат. В школу детей возил автобус за тридцать миль. В ближайшем городке уже были и магазины, и светофоры, и даже кинотеатр. A в поселке единственное занятие для подросших мальчиков - алкоголь, для девочек - рожать детей.
В семнадцать лет сразу после школы Пэтти выскочила замуж. Она умела обращаться с винтовкой и хорошо ездила как и на лошади, так и на мотоцикле, но в мужчинах не разбиралась абсолютно, да и ей было все равно - куда угодно, лишь бы оттуда.
Пэттин первый муж был гораздо старше ее. Он был вьетнамским ветераном со всеми прилагающимися проблемами. Oн был совершенно сумасшедший, он хватался за оружие, орал, дрался, и главное - пил, не просыхая. Поскольку он был не только ветеран, но и инвалид, он не работал, а инвалидную пенсию пропивал. Пэтти-подросток ничего другого не видела и научить ее было некому.
В этом кошмаре она сумела закончить колледж, потому что была одаренной и умной девочкой, и родить один за другим сына и дочку. Но муж все глубже скатывался в глубины алкоголизма. Его стала посещать белая горячка, в которой он ловил вьетнамских партизан, прятавшихся за буфетом. Он ревел и гонялся за юркими вьетнамцами с пистолетом, дети орали от ужаса, Пэтти с детьми прятались в ванной. В один такой момент она просто выбежала за дверь с двумя малыми детьми. Пэтти уехала из Оклахомы и больше туда не вернулась.
Второй муж Пэтти, отставной военный, был не реднеком, а белым мусором. С вторым мужем была та же история - пил, не работал, тратил деньги, типичная драма в трейлер-парке. Слава богу, от этого мужа не было детей. Пэтти зарабатывала на всю семью и еще училась на магистерскую степень, но не закончила: денег нет, времени нет, сил нет.
Когда я пришла в лабораторию, Пэтти было сорок пять лет, и она уже была дважды бабушкой. Мой руководитель не имел склоности нянчить детей, поэтому ручной работе учила меня Пэтти. Я привязалась к Пэтти всей душой. Она была хорошим специалистом и знала и умела абсолютно все. Она была быстра, ловка и аккуратна.
У нее было редчайшее среди американцев качество - она прямо говорила все, как есть. Американцы до ужаса обтекаемы и от них не дождешься ни прямого совета, ни прямого ответа. Они кипают прайвеси, свято соблюдают свободу чужого выбора и не дают оценок, поэтому иностранцу невероятно трудно разобраться в их речах. Надо научиться истолковывать завуалированные полунамеки и переводить на человеческий язык фразы, которые казалось бы, физического смысла не имеют. Пэтти была единственным в моей жизни американцем, у которого можно было спросить прямо: а как тот? или как этот? И получить прямой ответ "высокомерная скотина" или "отличный дядька".
Что уникально, Пэтти была человеком прямым и принципиальным и за глаза рубила то же, что и в глаза. До нас она работала у самовлюбленного самодура, мелкого, но влиятельного царька. Пэтти была единственным подчиненным, кто выдавал начальнику такое, от чего любой другой смельчак вылетел бы с работы на раз. В целях всеобщего блага, когда надо было навести порядок, стребовать и поставить на место, вперед посылали Пэтти. Но к Пэтти все относились с любовью и никто не обижался. Она была одним из очень редких людей, у которых не было ни врагов, ни недоброжелателей.
Когда я пришла в лабу, Пэтти как раз приходила в себя от второго развода, и как раз в это время встретила своего третьего, и последнего мужа. Третий муж внешне ничем от первых двух не отличался. Это был тощий реднек с седой бородкой и косичкой, был он профессии, естественно, контрактором, по узкой специализации - ставил в домах джакузи. Он вьехал к ней в дом в сельской местности, где Пэтти держала лошадей.
Пэтти вышла замуж в третий раз, и мы всем трудовым коллективом были на реднекской, a точнее, на байкерской свадьбе. Народу было видимо-невидимо. На мотоциклах сьехались пожилые толстые дядьки в косухах и банданах и их курящие боевые подруги. Молодожены прибыли на свадьбу на мотоцикле. Молодая была в белой ковбойской шляпе, в белой замшевой индейской куртке с узорами и в ковбойских сапогах. Бракосочетание происходило на лужайке перед домом. На стол подавали американскую еду из ближайшей кулинарии и самолично добытую на охоте оленину.
