Трагедия каталанского пейсателя
Русский самолет покидал родину, отправляясь на чужбину. У иллюминатора, уткнувшись в него натруженным челом, сидел прославленный пейсатель и едва слышно шептал.
- Adiós, mi pobre Rushka! Adiós! Уже на горизонте маячат огни марин и яхт, уже томится в багаже и предвкушеньи недебоксированный гриль! Уж ждут и манят гишпанские соблазны! Оу, Калейя! Оу, Нотр Дам... my ass...
Стройный ход благородных мыслей был нагло прерван радио-потоком бортовой информации.
Пейсатель брезгливо поморщился и, поковыряв в носу, ткнул пальцем в воображаемую кнопку бана, после чего вернулся к размышлениям и практике чужого языка.
- Adiós, maldito campo de concentración! Adiós, моя смешная и нелепая Роисся! На всю жизнь врежешься ты в мозг мой! И на чужбине я буду помнить твои церковки и монастыри, твои немытые улицы, тесные дома, убогие рестораны и бары, буду помнить "Долькабар" на Красина, где так хорошо было запивать риохой халявную порцайку. Оу, Калейя! Оу, Нотр Дам! Por que no vamos a tomar algo?
Приятность последнего вопроса резко повернула пейсателя на излюбленную тропу гастрономических утех, чему несказанно обрадовалось пейсательское пузо и радостно заурчало.
Кинув взгляд на спящего соседа, пейсатель вытянул из-под кресла весьма тяжелую сумку-алкоголичку, которая как нельзя в жилу подходила для подобных дел. Ловко успевая фотографировать поглощаемое ассорти и втыкать пальцы в клаву, он торопливо закинул в себя содержимое сумки. Завершив поглощение добрым глотком риохи, пейсатель довольно зажмурился, рыгнул, отправил в блог готовый пост и, развалившись в кресле, стал дожидаться обеда.
Прошел год.
У пейсателя был уже трехэтажный таунхаус с двумя холодильниками, почетное членство в кондоминимуме; уже у него был свой круг излюбленных ресторанов и кафе, многие повара уже кивали ему головой, как старому знакомому, а понятливые к его жестам официанты при его появлении подходили менее чем за пять минут; был у него более всех любимый кабачок с торца здания рыбной биржи, где он облюбовал рагу из мидий и совсем недурное "Эль Кото".
Приехал он однажды домой после мидий, после "Эль Кото", сел за письменный стол, подумал и, тряхнув головой, решил написать рассказ о своей родине.
"Шел унылый, скучный дождь, который только и может ходить в Роиссе. Высокий молодой человек шел по пустынной в это время дня авениде роисской капиталь..."
Смутные и непонятные сомнения терзанули пейсательскую душу. Перечитав напечатанное, что было несвойственно мастеру, и не увидев никаких оснований для беспокойств, он продолжил далее.
"Высокий молодой человек шел по пустынной в это время дня авениде роисской капиталь, пошел на авенида Rojo и зашел, потирая руки, в "Бардольку".
- Что, холодно вам? - спросил друг барин, подавая карточку.
- О si, - возразил молодой сей господин. - Я есть большой замерзавец на свой хрупкий организм и приходить время есть наполнять вкусовые сосочки горячий... горячим..."
Положительно, что-то не так, - думал пейсатель, грызя ногти, но никак не мог понять - что?
Гм... Как трудно писать по-русски! Очевидно, это есть что-то гормональное, - снова подумал пейсатель, заглядывая в ближайший холодильник.
И еще год пронесся над пейсателем, за ним другой, и еще два.
Пейсатель пополнел еще больше, округлился донельзя, завел свое вместительное авто, докупил еще пару холодильников, три дюжины запонок, и, на всякий случай, приобрел парковку в зоне .net. Его планы о ВНЖ разрослись с гулькиного пиписоида до угрожающих габаритов.
Однажды он возвращался вечером из ресторана, где оркестр ни с того ни с сего сыграл старинный роиссский гимн зимы "Жынгл Бэллз".
Знакомая до боли мелодия навеяла целый ряд ностальгических мыслей о бывшей родине.
"О, mi pobre patria, - печально думал он. - Когда я приходить домой, я что-нибудь будить писать о наша славненькая матучка Руисси. Там такой сейчас есть навалом проблемка."
Пришел. Сел. Написал.
"Была большая дождика. Погода был что называй московски. Один молодой господин ходил по одна улица по имени сей улица Крещиатик. Он хотел comer и tomar очень. Он заходил на Прекрасный улица, на ресторация на Parte-бар и где сказать:
- Камареро, русски водка давай и халявны блин с кавьяр русски и одна тарелощка с ухами!"
