DSch
25 сентября 1906 года родился Дмитрий ШОСТАКОВИЧ
ИНТЕРВЬЮ С ИРИНОЙ ШОСТАКОВИЧ (2006 год)
http://chtoby-pomnili.com/page.php?id=354
- При первом знакомстве я сказала, что вы симпатичная, и вдруг встречаю то же слово в описании Дмитрия Дмитриевича: «Мою жену зовут Ирина Антоновна... она очень хорошая, умная, веселая, простая, симпатичная. Носит очки, буквы «л» и «р» не выговаривает...» Еще: «У нее имеется лишь один большой недостаток: ей двадцать семь лет». Недостаток прошел. А какое чувство, что мужу - сто лет?
- Никакого особенного. Только то, что его нет. А мог бы быть.
- Живя рядом с ним, вы сознавали, что он трагическая фигура?
- Я сознавала, но кто у нас не трагическая фигура, кого ни возьми, каждый - герой нашего времени.
- Есть масштаб личности. Он с вами говорил о том, что переживал?
- Иногда что-то, по ходу жизни, а так, чтобы исповедоваться - нет. Он был достаточно замкнутый человек. О себе рассказывать не любил.
- А вы не спрашивали...
- Я, наверное, не спрашивала. Один раз спросила, довольно неудачно, насчет вступления в партию. Потому что я была на том собрании в Доме композиторов, где это происходило. Он сказал: если ты меня любишь, никогда об этом не спрашивай, это был шантаж. Мы достаточно тесно жили друг с другом. Он был болен, и его жизнь проходила через меня, я нужна была все время. Собственно, между мужем и женой какие разговоры? Посмотришь - и уже все ясно. По спине даже. По выражению спины.
- Вы плакали когда-нибудь в замужестве с ним?
- Нет, я не плакала.
- Вы вообще не плачете?
- Нет, думаю, что плачу когда-нибудь. Немцы вот фильм снимали о нем, я стала им рассказывать про «эзопов язык», они не понимают, я стала объяснять, стала вспоминать и поняла, что просто плачу.
- Он плакал...
- Один раз, меня потрясло, когда его с репетиции Тринадцатой симфонии вызвали в ЦК, мы приехали домой, и он бросился в постель и заплакал. Сказал, что его будут заставлять снять премьеру. Это было на следующий день после известной встречи Хрущева с интеллигенцией, Дмитрий Дмитриевич - знаменитый композитор, а в ЦК все взвешивали, запретить премьеру или разрешить. К моменту, когда он приехал в ЦК, решили, что лучше разрешить. А потом уже запретить.
Он плакал, когда его заставляли вступить в партию. Друг писал, как, придя к нему ранним утром, стал свидетелем тяжелой истерики. Шостакович плакал громко, в голос, повторяя: «Они давно преследуют меня, гоняются за мной...» Друг напомнил, как часто Шостакович говорил, что никогда не вступит в партию, которая творит насилие. В ответ Шостакович заявил о твердом решении не являться на собрание. «Мне все кажется, что они одумаются, пожалеют меня и оставят в покое». Он, правда, не явился - в назначенный день. Явился в другой. Читая по бумажке: «Всем, что есть во мне хорошего, я обязан...» - вместо «партии и правительству» драматически выкрикнул: «...моим родителям!»
- Это была ваша первая любовь?
- Настоящая - первая.
- Сначала он вас полюбил?
- Думаю, взаимно. Мы лет пять-шесть были знакомы. Было какое-то влечение.
- А как вы познакомились?
- Я работала литературным редактором в издательстве «Советский композитор», когда там печаталась его оперетта «Москва, Черемушки». Один из авторов либретто сделал по моей просьбе поправки, я пришла согласовать их и передать еще один текст с предложением автора - написать дополнительный номер. Дмитрий Дмитриевич сказал: я больше ничего писать не буду. Прошло много времени. Был пленум композиторов, там играли симфонические миниатюры Кара-Караева, я хотела послушать и просила сослуживца, члена Союза композиторов, провести меня. Он обещал, а потом звонит: идти не могу, попрошу Дмитрия Дмитриевича провести. Он провел. Я думала, он пойдет по своим делам, но он прошел со мной в зал, мы сели, и в этот ряд никто больше не сел, что меня поразило, все шли по проходу и смотрели на нас.
