(no subject)
Кто в предыдущих пейсательских постах высказал интерес и желание ознакомиться с текстом, я хочу предупредить, что, в отличие от других, относительно форматных и традиционных книжек, которых у меня полно на флибусте, эта не такая.
Просто в один момент мне стало пофиг и я решила уйти на свободу. Для знакомства есть отрывочек, который я обычно показываю, если спрашивают, что это и о чем. А вам уж решать, будете вы читать такое, или нет :)
PS Кому любопытно -- на то, что герой для себя "он", для других "она", внимания не обращайте, кто к интернет-общению привык, тот такому не удивляется.
PS2 Товарищи, кто отчитал все целиком. "Как! И это все? Я хочу продолжения!" конечно, тоже отзыв. И хороший :) Но мне хотелось бы более развернутых впечатлений, вы уж не обижайтесь, что я опять напоминаю :)
* * *
Здание бывшей управы было старым и прочным, сложенным из унылого серого камня, распространенного здесь повсюду. Оно твердо противостояло любым попыткам внутренних обитателей нанести ему ущерб. От их примитивного вандализма пострадали лишь крашеные красным лаком парадные резные двери, крыльцо на витых столбах и тростниковые ставни по фасадной стороне. В комнатах, выходящих во внутренний дворик, поселился генералитет и прочее руководство союзной повстанческой армии, поэтому за порчу ставень или неприличные подписи под окнами там пришлось бы отвечать по законам военного времени - головой. Сам лагерь внутреннего войска, а так же савров, наемников-энленцев и таргов-перебежчиков располагался севернее, за рощей масличных и тутовых деревьев, которые плохо росли в каменистой почве и из-за постоянных перемещений конных отрядов были в начале летнего года не зелеными, как им полагалось, а бело-сизыми от пыли.
“Идите, ждите, - махнул бархатным рукавом князь Внутренней Области, указывая на галерею управы, где раньше, при имперском правлении, просители ожидали приема у чиновников. - Кир Иуркар приедет, как только завершит свои дела в лагере. Если он позволит вам говорить завтра на военном совете, и я возражать не стану”. И отвернулся. Рукава на его кафтане были подшиты по прошлогодней столичной моде, а сам кафтан потерт на локтях и не очень аккуратно заштопан на правом плече возле ворота. Лал после столичного блеска и роскоши с удивлением отмечал подобные мелочи. Многим вещам здесь приходилось искать объяснение. Для некоторых объяснения так и не находились. Лал легким кивком поблагодарил за совет и направился в указанном направлении. Сквозь взгляды, встречавшие его по пути, идти приходилось, словно пробиваясь сквозь толпу, хотя никто не вставал у него на дороге. Только смотрели.
На галерее было пусто и грязно. Пусто - сейчас. Грязно, вероятно, с того дня, когда управу брали штурмом около двух месяцев назад. Сколько придется ждать саврского вождя, последнего из командующих сборным войском, Лал не знал. Как не знал того, почему война ведется первобытными методами. Как не узнал до сих пор, кто такой император Тарген Тау Тарсис. Почему он не уладит конфликт и не наведет порядок теми методами, которыми расправился с орбитальными станциями Верхнего Тай. Государь Аджаннар мог уничтожить или переместить за тысячу парсек луну Алиллат, и не мог прижать к ногтю самоуверенного князька в штопаном кафтане. Или не хотел. Или брезговал. Или не разменивался на мелочи. Или ему не жалко было потерять половину страны. Возможно, таков был его план. Неизвестно. Но, раз уж правила игры приняты всеми остальными, и Лал согласен их принять. Даже если против него снова сыграют нечестно, он будет согласен. Так еще легче. Когда нет чувства ответственности, не может быть и чувства вины.
У самого Лала никакого плана не было. После бегства из таргского лагеря он еще не успел притормозить, и пока что обстоятельства помогали ему - они услужливо вели вперед и послушно ложились под ноги. Вечно так продолжаться не могло. Линию поведения следовало продумывать, чтобы какая-нибудь запятая снова случайно не превратилась в точку, и все сначала не пришлось бы начинать еще раз, и еще раз, и еще.
