"Пётр I". А.Н Толстой. Книга 3. Глава 2. Часть 1
Перешел к третей, заключительной и недописанной книги. Конец уже скоро :-)
Потом, налив по стаканчику, братья начали перебирать европейский
политик. Удивлялись и осуждали. Кажется, просвещенные государства, -
трудились бы да торговали честно. Так - нет. Французский король воюет на
суше и на море с англичанами, голландцами и императором, и конца этой
войне не видно; турки, не поделив Средиземного моря с Венецией и Испанией,
жгут друг у друга флоты; один Фридрих, прусский король, покуда сидит
смирно да вертит носом, принюхивая - где можно легче урвать; Саксония,
Силезия и Польша с Литвой из края в край пылают войной и междоусобицей; в
позапрошлом месяце король Карл велел полякам избрать нового короля, и
теперь в Польше стало два короля - Август Саксонский и Станислав
Лещинский, - польские паны одни стали за Августа, другие - за Станислава,
горячатся, рубятся саблями на сеймиках, ополчась шляхтой, жгут друг у
друга деревеньки и поместья, а король Карл бродит с войсками по Польше,
кормится, грабит, разоряет города и грозит, когда пригнет всю Польшу,
повернуть на царя Петра и сжечь Москву, запустошить русское государство;
тогда он провозгласит себя новым Александром Македонским. Можно сказать:
весь мир сошел с ума...
***
- Король Карл отважен, но не умен, весьма лишь высокомерен, - заговорил
он, с медленностью, - по-московски, - произнося слова. - В семисотом году
фортуну свою упустил. А мог быть с фортуной, мы бы здесь ренское не пили.
Конфузия под Нарвой пошла нам на великую пользу. От битья железо крепнет,
человек мужает. Научились мы многому, чему и не чаяли. Наши генералы,
вкупе с Борис Петровичем Шереметьевым, Аникитой Ивановичем Репниным,
показали всему миру, что шведы - не чудо и побить их можно и в чистом поле
и на стенах. Вы, дети сердца моего, добыли и устроили сие священное место.
Бог Нептун, колебатель пучин морских, лег на крыше дома сего вельможи, в
ожидании кораблей, над коими мы все трудились даже до мозолей. Но разумно
ли, утвердясь в Питербурхе, вечно отбиваться от шведов на Сестре-реке да
на Котлине острове? Ждать, когда Карл наскуча воевать с одними своими
мечтами да сновидениями, повернет из Европы на нас свои войска? Тогда нас
здесь, пожалуй, и бог Нептун не спасет. Здесь сердце наше, а встречать
Карла надо на дальних окраинах, в тяжелых крепостях. Надобно нам
отважиться - наступать самим. Как только пройдет лед - идти на Кексгольм,
брать его у шведов, чтобы Ладожеское озеро, как в древние времена, опять
стало нашим, флоту нашему ходить с севера без опасения. Надобно идти за
реку Нарову, брать Нарву на сей раз без конфузии. Готовиться к походу
тотчас, камрады. Промедление - смерти подобно.
***
Миновали площадь, свернули под редкие сосны, дошли до Большой Невки,
где по берегу стояли, крытые дерном, низенькие землянки строительных
рабочих. У одной из них Голиков - вне себя - кланяясь и причитая шепотом,
отворил горбыльную дверь. Петр Алексеевич нагнулся, шагнул туда. Человек
двадцать спало на нарах, - из-под полушубков, из-под рогож торчали босые
ноги. Голый по пояс, большебородый человек сидел на низенькой скамеечке
около светца с горящей лучиной, - латал рубаху.
Он не удивился, увидя царя Петра, воткнул иглу, положил рубаху, встал и
медленно поклонился, как в церкви - черному лику.
- Жалуйся! - отрывисто сказал Петр. - Еда плохая?
- Плохая, государь, - ответил человек просто, ясно.
- Одеты худо?