- Однажды был пустой ряд, когда он подвергся сокрушительному разносу, и никто не захотел сесть рядом.
- Это была другая история. А потом он позвал меня прийти к нему на Кутузовский. Я пришла. И он объяснился. И довольно быстро сделал мне предложение, а я так же быстро сказала, что это невозможно.
- Почему?
- Потому что его дети - почти мои ровесники. Потому что знаменитость, будут говорить: поймала... Прошел еще год, когда мы не виделись. А потом встретились, и сразу оба пошли навстречу друг другу.
- А как дети вас приняли?
- Он, не знаю, каким образом, дал понять, что, если обидят меня, обидят его.
- И вас не смущало, что он вдвое старше?
- Знаете, он был очень очарователен. Ясно, что такие люди не вдруг встречаются на свете.
Первый раз он собрался жениться совсем юным. На Тане Гливенко, дочери известного филолога, познакомились в Крыму. Мама, с которой Митя был крайне близок, не допустила брака. Не жаловала она и вторую любовь Мити Нину Варзар, дочь известного юриста. Колебания Мити были так сильны, что он не пришел на собственную свадьбу. Через полгода помирились и поженились, родились Галя и Максим. Нине он посвятил чувственную музыку «Леди Макбет» («Шостакович, несомненно, главный создатель порнографической музыки в истории оперы», - писала не советская, а американская пресса).
Через три года после смерти Нины Васильевны на каком-то мероприятии он подошел к работнице ЦК комсомола Маргарите Андреевне Кайновой и спросил, не хочет ли она стать его женой. Через пару лет он сбежит от нее. Когда ее укоряли, что у нее всегда гости, а муж музыкант, он должен работать, она отвечала: ну и что, что музыкант, у меня первый муж тоже был музыкант - на баяне играл.
- И при том азартный карточный игрок!
- А почему нет? Он мне даже говорил, что в молодости выиграл в преферанс существенную сумму для покупки кооперативной квартиры.
- У вас был открытый дом?
- Да, бывало много людей. У нас была очень хорошая домработница Марья Дмитриевна Кожунова. До войны была ее крестная Федосья Федоровна, потом она, и уже до конца. Она готовила. Когда в 48-м музыку Дмитрия Дмитриевича перестали играть, в семье совершенно не стало денег, Федосья Федоровна и Марья Дмитриевна собрали все, что заработали в этой жизни, и пришли к Дмитрию Дмитриевичу: возьми, будут деньги - отдашь.
- А потом Сталин подарил ему сто тысяч...
- Но Дмитрий Дмитриевич смешно рассказывал, как он ехал в трамвае, вошел потомок Римского-Корсакова и на весь трамвай закричал: а правда, что Сталин подарил вам сто тысяч, чтобы вы не огорчались? Дмитрий Дмитриевич повернулся и выскочил из трамвая на ближайшей остановке.
Когда был объявлен конкурс на гимн, в котором приняли участие 40 поэтов и 165 композиторов, Сталин решил, что в финал выйдут пять гимнов: генерала Александрова, руководителя Краснознаменного хора Красной Армии, грузинского композитора Ионы Туския, отдельно Шостаковича и отдельно Хачатуряна и их же - вместе. Это было специальное поручение Сталина, и, судя по всему, шансы имел именно последний гимн. Сталин предложил мелкие поправки, спросив, хватит ли авторам трех месяцев. Шостакович быстро ответил, что и пяти дней довольно. Ответ не понравился Сталину. Он, видимо, считал, что нужен долгий, кропотливый труд. И гимн выбрал генеральский.