Пройдя по галерее до входа во внутренние покои, роль которых играл бывший архив с имперскими указами, Лал остановился возле арочного окна. Стекол в этих окнах не было, только связанные из тростника ставни - там, где уцелели. На этом окне не было и ставень. Лал смахнул на пол тростниковые ошметки, влез на широкий подоконник с ногами, сел там боком, прислонился спиной к стене и стал глядеть на нагретую солнцем площадь перед управой, на колодец и коновязь. Вдали бил барабан и музыканты пиликали на простеньких инструментах незамысловатую мелодию.
Долго в его жизни ничего не происходило, думал он. А события случались только тогда, когда он сам шел им навстречу и приглашал в свою жизнь, открывая перед ними двери. Когда торопился действовать, хватался за возможности, доказывал другим и себе, что многое может и кое-что значит. Иначе не получалось. Иначе изменений не происходило бы тысячелетиями. Был ли в этом насильном продвижении смысл, Лал сейчас не знал. И в выборе был не уверен: черное или белое? Плохое или хорошее? Назад или вперед? Что он делал и что сделал? Пользу принес или вред?.. Линия жизни была дискретна, происходило перманентное противопоставление: непрерывный поток сознания против четкого причинно-следственного мышления, сумасшедший полет навстречу неизвестности против выверенной и выстроенной рациональной позиции. Из-за этих перепадов он всю жизнь сомневался. В том числе, во многом из того, что считалось в цивилизованном обществе непреложными законами. Ему говорили: у человека есть долг. А ему казалось, у человека есть предназначение. И еще ему казалось, что свое предназначение он уже исполнил. Плохо ли, хорошо ли, но в точности так, как велела судьба. На чем и кончился не только смысл его движения по жизни, но и всякие поиски этого смысла. И теперь - пустота, в которой как ни спеши, как ни рвись, цепляйся хоть ногтями и зубами, ничего не сдвинешь с места. Все равно, что пытаться дотянуться с земли до неба. В прежней жизни небо было близко. Он сам был небо. А где он сейчас? Все происходящее после - лишь иллюзия жизни. Нужны были доказательства. Доказательства того, что он до сих пор действительно жив. Но привлекать ли для нахождения доказательств свободный полет или рациональную позицию, решить он не мог. Слишком многое теперь было по-другому. И слишком многое, по-прежнему, происходило с ним впервые. Это поддерживало вредную иллюзию, будто в том, чтобы жить и продолжать двигаться вперед, можно обнаружить хоть какой-то смысл.
Сколько времени прошло, пока он сидел в оконном проеме, он не считал. Сутки здесь не совпадали с сутками на орбитальных базах и “Золотом Драконе”, внутренние часы у Лала разладились, ему часто хотелось спать днем, или есть посреди ночи. Он засыпал несколько раз и просыпался почти сразу от звуков под окном. Там то говорили слишком громко, то катилась на железных кривляющихся ободьях телега, то ревел осел. Его не тревожили, пока не начало темнеть. Саврский князь еще в полдень выехал для осмотра войск и не возвращался. Северный день был долог. Когда небо над саврской степью осталось светлым только по краям, над управой сгустилась темнота и заморгали белые точки звезд, а на площади под окном разложили костры, за Лалом пришла женщина.
- Если госпоже будет угодно, я ее провожу, - сказала она без почтительного поклона, к которым успел привыкнуть Лал в Столице.
Он молча соскочил с подоконника и пошел за провожатой в помещение бывшего архива. Но не дальше. О прежнем назначении этой комнаты говорили пустые стеллажи и груды пепла в камине - документами и указами щедро кормили огонь в сырые ночи. Возле камина Лал остановился. Женщина нетерпеливо оглянулась на него.
- Госпожа, - сказала провожатая. - Быть может, вам угодно будет подождать кира Иуркара на женской половине?
- Неугодно, - отвечал Лал. - Я буду ждать здесь. - Он смотрел на уцелевший клочок бумаги среди черных лепестков. Обрывки слов в две строчки, буквы с золотой тенью.
- Я должна обыскать вас. Или сами отдайте мне оружие.
Лал поднял на нее взгляд и смотрел, не мигая, пока она не почувствовала смущение и раздражение. «Гляделки» были здесь излюбленной игрой. Тот, кто проигрывал - обязательно злился. Тарги и савры были почти одним народом. Светловолосые, высокие, узколицые. Они говорили на одном языке, с небольшими различиями в выговоре. Но жили по-разному. Одни в домах и городах, другие в степи, где каждое направление - дорога. Одни в семье и в государстве, другие - на свободе. Из-за этого ли они сейчас воюют и жгут имперские указы?..