- Осенью выдали одежонку, - за зиму - вишь - сносили.
- Хвораете?
- Многие хворают, государь, - место очень тяжелое.
- Аптека вас пользует?
- Про аптеку слыхали, точно.
- Не верите в аптеку?
- Да как тебе сказать, сами собой будто бы поправляемся.
- Ты откуда? По какому наряду пришел?
- Из города Керенска пришел, по третьему, по осеннему наряду... Мы -
посадские. Тут, в землянке, мы все - вольные...
- Почему остался зимовать?
- Не хотелось на зиму домой возвращаться, - все равно с голоду выть на
печи. Остался по найму, на казенном хлебе, - возим лес. А ты посмотри -
какой хлеб дают. - Мужик вытащил из-под полушубка кусок черного хлеба,
помял, поломал его в негнущихся пальцах. - Плесень. Разве тут аптека
поможет?
Андрей Голиков тихонько переменил лучину в светце, - в низенькой,
обмазанной глиной, местами лишь побеленной землянке стало светлее. Кое-кто
из-за рогожи поднял голову. Петр Алексеевич присел на нары, обхватил
копенку, пронзительно, - в глаза, - глядел на бородатого мужика:
- А дома, в Керенске, что делаешь?
- Мы - сбитенщики. Да ныне мало сбитню стали пить, денег ни у кого нет.
- Я виноват, всех обобрал? Так?
Бородатый поднял, опустил голые плечи, поднялся, опустился медный крест
на его тощей груди, - с усмешкой качнул головой:
- Пытаешь правду?.. Что ж, правду говорить не боимся, мы ломаные...
Конечно, в старопрежние годы народ жил много легче. Даней и поборов таких
не было... А ныне - все деньги да деньги давай... Платили прежде с дыму, с
сохи, большей частью - круговой порукой, можно было договориться,
поослобонить, - удобство было... Ныне ты велел платить всем подушно, все
души переписал, - около каждой души комиссар крутится, земский
целовальник, плати. А последние года еще, - сюда, в Питербург, тебе ставь
в лето три смены, сорок тысяч земских людей... Легко это? У нас с каждого
десятого двора берут человека, - с топором, с долотом или с лопатой, с
поперечной пилой. С остальных девяти дворов собирают ему кормовые деньги -
с каждого двора по тринадцати алтын и две денежки... А их надо найти...
Вот и дери на базаре глотку: "Вот он, сбитень горячий!" Другой бы добрый
человек и выпил, - в кармане ничего нет, кроме "спасиба". Сыновей моих ты
взял в драгуны, дома - старуха да четыре девчонки - мал мала меньше.
Конечно, государь, тебе виднее - что к чему...
- Это верно, что мне виднее! - жестко проговорил Петр Алексеевич. -
Дай-ка этот хлеб-то. - Он взял заплесневелый кусок, разломил, понюхал,
сунул в карман. - _ Пройдет Нева, привезут новую одежу, лапти. Муку
привезут, хлеб будем печь здесь.
***
На полу,
на кошме, поставив около себя круглый фонарь с дырочками, сидел друг
сердечный - Алексашка и рассказывал про денежные трудности короля Августа,
о которых постоянно доносил - письменно и через нарочных - посол при его
дворе князь Григорий Федорович Долгорукий.