Сталин играл с Шостаковичем в кошки-мышки, так же, как с Булгаковым и Пастернаком. В 49-м вождю понадобилось, чтобы композитор выехал в США в составе группы деятелей культуры. Композитор наотрез отказался. Вождь сам позвонил ему: почему отказываетесь? Услышав ссылку на здоровье, пообещал прислать врача. Тогда Шостакович сказал: что же я поеду, когда моя музыка запрещена? Буквально на следующий день появилось Постановление с выговором Главреперткому и отменой запрета. По указанию Сталина Шостаковичу предоставлялись новая большая квартира, зимняя дача, автомобиль и деньги в размере 100 000 рублей.
Когда, уже после смерти Сталина, Постановление 48-го года было вовсе отменено, Шостакович со свойственным ему нервным юмором позвонил Ростроповичу и Вишневской, чтобы шли к нему скорее пить водку за «великое историческое постановление» об отмене «великого исторического постановления».
- Зощенко говорил о нем как о человеке глубокого внутреннего конфликта: да, он искренний, открытый, но в то же время жесткий, едкий, умный, сильный, деспотичный, очень противоречивый, но только противоречия и рождают великого художника. Он был сложен в общежитии?
- Для меня нет. С разными людьми он был разный. Что касается внутреннего конфликта - ко мне приходил режиссер: какой, мол, образ Ленинграда избрать, чтобы передать характер Дмитрия Дмитриевича. Я бы сказала, что не только Дмитрий Дмитриевич, но все мы жили на ветру, в Ленинграде бывают такие пронизывающие ветры, вроде и не сильные, но очень холодные. Жизнь на ветру и соответственно этому напряжение. Ленинград вообще формирует личность, ленинградцы - это определенный тип.
А Дмитрий Дмитриевич был еще петербургского воспитания, это предполагает вежливость, сдержанность, точность в поведении.
- Дмитрий Дмитриевич расспрашивал про вашу жизнь?
- Он знал. В общих чертах. Вокруг самого Шостаковича сжималось кольцо. Когда после изъятия из репертуара оперы «Леди Макбет», балетов «Золотой век», «Болт» и «Светлый ручей» на него наклеили ярлык «врага народа», до физической расправы оставался один шаг. Тесть был отправлен в лагерь под Караганду. Арестован муж старшей сестры Марии барон Всеволод Фредерикс. Мария выслана в Среднюю Азию.
Адриан Пиотровский, возглавлявший «Ленфильм», вызвал Шостаковича к себе и предложил написать о взаимоотношениях с арестованным маршалом Тухачевским. Дело было в субботу. «Самым страшным было то, - признавался Шостакович, - что надо еще было прожить воскресенье». Явившись в понедельник, он увидел заплаканную секретаршу: Пиотровского взяли.
А 13 июня 1937 года в прессе появилось сообщение о расстреле Тухачевского, с которым Шостакович дружил.
- Вы себя считаете счастливой женщиной?
- Пока он был жив - да, конечно. Очень. Он все брал на себя.
- Есть другая версия: что он был как ребенок.
- Нет. Он определял нашу жизнь - куда пойдем, куда поедем, что будем делать.
- Как он к вам относился? Как к другу, как к младшей?
- Как к части самого себя.
- То есть был очень близкий союз?
- Я думаю, что да. Была такая твердая основа. Фундамент крепкий. Что бы ни случалось, мы знали, что стоим твердо. Надежность во взаимоотношениях. И радостей было много.
Закончив потрясающий Восьмой квартет, он в своей характерной мрачно-иронической манере сообщил другу: «...написал никому не нужный и идейно порочный квартет. Я размышлял о том, что если я когда-нибудь помру, то вряд ли кто напишет произведение, посвященное моей памяти. Поэтому я сам решил написать таковое. Можно было бы на обложке так и написать: «Посвящается памяти автора этого квартета»...
На самом деле это ужасно, когда в последней части - две эпитафии, и одна из них - мне. Вот он сидит, живой, теплый человек - и такое пишет.