- Единственное оружие здесь - это я, - сказал Лал.
Она подошла, отворачивая покрывшееся румянцем лицо. Демонстративно обхлопала его кафтан, вывернула рукава, ощупала подмышки, пояс. Тщательнее всего проверила голенища сапог - ножи удобно было прятать там. Ничего не нашла. У Лала ничего с собой и не было. Он ей улыбнулся.
- Ждите, - сказала женщина и удалилась, хлопнув дверью.
Лалу подумалось, не очень-то тщательно она выполняет обязанности. Не очень-то умело. Если хочешь обезопасить возможного убийцу, искать нужно лучше.
Помимо пустых стеллажей в комнате присутствовали еще стол и стул. На столе стоял серебряный кувшин с фигурной крышкой в виде цветка-чашки. Лал уселся, заложив ногу на ногу, лицом к двери, дотянулся до кувшина, поднял крышку и взболтнул содержимое. Внутри было вино. Немного и кислое. Он налил себе одну крышку. Потом вторую. Голода вино не заглушило, а хмеля не дало. Лал приготовился уже нацедить себе третью порцию, но услышал за входной дверью голоса и шаги.
- …ждет, - было последнее слово разговора, донесшееся через быстро распахнутые и так же быстро сомкнутые створки.
Саврский князь бы не молод и не стар, не высок, не низок, не уродлив, не привлекателен. Он не вызывал ни омерзения, ни симпатии - такой был человек. Никакой. Волосы серые, кожа обветрена, а вот глаза острые, ледяные. Князь вошел один, от дверей сделал к Лалу пару шагов. Лал сидел по-прежнему: нога на ногу, в руке крышка от кувшина. Князь перехватил рукоять плети, свободно висевшей у него на запястье, и слегка хлестнул себя по поле кафтана. Этот жест мог означать нетерпение, удивление, недовольство. Или просто быть переведен как «добрый вечер!» Лал кивнул в ответ.
- На подосланную убийцу ты больше всего и похожа, - сказал князь. - Это правда. Что будешь делать?
- Я пришел не за этим, - сказал Лал.
- “Пришла”, - поправил князь. - А за чем же?
Лал объяснил так, как объяснял до того первым двум. В течение краткого рассказа князь подошел ближе и, поскольку стул был единственный, сел возле Лала на край стола. Куда и какими глазами он при этом смотрит, Лала позабавило. Взгляд был весьма и весьма откровенным, хотя и по-прежнему ледяным.
- И как ты намерена этого добиться? - спросил князь.
Лал поставил крышку от кувшина на стол.
- Любыми возможными способами.
В глазах князя вспыхнули бледные искры. Он рукоятью плети подцепил Лалу подбородок, потом отогнул полурасстегнутый ворот кафтана, рассмотрел синяки.
- Красиво твой муженек тебя полапал. Такой же способ подойдет? - спросил он.
- Попробуй, - слегка пожал плечами Лал. - Увидишь.
Князь сощурился.
- Женщин, одевающих мужское платье, бьют кнутом на конюшне, - сказал он.
- Так чего ж ты тянешь? - усмехнулся Лал.
В следующий момент князь наклонился, и серебряные пуговицы у Лала с кафтана дождем рассыпались по полу, а пальцы князя вцепились в тонкий шелк рубашки, готовясь разорвать и его тоже. Глаза, смотревшие в упор, были злыми. Лал мягко подался навстречу и, перехватив предплечье саврского князя, плавным движением уронил того спиной на ковер, а сам навалился сверху. Одной рукой он держал кира Иуркара за кадык, а в другой у него был вынутый у князя из-за пояса нож-потрошитель с одним гладким лезвием и одним зазубренным. Пристально глядя в глаза, как князь сам делал до этого, Лал поднес нож тому к горлу, наслаждаясь пусть секундным, но все же отчетливым страхом.