Назавтра пейсатель разглядывал кириллические комменты бывших соотечественников в своем стендалоне и плакал от умиления.
a la (c) Аркадий Аверченко
- Adiós, mi pobre Rushka! Adiós! Уже на горизонте маячат огни марин и яхт, уже томится в багаже и предвкушеньи недебоксированный гриль! Уж ждут и манят гишпанские соблазны! Оу, Калейя! Оу, Нотр Дам... my ass...
Стройный ход благородных мыслей был нагло прерван радио-потоком бортовой информации.
Пейсатель брезгливо поморщился и, поковыряв в носу, ткнул пальцем в воображаемую кнопку бана, после чего вернулся к размышлениям и практике чужого языка.
- Adiós, maldito campo de concentración! Adiós, моя смешная и нелепая Роисся! На всю жизнь врежешься ты в мозг мой! И на чужбине я буду помнить твои церковки и монастыри, твои немытые улицы, тесные дома, убогие рестораны и бары, буду помнить "Долькабар" на Красина, где так хорошо было запивать риохой халявную порцайку. Оу, Калейя! Оу, Нотр Дам! Por que no vamos a tomar algo?
Приятность последнего вопроса резко повернула пейсателя на излюбленную тропу гастрономических утех, чему несказанно обрадовалось пейсательское пузо и радостно заурчало.
Кинув взгляд на спящего соседа, пейсатель вытянул из-под кресла весьма тяжелую сумку-алкоголичку, которая как нельзя в жилу подходила для подобных дел. Ловко успевая фотографировать поглощаемое ассорти и втыкать пальцы в клаву, он торопливо закинул в себя содержимое сумки. Завершив поглощение добрым глотком риохи, пейсатель довольно зажмурился, рыгнул, отправил в блог готовый пост и, развалившись в кресле, стал дожидаться обеда.
Прошел год.
У пейсателя был уже трехэтажный таунхаус с двумя холодильниками, почетное членство в кондоминимуме; уже у него был свой круг излюбленных ресторанов и кафе, многие повара уже кивали ему головой, как старому знакомому, а понятливые к его жестам официанты при его появлении подходили менее чем за пять минут; был у него более всех любимый кабачок с торца здания рыбной биржи, где он облюбовал рагу из мидий и совсем недурное "Эль Кото".
Приехал он однажды домой после мидий, после "Эль Кото", сел за письменный стол, подумал и, тряхнув головой, решил написать рассказ о своей родине.
"Шел унылый, скучный дождь, который только и может ходить в Роиссе. Высокий молодой человек шел по пустынной в это время дня авениде роисской капиталь..."
Смутные и непонятные сомнения терзанули пейсательскую душу. Перечитав напечатанное, что было несвойственно мастеру, и не увидев никаких оснований для беспокойств, он продолжил далее.
"Высокий молодой человек шел по пустынной в это время дня авениде роисской капиталь, пошел на авенида Rojo и зашел, потирая руки, в "Бардольку".
- Что, холодно вам? - спросил друг барин, подавая карточку.
- О si, - возразил молодой сей господин. - Я есть большой замерзавец на свой хрупкий организм и приходить время есть наполнять вкусовые сосочки горячий... горячим..."
Положительно, что-то не так, - думал пейсатель, грызя ногти, но никак не мог понять - что?
Гм... Как трудно писать по-русски! Очевидно, это есть что-то гормональное, - снова подумал пейсатель, заглядывая в ближайший холодильник.
И еще год пронесся над пейсателем, за ним другой, и еще два.
Пейсатель пополнел еще больше, округлился донельзя, завел свое вместительное авто, докупил еще пару холодильников, три дюжины запонок, и, на всякий случай, приобрел парковку в зоне .net. Его планы о ВНЖ разрослись с гулькиного пиписоида до угрожающих габаритов.
Однажды он возвращался вечером из ресторана, где оркестр ни с того ни с сего сыграл старинный роиссский гимн зимы "Жынгл Бэллз".
Знакомая до боли мелодия навеяла целый ряд ностальгических мыслей о бывшей родине.
"О, mi pobre patria, - печально думал он. - Когда я приходить домой, я что-нибудь будить писать о наша славненькая матучка Руисси. Там такой сейчас есть навалом проблемка."
Пришел. Сел. Написал.
"Была большая дождика. Погода был что называй московски. Один молодой господин ходил по одна улица по имени сей улица Крещиатик. Он хотел comer и tomar очень. Он заходил на Прекрасный улица, на ресторация на Parte-бар и где сказать:
- Камареро, русски водка давай и халявны блин с кавьяр русски и одна тарелощка с ухами!"
Назавтра пейсатель разглядывал кириллические комменты бывших соотечественников в своем стендалоне и плакал от умиления.
a la (c) Аркадий Аверченко