- Он назвал темы сюиты: Мудрость, Любовь, Творчество, Смерть, Бессмертие. Он вам это сыграл?
- Сыграл. И посвящение показал.
- Как вы прореагировали?
- Я поблагодарила.
- Я понимаю, а внутри?
- Я испугалась.
- Я думала об одном, редко встречающемся качестве - сарказме в музыке. Откуда это у Шостаковича?
- Митя с молодости любил Гоголя, Салтыкова-Щедрина, Зощенко, это первое. А второе... Я была однажды в квартире Ладо Гудиашвили, его вдова показывала рисунки, закрытые тканью, сказав, что никому их не показывает. Тогда, когда были «исторические постановления», Гудиашвили тоже ходил на эти собрания-заседания. А вернувшись домой, давал себе волю в сатирических рисунках. Например, лежит прекрасная женщина, и по ней ползают человечки с ножами: уничтожают красоту. От жуткого раздражения все. И Дмитрий Дмитриевич сочинял «Антиформалистический раек» в стол, душу отвести, он же не думал, что это когда-нибудь исполнят.
Во введении к партитуре упомянут Опостылов, под которым выведен один из бессовестных гонителей Шостаковича, музыковед-аппаратчик (сегодня сказали бы: политтехнолог) Павел Апостолов. Музыка и жизнь сходятся - как фарс и как драма. 21 июня 1969 года в Малом зале Консерватории - общественное прослушивание необыкновенной Четырнадцатой симфонии. Шостакович, уже очень нездоровый, неожиданно выходит на сцену, чтобы предварить исполнение несколькими словами. В том числе цитатой из Островского, прозвучавшей так: «Жизнь дается нам только один раз, а значит, прожить ее нужно честно и достойно во всех отношениях и никогда не делать того, чего пришлось бы стыдиться». Биограф Шостаковича описывает дальнейшее: «Во время этого выступления в зрительном зале неожиданно возник шум: бледный как мел человек покинул зал... И когда в последней части прозвучали слова «Всевластна смерть. Она на страже...», в коридоре Консерватории лежали уже лишь останки человека, который за полчаса до
того, собрав последние силы, сумел выйти из зала. Это был Павел Апостолов».
- Как уходил Дмитрий Дмитриевич?
- Он болел много лет, не могли найти источник болезни. Говорили, что-то вроде хронического полиомиелита. Клали в больницу. Пичкали витаминами, заставляли заниматься физкультурой. Полгода пройдет - опять. Слабели правая рука, правая нога. Дмитрий Дмитриевич очень страдал, что не может играть на рояле. Когда на него смотрели, нервничал, двигался хуже. Два инфаркта. Потом рак. Опухоль была в средостении, ее не смогли увидеть. Какое-то время я давала ему лекарство на корнях аконита, посоветовал Солженицын, в Киргизии делали настойку, и я попросила Айтматова привезти. Это не вылечивает, видимо, но останавливает развитие опухоли. Известный рентгенолог Тагер посмотрел томограммы и сказал, что все хорошо, ничего нет, я перестала давать лекарство, а очень скоро врачи собрались и сказали: ах, уже ничего нельзя сделать. Он был дома, потом в больнице. Когда сказали, что все плохо, я попросила выписать нас. Потом ему стало плохо, его опять увезли.
- И как вы?
- Что я? Я осталась. Когда его не стало, я решила, что я, пожалуй, буду жить так, как будто он есть, как будто нас двое, и я должна максимально разбираться, как для него лучше. Лучше в музыке, поскольку это главное для него.
- А вы не хотите написать воспоминания?
- Не хочу.
- Почему?
- Он сказал однажды: если будешь писать обо мне воспоминания, с того света буду являться. Кому какое дело, как мы жили. Как сумели, так прожили.
- Он вам снится?
- Нет. Он говорил, что покойники снятся к перемене погоды. Мне дважды снился один сон, будто я в ленинградской квартире моего детства, за окнами темно, во всех комнатах горит свет, ветер поднимает занавески, и никого нет.