- Если б я хотел убить тебя, сделал бы это уже трижды, - сказал Лал. - Но мне нужно не это. Я хочу говорить завтра на военном совете. И хочу, чтобы все выслушали меня и согласились со мной. Ты много потерял, и я понимаю, почему. Если ты во всем торопишься так же, как сейчас, ты неминуемо проиграешь эту войну. Война - игра не только для сильных, но и для терпеливых. Я научу. Смотри, как нужно воевать…
Лал срезал верхнюю пуговицу у князя с кафтана. Потом следующую, постепенно разжимая руку на горле и откидываясь назад. Пуговиц было много. И сколько позволить себе сделать с этим человеком, чтобы купить у него победу над Врагом, Лал еще не решил. Но ради такой цели мог бы - многое. Пуговица за пуговицей менялось выражение у того в глазах: растерянность, непонимание, паника, страх, опять растерянность, и, наконец, то, что нужно: интерес, прежние бледные искры.
Срезав еще пуговицу, Лал уперся лежащему коленом в живот, взял нож в зубы и скинул с себя кафтан. Но быстро приставил лезвие князю к подбородку, когда тот попытался дать рукам волю.
- Не смей. Подай плеть, - велел Лал.
Князь повиновался примерно через минуту. Чтобы все было обратно тому, к чему он привык, для савра, вероятно, казалось почти невозможным. Лал не церемонился. Крутанул его за руку, привязанную к плети ременной петлей, перевернул лицом вниз и, взяв за шиворот, поставил сначала на четвереньки, потом на колени. Снял петлю с его запястья и отпустил, оставшись за спиной.
- Ты безумна, - севшим голосом произнес князь.
Нож воткнулся в столешницу у князя перед лицом, а Лал рывком стащил кафтан у того со спины.
- Да, - сказал он. - Но не больше, чем ты. И не лги, будто тебе это не нравится. Умей не просто бить. Умей бить так, чтоб тебе были благодарны.
Князь молча смотрел на нож. Не размахиваясь, Лал хлестнул его по спине плетью. Князь качнулся вперед, схватился за край стола, но смолчал. И попытки взять нож не сделал ни малейшей. Несмотря на то, что силу удара Лал начал увеличивать. Глухо вскрикнул он лишь на седьмом, только вряд ли от боли.
Лакированные дверные створки распахнулись тут же.
- Хва… - эргр Амрай, ворвавшись в комнату, выкрикнул громко и гневно, - …тит, - закончил растерянно и вполголоса. Предваряющих его появление шагов по галерее Лал не слышал - значит, Амрай не одну минуту ждал под дверью подходящего момента войти. Но, кажется, он предполагал увидеть внутри нечто противоположное. Секунд через пять красноглазый справился с собой и добавил почти спокойно: - Довольно. Государыня… пойдемте.
Лал опустил занесенную плеть и рукоятью вперед подал ее владельцу через рассеченное плечо.
- Пошли прочь отсюда! Все! - не поворачиваясь, закричал саврский князь.
Амрай попятился. Лал поднял свой кафтан, глядя, как оседает на пол человек, перед которым только что слегка перевернулся мир. Вышел из бывшего архива и аккуратно притворил за собой двери. Амрай стоял против того окна, на подоконнике которого Лал ждал аудиенции. Неподалеку, не то в стенной нише, не то отводке коридора шушукались несколько женщин. При появлении Лала они замолчали и отступили в темноту.
- Думаю, вы будете говорить завтра на военном совете, - не оборачиваясь, произнес красноглазый генерал. - Убеждать вы умеете, как никто. Мне надо было помнить.
Лал подошел и встал рядом.
- А вы, значит, пришли меня спасать, - сказал он. - Очень благородно. И вовремя. Но интересно, почему.
- Потому что здесь о вас никто не позаботится, - сухо отвечал Амрай. - Вам не дадут есть, не предложат пить и не постелят спать.
- Уж не свою ли постель вы собираетесь мне предложить? - усмехнулся Лал.
- Свою. А сам пойду в другое место.
-Почему?
- Я монах, государыня. Для меня вопрос помощи людям уточнения “почему?” в себе не содержит.
Лал хотел было сказать, что это отговорки, но Амрай выдернул у него кафтан из-под локтя и накинул на плечи. Спорить было глупо. Помимо этической, имелась еще и техническая сторона вопроса: Лал почти сутки не отдыхал и ничего не ел. Он готов был позволить свершиться очередному перепаду из спонтанности в последовательную выверенность. Поэтому ничего не ответил, только кивнул.