Но довольно скоро третье замужество пошло по накатанной дорожке. Как все реднеки-контракторы, работать Гарри не очень любил. На работе он повредил спину. Пэтти жаловалась, что он растратил все ее сбережения. Ничего хорошего в этом браке нет. “Пэтти, не надоело тебе выходить замуж?” “Клянусь, это был мой последний раз. Погоди, вот я подзаработаю, подкоплю денег, и надо с ним расставаться”.
Неожиданно быстро у моего начальника закончились деньги, как оказалось, раз и навсегда, и Пэтти переехала к соседней профессорше менеджером лаборатории. Там ей было плохо. Профессорша не была гуманистом, как мой начальник, а наоборот, была бестактной неблагодарной эгоисткой. На Пэтти взвалили все и она повезла. Три профессора, несколько постдоков, резиденты и студенты - все это хозяйство без нее не функционирoвало. Она делала все, потому что каким то чудом умела даже то, чего никогда раньше не делала.
При этом ей повезло, что что она сохранила работу, да еще и с медицинской страховкой. Пэтти была очень больным человеком. Ей нужны были врачи, нужны были лекарства. Обычная картина - Пэтти, задрав рукав майки, колет иснулин в руку, потом вдыхает из ингалятора, бросает в рот горсть таблеток и запивает их своим ядреным Маунтин Дью. Как она впахивала за троих в таком состоянии - поразительно и непонятно.
На новом месте Пэтти ужасно мучилась: у нее началась жуткая аллергия на мех кроликов. Она превратилась в чихающее существо с распухшим носом и красными глазами, как у аллергичных кроликов. Наш отдел охраны труда заметил и попытался отстранить Пэтти от работы. Но ей нужна была эта работа. Я не знаю, как она отбилась от этих охранников, но она продолжала там работать. Пэтти работала и в выходные, и рано утром, и поздно вечером, ишачила день и ночь, она оставалсь на работе сутками, если это требовалось. Я вообще не знаю, были ли у нее полноценные выходные.
У меня не было достаточно денег, чтобы взять ее к себе. “Пэтти, если у меня будут деньги - я клянусь, я заберу тебя”. “Да, бэйби, пусть ты получишь грант, тогда мы заживем”. “Да, мама, не сомневайся, я тебя тут не оставлю”.
Смерть
"Что с тобой, Пэтти?"
Пэтти сидит на стуле прямо, вцепившись в стол, и строго смотрит перед собой. Суровый иконный лик, черные волосы обвисли, тяжелые веки и тяжелый взгляд. "Я так плохо себя чувствую, хуже чем обычно. Такая слабость, я вообще не могу двигаться".
Диагноз ей поставили сразу: рак крови.
Работать одновременно с химиотерапией она не смогла, хотя пыталась первое время. С работы пришлось уйти - временно, пока не наступит ремиссия. Ушла Пэтти, ну и ушла, работа как-то ползла сама по себе. Незаменимых нет, правда?
Ее лечил наш самый лучший онкогематолог, маленький доктор в галстуке с бабочкой. Пэтти шутила: “мой врач такой мелкий мужичок, что я могу поднять его мизинцем и посадить на ладошку”. Рак был упорный, химию она получала очень тяжелую, в огромных дозах. Периодически один наш профессор, идеал добросердечности и участия, звонил ей домой, и частенько она от слабости не могла говорить. Говорил Гарри. В хорошие моменты Пэтти иногда появлялась на работе в сопровождении Гарри.
Однажды добросердечный профессор собрал нас: у Пэтти инсульт от тяжелой химиотерапии, дело плохо. Мы все идем в госпиталь проститься.
Мы, пятеро сотрудников, поднялись в главный корпус нашего госпиталя, в палату интенсивной терапии. Пэтти лежала обмотанная проводами и трубками. Она поняла, почему мы пришли, но ничего не могла сказать, только открыла глаза. В палате, кроме ее мужа Гарри, был ее седой старик-отец в инвалидной коляске, прилетевший из Оклахомы, и ее брат, протрезвевший по этому скорбному поводу. У Пэтти было тяжко на душе: сын не приходил к ней с того момента, как она заболела. Он не мог видеть ее такой - беспомощной, скелетообразной, без волос, в красной бандане.