Беседовала Ольга Кучкина
ИНТЕРВЬЮ С ИРИНОЙ ШОСТАКОВИЧ (2006 год)
http://chtoby-pomnili.com/page.php?id=354
- При первом знакомстве я сказала, что вы симпатичная, и вдруг встречаю то же слово в описании Дмитрия Дмитриевича: «Мою жену зовут Ирина Антоновна... она очень хорошая, умная, веселая, простая, симпатичная. Носит очки, буквы «л» и «р» не выговаривает...» Еще: «У нее имеется лишь один большой недостаток: ей двадцать семь лет». Недостаток прошел. А какое чувство, что мужу - сто лет?
- Никакого особенного. Только то, что его нет. А мог бы быть.
- Живя рядом с ним, вы сознавали, что он трагическая фигура?
- Я сознавала, но кто у нас не трагическая фигура, кого ни возьми, каждый - герой нашего времени.
- Есть масштаб личности. Он с вами говорил о том, что переживал?
- Иногда что-то, по ходу жизни, а так, чтобы исповедоваться - нет. Он был достаточно замкнутый человек. О себе рассказывать не любил.
- А вы не спрашивали...
- Я, наверное, не спрашивала. Один раз спросила, довольно неудачно, насчет вступления в партию. Потому что я была на том собрании в Доме композиторов, где это происходило. Он сказал: если ты меня любишь, никогда об этом не спрашивай, это был шантаж. Мы достаточно тесно жили друг с другом. Он был болен, и его жизнь проходила через меня, я нужна была все время. Собственно, между мужем и женой какие разговоры? Посмотришь - и уже все ясно. По спине даже. По выражению спины.
- Вы плакали когда-нибудь в замужестве с ним?
- Нет, я не плакала.
- Вы вообще не плачете?
- Нет, думаю, что плачу когда-нибудь. Немцы вот фильм снимали о нем, я стала им рассказывать про «эзопов язык», они не понимают, я стала объяснять, стала вспоминать и поняла, что просто плачу.
- Он плакал...
- Один раз, меня потрясло, когда его с репетиции Тринадцатой симфонии вызвали в ЦК, мы приехали домой, и он бросился в постель и заплакал. Сказал, что его будут заставлять снять премьеру. Это было на следующий день после известной встречи Хрущева с интеллигенцией, Дмитрий Дмитриевич - знаменитый композитор, а в ЦК все взвешивали, запретить премьеру или разрешить. К моменту, когда он приехал в ЦК, решили, что лучше разрешить. А потом уже запретить.
Он плакал, когда его заставляли вступить в партию. Друг писал, как, придя к нему ранним утром, стал свидетелем тяжелой истерики. Шостакович плакал громко, в голос, повторяя: «Они давно преследуют меня, гоняются за мной...» Друг напомнил, как часто Шостакович говорил, что никогда не вступит в партию, которая творит насилие. В ответ Шостакович заявил о твердом решении не являться на собрание. «Мне все кажется, что они одумаются, пожалеют меня и оставят в покое». Он, правда, не явился - в назначенный день. Явился в другой. Читая по бумажке: «Всем, что есть во мне хорошего, я обязан...» - вместо «партии и правительству» драматически выкрикнул: «...моим родителям!»
- Это была ваша первая любовь?
- Настоящая - первая.
- Сначала он вас полюбил?
- Думаю, взаимно. Мы лет пять-шесть были знакомы. Было какое-то влечение.
- А как вы познакомились?
- Я работала литературным редактором в издательстве «Советский композитор», когда там печаталась его оперетта «Москва, Черемушки». Один из авторов либретто сделал по моей просьбе поправки, я пришла согласовать их и передать еще один текст с предложением автора - написать дополнительный номер. Дмитрий Дмитриевич сказал: я больше ничего писать не буду. Прошло много времени. Был пленум композиторов, там играли симфонические миниатюры Кара-Караева, я хотела послушать и просила сослуживца, члена Союза композиторов, провести меня. Он обещал, а потом звонит: идти не могу, попрошу Дмитрия Дмитриевича провести. Он провел. Я думала, он пойдет по своим делам, но он прошел со мной в зал, мы сели, и в этот ряд никто больше не сел, что меня поразило, все шли по проходу и смотрели на нас.