- Пойдемте, - сказал Амрай. - Здесь не имперская ставка, и у меня есть только немного жареной лапши. Надеюсь, вы любите жареную лапшу, потому что, какова бы ни была моя душевная щедрость, а из земных щедрот мне больше предложить вам нечего…
* * *
Просто в один момент мне стало пофиг и я решила уйти на свободу. Для знакомства есть отрывочек, который я обычно показываю, если спрашивают, что это и о чем. А вам уж решать, будете вы читать такое, или нет :)
PS Кому любопытно -- на то, что герой для себя "он", для других "она", внимания не обращайте, кто к интернет-общению привык, тот такому не удивляется.
PS2 Товарищи, кто отчитал все целиком. "Как! И это все? Я хочу продолжения!" конечно, тоже отзыв. И хороший :) Но мне хотелось бы более развернутых впечатлений, вы уж не обижайтесь, что я опять напоминаю :)
* * *
Здание бывшей управы было старым и прочным, сложенным из унылого серого камня, распространенного здесь повсюду. Оно твердо противостояло любым попыткам внутренних обитателей нанести ему ущерб. От их примитивного вандализма пострадали лишь крашеные красным лаком парадные резные двери, крыльцо на витых столбах и тростниковые ставни по фасадной стороне. В комнатах, выходящих во внутренний дворик, поселился генералитет и прочее руководство союзной повстанческой армии, поэтому за порчу ставень или неприличные подписи под окнами там пришлось бы отвечать по законам военного времени - головой. Сам лагерь внутреннего войска, а так же савров, наемников-энленцев и таргов-перебежчиков располагался севернее, за рощей масличных и тутовых деревьев, которые плохо росли в каменистой почве и из-за постоянных перемещений конных отрядов были в начале летнего года не зелеными, как им полагалось, а бело-сизыми от пыли.
“Идите, ждите, - махнул бархатным рукавом князь Внутренней Области, указывая на галерею управы, где раньше, при имперском правлении, просители ожидали приема у чиновников. - Кир Иуркар приедет, как только завершит свои дела в лагере. Если он позволит вам говорить завтра на военном совете, и я возражать не стану”. И отвернулся. Рукава на его кафтане были подшиты по прошлогодней столичной моде, а сам кафтан потерт на локтях и не очень аккуратно заштопан на правом плече возле ворота. Лал после столичного блеска и роскоши с удивлением отмечал подобные мелочи. Многим вещам здесь приходилось искать объяснение. Для некоторых объяснения так и не находились. Лал легким кивком поблагодарил за совет и направился в указанном направлении. Сквозь взгляды, встречавшие его по пути, идти приходилось, словно пробиваясь сквозь толпу, хотя никто не вставал у него на дороге. Только смотрели.
На галерее было пусто и грязно. Пусто - сейчас. Грязно, вероятно, с того дня, когда управу брали штурмом около двух месяцев назад. Сколько придется ждать саврского вождя, последнего из командующих сборным войском, Лал не знал. Как не знал того, почему война ведется первобытными методами. Как не узнал до сих пор, кто такой император Тарген Тау Тарсис. Почему он не уладит конфликт и не наведет порядок теми методами, которыми расправился с орбитальными станциями Верхнего Тай. Государь Аджаннар мог уничтожить или переместить за тысячу парсек луну Алиллат, и не мог прижать к ногтю самоуверенного князька в штопаном кафтане. Или не хотел. Или брезговал. Или не разменивался на мелочи. Или ему не жалко было потерять половину страны. Возможно, таков был его план. Неизвестно. Но, раз уж правила игры приняты всеми остальными, и Лал согласен их принять. Даже если против него снова сыграют нечестно, он будет согласен. Так еще легче. Когда нет чувства ответственности, не может быть и чувства вины.
У самого Лала никакого плана не было. После бегства из таргского лагеря он еще не успел притормозить, и пока что обстоятельства помогали ему - они услужливо вели вперед и послушно ложились под ноги. Вечно так продолжаться не могло. Линию поведения следовало продумывать, чтобы какая-нибудь запятая снова случайно не превратилась в точку, и все сначала не пришлось бы начинать еще раз, и еще раз, и еще.
Пройдя по галерее до входа во внутренние покои, роль которых играл бывший архив с имперскими указами, Лал остановился возле арочного окна. Стекол в этих окнах не было, только связанные из тростника ставни - там, где уцелели. На этом окне не было и ставень. Лал смахнул на пол тростниковые ошметки, влез на широкий подоконник с ногами, сел там боком, прислонился спиной к стене и стал глядеть на нагретую солнцем площадь перед управой, на колодец и коновязь. Вдали бил барабан и музыканты пиликали на простеньких инструментах незамысловатую мелодию.
