В ночном поезде Москва-Ленинград мы с подругой горланили переделки из советской классики, где вместо голубого вагона - ядерный фугас и все такое.
На дворе был 1984 год, в купе кроме нас была только одна пожилая тетенька, явно добрая, так что мы ее не стеснялись. Мы были первокурсницы, едущие в Питер гулять осенние каникулы, это тогда было модно. Мы все знали про то, как устроен мир, и были очень довольны тем, какие мы в этом мире продвинутые и правильно сориентированные.
Тетенька молчала, было видно, что песенки наши ей чужды, но она не сердится. Тут мы запели "Бьется в тесной печурке Лазо". При первых словах она оживилась, как будто услышала что-то родное. На второй - собственно, последней в этой пародии строчке - "На поленьях Лазо как слеза", она замахала руками и заплакала.
- Девочки, вы что же это, как же это можно... Вы знаете, кто такой Лазо?
- Ну этот, партизан, его в первую мировую в паровозной топке сожгли... а что?
- Девочки, это мой папа...
Мы сидели тихо. Тетенька она быстро перешла с рассказа про папу-партизана на покойного мужа, очень хорошего художника, которого недостаточно высоко оценили современники, но у нее дома есть его картины и их можно посмотреть. Смутно помню, как легли спать, с утра откланялись и как ошпаренные выскочили на перрон.
В гости к Аде Сергеевне мы не пошли, и за всю неделю шатания по Эрмитажу ни разу не заговорили о случае в поезде. И потом тоже никогда не говорили, да и дружба скоро сошла на нет.
У меня сохранилась записная книжка с номером Ады Сергеевны Лазо.