- Однажды был пустой ряд, когда он подвергся сокрушительному разносу, и никто не захотел сесть рядом.
- Это была другая история. А потом он позвал меня прийти к нему на Кутузовский. Я пришла. И он объяснился. И довольно быстро сделал мне предложение, а я так же быстро сказала, что это невозможно.
- Почему?
- Потому что его дети - почти мои ровесники. Потому что знаменитость, будут говорить: поймала... Прошел еще год, когда мы не виделись. А потом встретились, и сразу оба пошли навстречу друг другу.
- А как дети вас приняли?
- Он, не знаю, каким образом, дал понять, что, если обидят меня, обидят его.
- И вас не смущало, что он вдвое старше?
- Знаете, он был очень очарователен. Ясно, что такие люди не вдруг встречаются на свете.
Первый раз он собрался жениться совсем юным. На Тане Гливенко, дочери известного филолога, познакомились в Крыму. Мама, с которой Митя был крайне близок, не допустила брака. Не жаловала она и вторую любовь Мити Нину Варзар, дочь известного юриста. Колебания Мити были так сильны, что он не пришел на собственную свадьбу. Через полгода помирились и поженились, родились Галя и Максим. Нине он посвятил чувственную музыку «Леди Макбет» («Шостакович, несомненно, главный создатель порнографической музыки в истории оперы», - писала не советская, а американская пресса).
Через три года после смерти Нины Васильевны на каком-то мероприятии он подошел к работнице ЦК комсомола Маргарите Андреевне Кайновой и спросил, не хочет ли она стать его женой. Через пару лет он сбежит от нее. Когда ее укоряли, что у нее всегда гости, а муж музыкант, он должен работать, она отвечала: ну и что, что музыкант, у меня первый муж тоже был музыкант - на баяне играл.
- И при том азартный карточный игрок!
- А почему нет? Он мне даже говорил, что в молодости выиграл в преферанс существенную сумму для покупки кооперативной квартиры.
- У вас был открытый дом?
- Да, бывало много людей. У нас была очень хорошая домработница Марья Дмитриевна Кожунова. До войны была ее крестная Федосья Федоровна, потом она, и уже до конца. Она готовила. Когда в 48-м музыку Дмитрия Дмитриевича перестали играть, в семье совершенно не стало денег, Федосья Федоровна и Марья Дмитриевна собрали все, что заработали в этой жизни, и пришли к Дмитрию Дмитриевичу: возьми, будут деньги - отдашь.
- А потом Сталин подарил ему сто тысяч...
- Но Дмитрий Дмитриевич смешно рассказывал, как он ехал в трамвае, вошел потомок Римского-Корсакова и на весь трамвай закричал: а правда, что Сталин подарил вам сто тысяч, чтобы вы не огорчались? Дмитрий Дмитриевич повернулся и выскочил из трамвая на ближайшей остановке.
Когда был объявлен конкурс на гимн, в котором приняли участие 40 поэтов и 165 композиторов, Сталин решил, что в финал выйдут пять гимнов: генерала Александрова, руководителя Краснознаменного хора Красной Армии, грузинского композитора Ионы Туския, отдельно Шостаковича и отдельно Хачатуряна и их же - вместе. Это было специальное поручение Сталина, и, судя по всему, шансы имел именно последний гимн. Сталин предложил мелкие поправки, спросив, хватит ли авторам трех месяцев. Шостакович быстро ответил, что и пяти дней довольно. Ответ не понравился Сталину. Он, видимо, считал, что нужен долгий, кропотливый труд. И гимн выбрал генеральский.