Долго в его жизни ничего не происходило, думал он. А события случались только тогда, когда он сам шел им навстречу и приглашал в свою жизнь, открывая перед ними двери. Когда торопился действовать, хватался за возможности, доказывал другим и себе, что многое может и кое-что значит. Иначе не получалось. Иначе изменений не происходило бы тысячелетиями. Был ли в этом насильном продвижении смысл, Лал сейчас не знал. И в выборе был не уверен: черное или белое? Плохое или хорошее? Назад или вперед? Что он делал и что сделал? Пользу принес или вред?.. Линия жизни была дискретна, происходило перманентное противопоставление: непрерывный поток сознания против четкого причинно-следственного мышления, сумасшедший полет навстречу неизвестности против выверенной и выстроенной рациональной позиции. Из-за этих перепадов он всю жизнь сомневался. В том числе, во многом из того, что считалось в цивилизованном обществе непреложными законами. Ему говорили: у человека есть долг. А ему казалось, у человека есть предназначение. И еще ему казалось, что свое предназначение он уже исполнил. Плохо ли, хорошо ли, но в точности так, как велела судьба. На чем и кончился не только смысл его движения по жизни, но и всякие поиски этого смысла. И теперь - пустота, в которой как ни спеши, как ни рвись, цепляйся хоть ногтями и зубами, ничего не сдвинешь с места. Все равно, что пытаться дотянуться с земли до неба. В прежней жизни небо было близко. Он сам был небо. А где он сейчас? Все происходящее после - лишь иллюзия жизни. Нужны были доказательства. Доказательства того, что он до сих пор действительно жив. Но привлекать ли для нахождения доказательств свободный полет или рациональную позицию, решить он не мог. Слишком многое теперь было по-другому. И слишком многое, по-прежнему, происходило с ним впервые. Это поддерживало вредную иллюзию, будто в том, чтобы жить и продолжать двигаться вперед, можно обнаружить хоть какой-то смысл.
Сколько времени прошло, пока он сидел в оконном проеме, он не считал. Сутки здесь не совпадали с сутками на орбитальных базах и “Золотом Драконе”, внутренние часы у Лала разладились, ему часто хотелось спать днем, или есть посреди ночи. Он засыпал несколько раз и просыпался почти сразу от звуков под окном. Там то говорили слишком громко, то катилась на железных кривляющихся ободьях телега, то ревел осел. Его не тревожили, пока не начало темнеть. Саврский князь еще в полдень выехал для осмотра войск и не возвращался. Северный день был долог. Когда небо над саврской степью осталось светлым только по краям, над управой сгустилась темнота и заморгали белые точки звезд, а на площади под окном разложили костры, за Лалом пришла женщина.
- Если госпоже будет угодно, я ее провожу, - сказала она без почтительного поклона, к которым успел привыкнуть Лал в Столице.
Он молча соскочил с подоконника и пошел за провожатой в помещение бывшего архива. Но не дальше. О прежнем назначении этой комнаты говорили пустые стеллажи и груды пепла в камине - документами и указами щедро кормили огонь в сырые ночи. Возле камина Лал остановился. Женщина нетерпеливо оглянулась на него.
- Госпожа, - сказала провожатая. - Быть может, вам угодно будет подождать кира Иуркара на женской половине?
- Неугодно, - отвечал Лал. - Я буду ждать здесь. - Он смотрел на уцелевший клочок бумаги среди черных лепестков. Обрывки слов в две строчки, буквы с золотой тенью.
- Я должна обыскать вас. Или сами отдайте мне оружие.
Лал поднял на нее взгляд и смотрел, не мигая, пока она не почувствовала смущение и раздражение. «Гляделки» были здесь излюбленной игрой. Тот, кто проигрывал - обязательно злился. Тарги и савры были почти одним народом. Светловолосые, высокие, узколицые. Они говорили на одном языке, с небольшими различиями в выговоре. Но жили по-разному. Одни в домах и городах, другие в степи, где каждое направление - дорога. Одни в семье и в государстве, другие - на свободе. Из-за этого ли они сейчас воюют и жгут имперские указы?..