Мы простились с нашей Пэтти, погладили ее по руке, прошептали какие-то слова. Она даже не могла пошевелиться. Мы пожали руки родственникам и вышли. Американцы вообще стойкий народ, а уж реднеки и подавно. Эмоций никто не показывал, но все были готовы к худшему.
Но шли дни и недели, и Пэтти не умерла, а даже наоборот, выздоровела. Лошадиные дозы химиотерапии загнали рак в ремиссию. Однако после инсульта она стала полным инвалидом, потеряла способность ходить, говорить, считать, забыла имена детей и мужа, хотя прекрасно понимала, кто они такие.
Гэрри взял на себя весь уход и весь быт. Как оказалось, у этого реднека, с которым Пэтти чуть не развелась, была золотая душа.
Он делал все. Гэри был лучше медсестры, лучше няньки. Он вытаскивал ее из постели, мыл, кормил с ложки, сажал в кресло-коляску, вывозил ее на улицу. Когда Гэрри уходил на работу, Пэтти оставалсь в постели. Он прибегал несколько раз в день, покормить ее и сменить памперс. Сын Пэтти так и не пришел к ней ни разу. Дочь приходила нечасто. Дочке было трудно: муж ее служил в Афганистане, она работала на двух работах, да еще с маленьким ребенком.
Пэтти прожил еще года три-четыре, и Гэрри ни разу не пожаловался, чего ему это стоило. Он даже завозил ее на работу в кресле-каталке, когда привозил Пэтти к врачу.
Сколько у тебя детей, Пэтти - она показывала два пальца. Она не помнила наших имен, но прекрасно помнила, кто мы такие и чем мы занимаемся. Как поживают мои кролики? - волновалась Пэтти.
У меня сохранилась последняя фотография вместе со всей лабораторией - Пэтти на коляске улыбается в центре.
Речь к ней так и не вернулась.
Все уже привыкли, что живет себе Пэтти в инвалидной коляские - и живет, слава богу, муж ее любит и о ней заботится. Как гром с ясного неба был его звонок: Пэтти в больнице, рак вернулся. Вот теперь это действительно конец, потому что маленький доктор готовится выписать ее на хоспис. Приходите проститься.
Мы пришли в палату, и опять те же провода и трубки, передвижной туалет у кровати. Пэтти узнала нас, и мы по одному подходили к ней, чтобы сказать последние слова. I love you guys - это нам всем.
Я присела к ней на кровать, погладила ежик на ее бритой голове. У нее из глаза сползла слеза. I love you baby -сказала она мне. I love you too, mom.
Я сдержалась, чтобы не заплакать.
Зашла медсестра, отцепила мешочек с эритроцитарной массой, вынула внутривенный катетер. На хосписе ей это уже не понадобится.
Уходите, - сказала Пэтти. Уходите - сказал Гэрри, ей надо в туалет.
Маленький доктор сказал, что жить ей остается недели три. Не может человек жить, когда вместо крови у него чистая вода. Пэтти посрамила маленького доктора. Она прожила еще шесть месяцев, и это были неплохие шесть месяцев: без химиотерапии, без мучений, на природе, с любящим мужем. Навещать ее было невозможно, они жили у черта на рогах.
Пэтти умерла в разгар лета, у себя дома, рядом с ней был Гэрри. Некролог с портретом смеющейся Пэтти на фоне американского флага был напечатан в местной газете.
Мой (когда-то) начальник на похороны не поехал. Он не смог, несмотря на то, что я его стыдила и говорила, что это нехорошо и неприлично. Мой начальник деликатен и порядочен до предела, хотя скрытен и хитроват. Он из тех мужчин, которые до обморока боятся болезней, страданий и вообще любого соприкосновения с неприкрытым горем.
Поминки, или как здесь говрят, "Празднование жизни" происходили в здании американского легиона. Избушка американского легиона находилась у черта на рогах и была забита народом до предела. Никакого траура, ктo в чем, многие в пестром. Парковка забита мотоциклами. Внутри домик обшит мрачным брусом, как избушкa трех медведей. Висит американский флaг, стоят столы co стандартным американским угощением: курица, запеченные бобы, макароны с сыром.