Сталин играл с Шостаковичем в кошки-мышки, так же, как с Булгаковым и Пастернаком. В 49-м вождю понадобилось, чтобы композитор выехал в США в составе группы деятелей культуры. Композитор наотрез отказался. Вождь сам позвонил ему: почему отказываетесь? Услышав ссылку на здоровье, пообещал прислать врача. Тогда Шостакович сказал: что же я поеду, когда моя музыка запрещена? Буквально на следующий день появилось Постановление с выговором Главреперткому и отменой запрета. По указанию Сталина Шостаковичу предоставлялись новая большая квартира, зимняя дача, автомобиль и деньги в размере 100 000 рублей.
Когда, уже после смерти Сталина, Постановление 48-го года было вовсе отменено, Шостакович со свойственным ему нервным юмором позвонил Ростроповичу и Вишневской, чтобы шли к нему скорее пить водку за «великое историческое постановление» об отмене «великого исторического постановления».
- Зощенко говорил о нем как о человеке глубокого внутреннего конфликта: да, он искренний, открытый, но в то же время жесткий, едкий, умный, сильный, деспотичный, очень противоречивый, но только противоречия и рождают великого художника. Он был сложен в общежитии?
- Для меня нет. С разными людьми он был разный. Что касается внутреннего конфликта - ко мне приходил режиссер: какой, мол, образ Ленинграда избрать, чтобы передать характер Дмитрия Дмитриевича. Я бы сказала, что не только Дмитрий Дмитриевич, но все мы жили на ветру, в Ленинграде бывают такие пронизывающие ветры, вроде и не сильные, но очень холодные. Жизнь на ветру и соответственно этому напряжение. Ленинград вообще формирует личность, ленинградцы - это определенный тип.
А Дмитрий Дмитриевич был еще петербургского воспитания, это предполагает вежливость, сдержанность, точность в поведении.
- Дмитрий Дмитриевич расспрашивал про вашу жизнь?
- Он знал. В общих чертах. Вокруг самого Шостаковича сжималось кольцо. Когда после изъятия из репертуара оперы «Леди Макбет», балетов «Золотой век», «Болт» и «Светлый ручей» на него наклеили ярлык «врага народа», до физической расправы оставался один шаг. Тесть был отправлен в лагерь под Караганду. Арестован муж старшей сестры Марии барон Всеволод Фредерикс. Мария выслана в Среднюю Азию.
Адриан Пиотровский, возглавлявший «Ленфильм», вызвал Шостаковича к себе и предложил написать о взаимоотношениях с арестованным маршалом Тухачевским. Дело было в субботу. «Самым страшным было то, - признавался Шостакович, - что надо еще было прожить воскресенье». Явившись в понедельник, он увидел заплаканную секретаршу: Пиотровского взяли.
А 13 июня 1937 года в прессе появилось сообщение о расстреле Тухачевского, с которым Шостакович дружил.
- Вы себя считаете счастливой женщиной?
- Пока он был жив - да, конечно. Очень. Он все брал на себя.
- Есть другая версия: что он был как ребенок.
- Нет. Он определял нашу жизнь - куда пойдем, куда поедем, что будем делать.
- Как он к вам относился? Как к другу, как к младшей?
- Как к части самого себя.
- То есть был очень близкий союз?
- Я думаю, что да. Была такая твердая основа. Фундамент крепкий. Что бы ни случалось, мы знали, что стоим твердо. Надежность во взаимоотношениях. И радостей было много.
Закончив потрясающий Восьмой квартет, он в своей характерной мрачно-иронической манере сообщил другу: «...написал никому не нужный и идейно порочный квартет. Я размышлял о том, что если я когда-нибудь помру, то вряд ли кто напишет произведение, посвященное моей памяти. Поэтому я сам решил написать таковое. Можно было бы на обложке так и написать: «Посвящается памяти автора этого квартета»...
На самом деле это ужасно, когда в последней части - две эпитафии, и одна из них - мне. Вот он сидит, живой, теплый человек - и такое пишет.
- Он назвал темы сюиты: Мудрость, Любовь, Творчество, Смерть, Бессмертие. Он вам это сыграл?