- Единственное оружие здесь - это я, - сказал Лал.
Она подошла, отворачивая покрывшееся румянцем лицо. Демонстративно обхлопала его кафтан, вывернула рукава, ощупала подмышки, пояс. Тщательнее всего проверила голенища сапог - ножи удобно было прятать там. Ничего не нашла. У Лала ничего с собой и не было. Он ей улыбнулся.
- Ждите, - сказала женщина и удалилась, хлопнув дверью.
Лалу подумалось, не очень-то тщательно она выполняет обязанности. Не очень-то умело. Если хочешь обезопасить возможного убийцу, искать нужно лучше.
Помимо пустых стеллажей в комнате присутствовали еще стол и стул. На столе стоял серебряный кувшин с фигурной крышкой в виде цветка-чашки. Лал уселся, заложив ногу на ногу, лицом к двери, дотянулся до кувшина, поднял крышку и взболтнул содержимое. Внутри было вино. Немного и кислое. Он налил себе одну крышку. Потом вторую. Голода вино не заглушило, а хмеля не дало. Лал приготовился уже нацедить себе третью порцию, но услышал за входной дверью голоса и шаги.
- …ждет, - было последнее слово разговора, донесшееся через быстро распахнутые и так же быстро сомкнутые створки.
Саврский князь бы не молод и не стар, не высок, не низок, не уродлив, не привлекателен. Он не вызывал ни омерзения, ни симпатии - такой был человек. Никакой. Волосы серые, кожа обветрена, а вот глаза острые, ледяные. Князь вошел один, от дверей сделал к Лалу пару шагов. Лал сидел по-прежнему: нога на ногу, в руке крышка от кувшина. Князь перехватил рукоять плети, свободно висевшей у него на запястье, и слегка хлестнул себя по поле кафтана. Этот жест мог означать нетерпение, удивление, недовольство. Или просто быть переведен как «добрый вечер!» Лал кивнул в ответ.
- На подосланную убийцу ты больше всего и похожа, - сказал князь. - Это правда. Что будешь делать?
- Я пришел не за этим, - сказал Лал.
- “Пришла”, - поправил князь. - А за чем же?
Лал объяснил так, как объяснял до того первым двум. В течение краткого рассказа князь подошел ближе и, поскольку стул был единственный, сел возле Лала на край стола. Куда и какими глазами он при этом смотрит, Лала позабавило. Взгляд был весьма и весьма откровенным, хотя и по-прежнему ледяным.
- И как ты намерена этого добиться? - спросил князь.
Лал поставил крышку от кувшина на стол.
- Любыми возможными способами.
В глазах князя вспыхнули бледные искры. Он рукоятью плети подцепил Лалу подбородок, потом отогнул полурасстегнутый ворот кафтана, рассмотрел синяки.
- Красиво твой муженек тебя полапал. Такой же способ подойдет? - спросил он.
- Попробуй, - слегка пожал плечами Лал. - Увидишь.
Князь сощурился.
- Женщин, одевающих мужское платье, бьют кнутом на конюшне, - сказал он.
- Так чего ж ты тянешь? - усмехнулся Лал.
В следующий момент князь наклонился, и серебряные пуговицы у Лала с кафтана дождем рассыпались по полу, а пальцы князя вцепились в тонкий шелк рубашки, готовясь разорвать и его тоже. Глаза, смотревшие в упор, были злыми. Лал мягко подался навстречу и, перехватив предплечье саврского князя, плавным движением уронил того спиной на ковер, а сам навалился сверху. Одной рукой он держал кира Иуркара за кадык, а в другой у него был вынутый у князя из-за пояса нож-потрошитель с одним гладким лезвием и одним зазубренным. Пристально глядя в глаза, как князь сам делал до этого, Лал поднес нож тому к горлу, наслаждаясь пусть секундным, но все же отчетливым страхом.
- Если б я хотел убить тебя, сделал бы это уже трижды, - сказал Лал. - Но мне нужно не это. Я хочу говорить завтра на военном совете. И хочу, чтобы все выслушали меня и согласились со мной. Ты много потерял, и я понимаю, почему. Если ты во всем торопишься так же, как сейчас, ты неминуемо проиграешь эту войну. Война - игра не только для сильных, но и для терпеливых. Я научу. Смотри, как нужно воевать…
Лал срезал верхнюю пуговицу у князя с кафтана. Потом следующую, постепенно разжимая руку на горле и откидываясь назад. Пуговиц было много. И сколько позволить себе сделать с этим человеком, чтобы купить у него победу над Врагом, Лал еще не решил. Но ради такой цели мог бы - многое. Пуговица за пуговицей менялось выражение у того в глазах: растерянность, непонимание, паника, страх, опять растерянность, и, наконец, то, что нужно: интерес, прежние бледные искры.