Короля Августа вконец разорили фаворитки, а денег нет; в Саксонии
подданные его отдали все, что могли, - говорят, там ста талеров не найти
взаймы: поляки на сейме в Сандомире в деньгах отказали; Август продал
прусскому королю свой замок за полцены, и опять - не то черт ему подсунул,
не то король Карл - одну особу - первую красавицу в Европе, графиню Аврору
Кенигсмарк, и он эти деньги ухлопал на фейерверки да на балы в ее честь;
когда же графиня убедилась, что карманы у него вывернуты, сказала ему
кумплимент и отъехала от него, увозя полную карету бархатов, шелков и
серебряной посуды. Ему стало и есть нечего. Прибыл он ко князю Григорию
Федоровичу Долгорукому, разбудил его, упал в кресло и давай плакать: "Мои,
говорит, саксонские войска другую неделю грызут одни сухари, польские
войска, не получая жалованья, занялись грабежом... Поляки совсем сошли с
ума - такого пьянства, такой междоусобицы в Польше и не запомнят, паны со
шляхтой штурмом берут друг у друга города и замки, жгут деревнишки,
безобразничают хуже татар; до Речи Посполитой им и горя мало... О, я
несчастный король! О, лучше мне вынуть шпагу, да и напороться на нее!"
Князь Долгорукий, человек добрый, послушал-послушал, прослезился над
таким несчастьем и дал ему без расписки из своих денег десять тысяч
ефимков. Король тут же залился домой, где у него бесилась новая фаворитка
- графиня Козельская и давай с ней пировать...
Александр Данилович пододвинул железный фонарь, вынул письмецо и,
поднеся его к светящимся дырочкам, прочел с запинками, так как еще не
слишком был силен в грамоте:
- Мин херц, вот, - к примеру, - что нам отписывает из Сандомира князь
Григорий Федорович: "Польское войско хорошо воюет в шинках за кружкой, а в
поле противу неприятеля вывести его трудно... Саксонское войско короля
Августа изрядно, только сердца против шведов не имеет. Половина Польши
разорена шведом вконец, не пощажены ни костелы, ни гробы. Но польские паны
ни на что не глядят: думают только каждый о себе. Не знаю - как может
стоять такое государство! Нам оно никакой помощи не принесет, - разве
только отвлекать неприятеля..."
- На большую пользу и не рассчитываю, - сказал Петр Алексеевич, - а
Долгорукому я писал, что как хочет - так сам и взыскивает с короля десять
тысяч ефимков, я в них не ответчик... Фрегат можно построить на эти
деньги.
Август II Сильный. Курфюрст Саксонии, король польский и великий князь литовский.
Потом, налив по стаканчику, братья начали перебирать европейский
политик. Удивлялись и осуждали. Кажется, просвещенные государства, -
трудились бы да торговали честно. Так - нет. Французский король воюет на
суше и на море с англичанами, голландцами и императором, и конца этой
войне не видно; турки, не поделив Средиземного моря с Венецией и Испанией,
жгут друг у друга флоты; один Фридрих, прусский король, покуда сидит
смирно да вертит носом, принюхивая - где можно легче урвать; Саксония,
Силезия и Польша с Литвой из края в край пылают войной и междоусобицей; в
позапрошлом месяце король Карл велел полякам избрать нового короля, и
теперь в Польше стало два короля - Август Саксонский и Станислав
Лещинский, - польские паны одни стали за Августа, другие - за Станислава,
горячатся, рубятся саблями на сеймиках, ополчась шляхтой, жгут друг у
друга деревеньки и поместья, а король Карл бродит с войсками по Польше,
кормится, грабит, разоряет города и грозит, когда пригнет всю Польшу,
повернуть на царя Петра и сжечь Москву, запустошить русское государство;
тогда он провозгласит себя новым Александром Македонским. Можно сказать:
весь мир сошел с ума...
***
- Король Карл отважен, но не умен, весьма лишь высокомерен, - заговорил
он, с медленностью, - по-московски, - произнося слова. - В семисотом году
фортуну свою упустил. А мог быть с фортуной, мы бы здесь ренское не пили.
Конфузия под Нарвой пошла нам на великую пользу. От битья железо крепнет,
человек мужает. Научились мы многому, чему и не чаяли. Наши генералы,
вкупе с Борис Петровичем Шереметьевым, Аникитой Ивановичем Репниным,
показали всему миру, что шведы - не чудо и побить их можно и в чистом поле
и на стенах. Вы, дети сердца моего, добыли и устроили сие священное место.