- Сыграл. И посвящение показал.
- Как вы прореагировали?
- Я поблагодарила.
- Я понимаю, а внутри?
- Я испугалась.
- Я думала об одном, редко встречающемся качестве - сарказме в музыке. Откуда это у Шостаковича?
- Митя с молодости любил Гоголя, Салтыкова-Щедрина, Зощенко, это первое. А второе... Я была однажды в квартире Ладо Гудиашвили, его вдова показывала рисунки, закрытые тканью, сказав, что никому их не показывает. Тогда, когда были «исторические постановления», Гудиашвили тоже ходил на эти собрания-заседания. А вернувшись домой, давал себе волю в сатирических рисунках. Например, лежит прекрасная женщина, и по ней ползают человечки с ножами: уничтожают красоту. От жуткого раздражения все. И Дмитрий Дмитриевич сочинял «Антиформалистический раек» в стол, душу отвести, он же не думал, что это когда-нибудь исполнят.
Во введении к партитуре упомянут Опостылов, под которым выведен один из бессовестных гонителей Шостаковича, музыковед-аппаратчик (сегодня сказали бы: политтехнолог) Павел Апостолов. Музыка и жизнь сходятся - как фарс и как драма. 21 июня 1969 года в Малом зале Консерватории - общественное прослушивание необыкновенной Четырнадцатой симфонии. Шостакович, уже очень нездоровый, неожиданно выходит на сцену, чтобы предварить исполнение несколькими словами. В том числе цитатой из Островского, прозвучавшей так: «Жизнь дается нам только один раз, а значит, прожить ее нужно честно и достойно во всех отношениях и никогда не делать того, чего пришлось бы стыдиться». Биограф Шостаковича описывает дальнейшее: «Во время этого выступления в зрительном зале неожиданно возник шум: бледный как мел человек покинул зал... И когда в последней части прозвучали слова «Всевластна смерть. Она на страже...», в коридоре Консерватории лежали уже лишь останки человека, который за полчаса до
того, собрав последние силы, сумел выйти из зала. Это был Павел Апостолов».
- Как уходил Дмитрий Дмитриевич?
- Он болел много лет, не могли найти источник болезни. Говорили, что-то вроде хронического полиомиелита. Клали в больницу. Пичкали витаминами, заставляли заниматься физкультурой. Полгода пройдет - опять. Слабели правая рука, правая нога. Дмитрий Дмитриевич очень страдал, что не может играть на рояле. Когда на него смотрели, нервничал, двигался хуже. Два инфаркта. Потом рак. Опухоль была в средостении, ее не смогли увидеть. Какое-то время я давала ему лекарство на корнях аконита, посоветовал Солженицын, в Киргизии делали настойку, и я попросила Айтматова привезти. Это не вылечивает, видимо, но останавливает развитие опухоли. Известный рентгенолог Тагер посмотрел томограммы и сказал, что все хорошо, ничего нет, я перестала давать лекарство, а очень скоро врачи собрались и сказали: ах, уже ничего нельзя сделать. Он был дома, потом в больнице. Когда сказали, что все плохо, я попросила выписать нас. Потом ему стало плохо, его опять увезли.
- И как вы?
- Что я? Я осталась. Когда его не стало, я решила, что я, пожалуй, буду жить так, как будто он есть, как будто нас двое, и я должна максимально разбираться, как для него лучше. Лучше в музыке, поскольку это главное для него.
- А вы не хотите написать воспоминания?
- Не хочу.
- Почему?
- Он сказал однажды: если будешь писать обо мне воспоминания, с того света буду являться. Кому какое дело, как мы жили. Как сумели, так прожили.
- Он вам снится?
- Нет. Он говорил, что покойники снятся к перемене погоды. Мне дважды снился один сон, будто я в ленинградской квартире моего детства, за окнами темно, во всех комнатах горит свет, ветер поднимает занавески, и никого нет.
Беседовала Ольга Кучкина