Грамм двадцать девятый. П Л И Н Ф А
С утра, не выспавшись, он поехал к мощам святителя Спиридона Тримифунтского. Ехать не хотелось. Ну, зачем? - спрашивал он себя по многу раз и не находил ответа. Да, было время, он ездил по церквям, прикладывался к мощам, читал канон Богородице, читаемый в унынии и всякой скорби… Но тогда была причина. И ему было всего четырнадцать лет. Сейчас ему тридцать пять, у него два высших образования, престижная работа, семья, все, слава Богу, живы здоровы… Теперь он прекрасно знает, что настоящая вера не в мощах, не в старцах, не в чудесах. О чём я буду просить, кого?.. - спрашивал он себя по какому-то бессмысленному кругу. Спрашивал, не отвечал, не хотел ехать. Но ехал.
В метро он читал житие Спиридона, распечатанное из интернета. Пытался понять, что из этого правда, чему он верит, а чему нет. Но как-то путался и не мог определиться. Несколько раз перечитал слова святого: «Се три стихии, а плинфа одна». Видимо, просто понравилось звучание слова «плинфа», пришедшего из греческого и обозначающего широкий плоский кирпич. Святой взял в руки такую плинфу, сжал, и огонь ушёл вверх, вода вниз, а глина осталась в его руке, что символизировало единство и неслиянность Троицы.
Также ему понравился случай в Александрии, где были разрушены все идолы и капища, кроме одного, самого могущественного. Но лишь корабль Спиридона, которого Патриарх вызвал на подмогу, причалил к берегу, как «идол со всеми жертвенниками повергся в прах». Это напомнило ему рассказ Борхеса «Рагнарёк», от финальной фразы которого у него перехватывало горло и кружилась голова: «И тогда мы выхватили по увесистому револьверу (откуда-то во сне взялись револьверы) и с наслаждением пристрелили богов».
На подступах к Данилову монастырю царило оживление. Уже у самого выхода из метро «Тульская» просили оказать милостыню. Монахи и монахини, обыкновенные нищие и страннички умащали путь, и даже не знавший как идти, легко смог бы по ним найти дорогу. Когда в поле зрения появились монастырские стены, а слева простучал трамвай, что-то старомосковское, шмелёвское, показалось ему во всём этом. Не хватало только извозчика для полноты картины, и хоть кино снимай… Но сонм просящих густел, гудел живой коридор, нараспев выпрашивая вспоможение, и то, что несколько минут назад вызвало особое настроение, начало раздражать. А когда увидел очередь к мощам и ряженых казаков, охраняющих порядок вместе с милицией, раздражение усилилось.
Так и стоял он около часа в этой медленной умилённой очереди, среди женщин, старух, платочков, шептания молитв, досужих чужих разговоров, повторяя про себя, как заведённый, слова Бердяева: «Бытовое православие, бытовое православие, бытовое православие»…
Наконец вошли в храм, очередь разделилась на два потока: одни целовали раку с мощами слева, другие справа. Двое батюшек подошли без очереди и подвели своих. Без очереди также подносили детей, подвозили больных… Когда он целовал десницу святого, то не всматривался в неё, рассматривать мощи, как музейный экспонат, он считал неправильным. Просто приложился к зацелованному стеклу, увидев на мгновение тёмную кость.
На улице было хорошо, последние тёплые дни осени. Торговали монастырскими пирожками, с рыбой, капустой, грибами, курагой… За пирожками очередь была поменьше. Он купил с рыбой и с курагой. Съел их по дороге к метро, среди всё того же гула о помощи.
А ночью ему приснился сон, будто снова четырнадцать лет, он выходит из школы с какой-то девушкой, в которую во сне влюблён. Так, как можно быть влюблённым лишь во сне. И по дороге домой, набрав полную грудь воздуха, как набирают перед тем, как уйти под воду, целует её в первый раз.
В метро он читал житие Спиридона, распечатанное из интернета. Пытался понять, что из этого правда, чему он верит, а чему нет. Но как-то путался и не мог определиться. Несколько раз перечитал слова святого: «Се три стихии, а плинфа одна». Видимо, просто понравилось звучание слова «плинфа», пришедшего из греческого и обозначающего широкий плоский кирпич. Святой взял в руки такую плинфу, сжал, и огонь ушёл вверх, вода вниз, а глина осталась в его руке, что символизировало единство и неслиянность Троицы.
Также ему понравился случай в Александрии, где были разрушены все идолы и капища, кроме одного, самого могущественного. Но лишь корабль Спиридона, которого Патриарх вызвал на подмогу, причалил к берегу, как «идол со всеми жертвенниками повергся в прах». Это напомнило ему рассказ Борхеса «Рагнарёк», от финальной фразы которого у него перехватывало горло и кружилась голова: «И тогда мы выхватили по увесистому револьверу (откуда-то во сне взялись револьверы) и с наслаждением пристрелили богов».
На подступах к Данилову монастырю царило оживление. Уже у самого выхода из метро «Тульская» просили оказать милостыню. Монахи и монахини, обыкновенные нищие и страннички умащали путь, и даже не знавший как идти, легко смог бы по ним найти дорогу. Когда в поле зрения появились монастырские стены, а слева простучал трамвай, что-то старомосковское, шмелёвское, показалось ему во всём этом. Не хватало только извозчика для полноты картины, и хоть кино снимай… Но сонм просящих густел, гудел живой коридор, нараспев выпрашивая вспоможение, и то, что несколько минут назад вызвало особое настроение, начало раздражать. А когда увидел очередь к мощам и ряженых казаков, охраняющих порядок вместе с милицией, раздражение усилилось.
Так и стоял он около часа в этой медленной умилённой очереди, среди женщин, старух, платочков, шептания молитв, досужих чужих разговоров, повторяя про себя, как заведённый, слова Бердяева: «Бытовое православие, бытовое православие, бытовое православие»…
Наконец вошли в храм, очередь разделилась на два потока: одни целовали раку с мощами слева, другие справа. Двое батюшек подошли без очереди и подвели своих. Без очереди также подносили детей, подвозили больных… Когда он целовал десницу святого, то не всматривался в неё, рассматривать мощи, как музейный экспонат, он считал неправильным. Просто приложился к зацелованному стеклу, увидев на мгновение тёмную кость.
На улице было хорошо, последние тёплые дни осени. Торговали монастырскими пирожками, с рыбой, капустой, грибами, курагой… За пирожками очередь была поменьше. Он купил с рыбой и с курагой. Съел их по дороге к метро, среди всё того же гула о помощи.
А ночью ему приснился сон, будто снова четырнадцать лет, он выходит из школы с какой-то девушкой, в которую во сне влюблён. Так, как можно быть влюблённым лишь во сне. И по дороге домой, набрав полную грудь воздуха, как набирают перед тем, как уйти под воду, целует её в первый раз.