Бог Нептун, колебатель пучин морских, лег на крыше дома сего вельможи, в
ожидании кораблей, над коими мы все трудились даже до мозолей. Но разумно
ли, утвердясь в Питербурхе, вечно отбиваться от шведов на Сестре-реке да
на Котлине острове? Ждать, когда Карл наскуча воевать с одними своими
мечтами да сновидениями, повернет из Европы на нас свои войска? Тогда нас
здесь, пожалуй, и бог Нептун не спасет. Здесь сердце наше, а встречать
Карла надо на дальних окраинах, в тяжелых крепостях. Надобно нам
отважиться - наступать самим. Как только пройдет лед - идти на Кексгольм,
брать его у шведов, чтобы Ладожеское озеро, как в древние времена, опять
стало нашим, флоту нашему ходить с севера без опасения. Надобно идти за
реку Нарову, брать Нарву на сей раз без конфузии. Готовиться к походу
тотчас, камрады. Промедление - смерти подобно.
***
Миновали площадь, свернули под редкие сосны, дошли до Большой Невки,
где по берегу стояли, крытые дерном, низенькие землянки строительных
рабочих. У одной из них Голиков - вне себя - кланяясь и причитая шепотом,
отворил горбыльную дверь. Петр Алексеевич нагнулся, шагнул туда. Человек
двадцать спало на нарах, - из-под полушубков, из-под рогож торчали босые
ноги. Голый по пояс, большебородый человек сидел на низенькой скамеечке
около светца с горящей лучиной, - латал рубаху.
Он не удивился, увидя царя Петра, воткнул иглу, положил рубаху, встал и
медленно поклонился, как в церкви - черному лику.
- Жалуйся! - отрывисто сказал Петр. - Еда плохая?
- Плохая, государь, - ответил человек просто, ясно.
- Одеты худо?
- Осенью выдали одежонку, - за зиму - вишь - сносили.
- Хвораете?
- Многие хворают, государь, - место очень тяжелое.
- Аптека вас пользует?
- Про аптеку слыхали, точно.
- Не верите в аптеку?
- Да как тебе сказать, сами собой будто бы поправляемся.
- Ты откуда? По какому наряду пришел?
- Из города Керенска пришел, по третьему, по осеннему наряду... Мы -
посадские. Тут, в землянке, мы все - вольные...
- Почему остался зимовать?
- Не хотелось на зиму домой возвращаться, - все равно с голоду выть на
печи. Остался по найму, на казенном хлебе, - возим лес. А ты посмотри -
какой хлеб дают. - Мужик вытащил из-под полушубка кусок черного хлеба,
помял, поломал его в негнущихся пальцах. - Плесень. Разве тут аптека
поможет?
Андрей Голиков тихонько переменил лучину в светце, - в низенькой,
обмазанной глиной, местами лишь побеленной землянке стало светлее. Кое-кто
из-за рогожи поднял голову. Петр Алексеевич присел на нары, обхватил
копенку, пронзительно, - в глаза, - глядел на бородатого мужика:
- А дома, в Керенске, что делаешь?
- Мы - сбитенщики. Да ныне мало сбитню стали пить, денег ни у кого нет.
- Я виноват, всех обобрал? Так?
Бородатый поднял, опустил голые плечи, поднялся, опустился медный крест
на его тощей груди, - с усмешкой качнул головой:
- Пытаешь правду?.. Что ж, правду говорить не боимся, мы ломаные...
Конечно, в старопрежние годы народ жил много легче. Даней и поборов таких
не было... А ныне - все деньги да деньги давай... Платили прежде с дыму, с
сохи, большей частью - круговой порукой, можно было договориться,
поослобонить, - удобство было... Ныне ты велел платить всем подушно, все
души переписал, - около каждой души комиссар крутится, земский
целовальник, плати. А последние года еще, - сюда, в Питербург, тебе ставь
в лето три смены, сорок тысяч земских людей... Легко это? У нас с каждого
десятого двора берут человека, - с топором, с долотом или с лопатой, с
поперечной пилой. С остальных девяти дворов собирают ему кормовые деньги -
с каждого двора по тринадцати алтын и две денежки... А их надо найти...