Срезав еще пуговицу, Лал уперся лежащему коленом в живот, взял нож в зубы и скинул с себя кафтан. Но быстро приставил лезвие князю к подбородку, когда тот попытался дать рукам волю.
- Не смей. Подай плеть, - велел Лал.
Князь повиновался примерно через минуту. Чтобы все было обратно тому, к чему он привык, для савра, вероятно, казалось почти невозможным. Лал не церемонился. Крутанул его за руку, привязанную к плети ременной петлей, перевернул лицом вниз и, взяв за шиворот, поставил сначала на четвереньки, потом на колени. Снял петлю с его запястья и отпустил, оставшись за спиной.
- Ты безумна, - севшим голосом произнес князь.
Нож воткнулся в столешницу у князя перед лицом, а Лал рывком стащил кафтан у того со спины.
- Да, - сказал он. - Но не больше, чем ты. И не лги, будто тебе это не нравится. Умей не просто бить. Умей бить так, чтоб тебе были благодарны.
Князь молча смотрел на нож. Не размахиваясь, Лал хлестнул его по спине плетью. Князь качнулся вперед, схватился за край стола, но смолчал. И попытки взять нож не сделал ни малейшей. Несмотря на то, что силу удара Лал начал увеличивать. Глухо вскрикнул он лишь на седьмом, только вряд ли от боли.
Лакированные дверные створки распахнулись тут же.
- Хва… - эргр Амрай, ворвавшись в комнату, выкрикнул громко и гневно, - …тит, - закончил растерянно и вполголоса. Предваряющих его появление шагов по галерее Лал не слышал - значит, Амрай не одну минуту ждал под дверью подходящего момента войти. Но, кажется, он предполагал увидеть внутри нечто противоположное. Секунд через пять красноглазый справился с собой и добавил почти спокойно: - Довольно. Государыня… пойдемте.
Лал опустил занесенную плеть и рукоятью вперед подал ее владельцу через рассеченное плечо.
- Пошли прочь отсюда! Все! - не поворачиваясь, закричал саврский князь.
Амрай попятился. Лал поднял свой кафтан, глядя, как оседает на пол человек, перед которым только что слегка перевернулся мир. Вышел из бывшего архива и аккуратно притворил за собой двери. Амрай стоял против того окна, на подоконнике которого Лал ждал аудиенции. Неподалеку, не то в стенной нише, не то отводке коридора шушукались несколько женщин. При появлении Лала они замолчали и отступили в темноту.
- Думаю, вы будете говорить завтра на военном совете, - не оборачиваясь, произнес красноглазый генерал. - Убеждать вы умеете, как никто. Мне надо было помнить.
Лал подошел и встал рядом.
- А вы, значит, пришли меня спасать, - сказал он. - Очень благородно. И вовремя. Но интересно, почему.
- Потому что здесь о вас никто не позаботится, - сухо отвечал Амрай. - Вам не дадут есть, не предложат пить и не постелят спать.
- Уж не свою ли постель вы собираетесь мне предложить? - усмехнулся Лал.
- Свою. А сам пойду в другое место.
-Почему?
- Я монах, государыня. Для меня вопрос помощи людям уточнения “почему?” в себе не содержит.
Лал хотел было сказать, что это отговорки, но Амрай выдернул у него кафтан из-под локтя и накинул на плечи. Спорить было глупо. Помимо этической, имелась еще и техническая сторона вопроса: Лал почти сутки не отдыхал и ничего не ел. Он готов был позволить свершиться очередному перепаду из спонтанности в последовательную выверенность. Поэтому ничего не ответил, только кивнул.
- Пойдемте, - сказал Амрай. - Здесь не имперская ставка, и у меня есть только немного жареной лапши. Надеюсь, вы любите жареную лапшу, потому что, какова бы ни была моя душевная щедрость, а из земных щедрот мне больше предложить вам нечего…
* * *