Поминки прошли под любимую музку Пэтти, под Алан Парсонс проджект. На экране слайды с Пэтти, вся ее жизнь от черно белой фотки, где она девчонка до последних ее дней. Отдельно стят ее фото, там она во всем белом ковбойском, включая ковбойскую шляпу. Свечки. Гостевая книга для записей.
Войдя в избушку и пробившись сквозь толпу, первое, что я вижу, - на сцене безутешно рыдает сама Пэтти собственной персоной, живая и здоровая, но очень помолодевшая. Я совершенно обалдеваю, но меня озарает мысль: это же Пэттина дочка! Копия, вплоть до черной косички. "Как ты похожа на маму!" "Да! - вытирая слезы, говорит дочка - все это замечают.. Как она разруливала проблемы. Я тоже такая по характеру, я менеджер в ресторане, и нахожу в себе черты своей мамы".
Испуганные внуки-подростки, такие же черноголовые, жмутся друг к другу. Запьянцовский Пэтттин сын, надо же, все-таки явился на похороны матери.
На похоронах был священник с положенной речью, но как-то не очень напирал на бога, Пэтти была совершенным атеистом и священник в штатском просто потому, что надо.
Мы все говорили речи, но я ничего не помню, все плакали, и я плакала, договорить до конца никто не смог. Два наших профессора рассказывали, как на Пэтти держалась лаборатория, как она незаменимый человек, кролики, резиденты, операции и вообще...
Кажется, я говорила про то, что Пэтти открыла для меня настоящую америку, как ни по-идиотски это звучит. Я сказала: Patty is what America is about for me. Мне повезло, что я попала под крылышко Пэтти. Так, как она обращалсь со мной, я стараюсь обращаться со своими студентами, чтобы отплатить добром, но уже не ей.
Гэри, муж Пэтти, в своем лучшей мотоциклетной харлеевской косухе, всхлипывал и вспоминал, как незадолго до ее болезни они ездили на слет байкеров. Tам собралось огромное количество народу, и это стало самым светлым их совместным воспоминанием.
Как же повезло Пэтти с ее третьим мужем! У обоих были взрывоопасные характеры, но каким же приличным человеком оказался этот реднек с косичкой. Без него Пэтти не прожила бы так долго и в таком комфорте. Он обеспечил ей идеальный уход. "Ты такой мужественный человек, Гэри" - "Тринадцать лет, бэйби, for better or for worse, и в болезни и в здравии, я же обещал" - бормотал Гэри, обнимая нас и пожимая руки.
Мы выбрались с поминок, наплакавшись и насмесявшись. Поминки удались, Пэтти бы одобрила.Не будет у меня больше такого верного друга, как Пэтти, это один раз в жизни мне так повезло.. а кстати, спрашиваю коллегу, почему мы собрались в американском легионе, это же для военных? Пэтти тут каким боком? Кто у нее военный?
Да как кто? А муж дочки, - да, помню, он записался в армию. Ну, а потом началась война, его послали в Афганистан, он там отслужил несколько раз, занимался он логистикой, грузовики сопровождал. А однажды его грузовик подорвался на взрывном устройстве. Eго вытащили, весь окорвавленный, сам как тряпка, думали, убило, нет - остался живой, только полностью глухой, немой, парализованый. Думали, останется овощем, нет, выкарабкался. Oн ходит, разговаривает, только ногу подволакивает. С виду абсолютно здоров, но работать не может, полный инвалид, а дочка Пэттина одна работает. Oн получает военную пенсию, но на троих не хватит. Он был на поминках, даже речь произносил, но его не узнать.
Вот, собственно, и все. Мы освобждаем лабораторию, где когда-то работала Пэтти, и, конечно, там столько ее вещей. Маленькая елочка, наряженная в гирляды разноцветных пластиковых пробирочек. Тонны бумаг, лабораторных книг и записей ее рукой - все это в мусор. Но Пэтти проработала здесь столько лет, что звук ее быстрой походки вразвалочку - мягкие мокасины шаркают по пластиковому полу, и ее хриплый голос с характерным реднкеским проносом до сих пор ясно слышится мне в коридоре.