Вот и дери на базаре глотку: "Вот он, сбитень горячий!" Другой бы добрый
человек и выпил, - в кармане ничего нет, кроме "спасиба". Сыновей моих ты
взял в драгуны, дома - старуха да четыре девчонки - мал мала меньше.
Конечно, государь, тебе виднее - что к чему...
- Это верно, что мне виднее! - жестко проговорил Петр Алексеевич. -
Дай-ка этот хлеб-то. - Он взял заплесневелый кусок, разломил, понюхал,
сунул в карман. - _ Пройдет Нева, привезут новую одежу, лапти. Муку
привезут, хлеб будем печь здесь.
***
На полу,
на кошме, поставив около себя круглый фонарь с дырочками, сидел друг
сердечный - Алексашка и рассказывал про денежные трудности короля Августа,
о которых постоянно доносил - письменно и через нарочных - посол при его
дворе князь Григорий Федорович Долгорукий.
Короля Августа вконец разорили фаворитки, а денег нет; в Саксонии
подданные его отдали все, что могли, - говорят, там ста талеров не найти
взаймы: поляки на сейме в Сандомире в деньгах отказали; Август продал
прусскому королю свой замок за полцены, и опять - не то черт ему подсунул,
не то король Карл - одну особу - первую красавицу в Европе, графиню Аврору
Кенигсмарк, и он эти деньги ухлопал на фейерверки да на балы в ее честь;
когда же графиня убедилась, что карманы у него вывернуты, сказала ему
кумплимент и отъехала от него, увозя полную карету бархатов, шелков и
серебряной посуды. Ему стало и есть нечего. Прибыл он ко князю Григорию
Федоровичу Долгорукому, разбудил его, упал в кресло и давай плакать: "Мои,
говорит, саксонские войска другую неделю грызут одни сухари, польские
войска, не получая жалованья, занялись грабежом... Поляки совсем сошли с
ума - такого пьянства, такой междоусобицы в Польше и не запомнят, паны со
шляхтой штурмом берут друг у друга города и замки, жгут деревнишки,
безобразничают хуже татар; до Речи Посполитой им и горя мало... О, я
несчастный король! О, лучше мне вынуть шпагу, да и напороться на нее!"
Князь Долгорукий, человек добрый, послушал-послушал, прослезился над
таким несчастьем и дал ему без расписки из своих денег десять тысяч
ефимков. Король тут же залился домой, где у него бесилась новая фаворитка
- графиня Козельская и давай с ней пировать...
Александр Данилович пододвинул железный фонарь, вынул письмецо и,
поднеся его к светящимся дырочкам, прочел с запинками, так как еще не
слишком был силен в грамоте:
- Мин херц, вот, - к примеру, - что нам отписывает из Сандомира князь
Григорий Федорович: "Польское войско хорошо воюет в шинках за кружкой, а в
поле противу неприятеля вывести его трудно... Саксонское войско короля
Августа изрядно, только сердца против шведов не имеет. Половина Польши
разорена шведом вконец, не пощажены ни костелы, ни гробы. Но польские паны
ни на что не глядят: думают только каждый о себе. Не знаю - как может
стоять такое государство! Нам оно никакой помощи не принесет, - разве
только отвлекать неприятеля..."
- На большую пользу и не рассчитываю, - сказал Петр Алексеевич, - а
Долгорукому я писал, что как хочет - так сам и взыскивает с короля десять
тысяч ефимков, я в них не ответчик... Фрегат можно построить на эти
деньги.
Август II Сильный. Курфюрст Саксонии, король польский и великий князь литовский.