Отцы, дети, внуки
В эпоху постмодернизма расправа с театральной классикой поставлена на поток. Линчёванные авторы ворочаются в гробах, пока Хлестаков в стрингах, Орфей в пижаме обитателя скорбного дома и шекспировские бедолаги меняют гендерную ориентацию. Рефлекторно задев соответствующие низкие струны, модерные «интерпретации» канают в Лету, чтобы смениться другими, ещё более дерзкими.
Режиссёр Владимир Мирзоев в своей киноверсии «Бориса Годунова» (2011) вдвинул пушкинский текст в рамки новейшей истории. Пьеса в условия начала 21-го века вписалась органично.
БГ - не этнографический, БГ - без музыки Мусоргского?
Зритель осваивается и смакует каждый перелицованный эпизод, ибо политическая злободневность трагедии Пушкина со временем только возрастает.
Вместо парчовых риз, зипунов и соболей - секьюрити в строгих костюмах,
шинкарки-вамп
да Самозванец в камуфляжной «зелёнке».
Энергетическая дуэль Марины и Лжедимитрия (та, что "в полночь, в саду, у фонтана") происходит в бассейне при сауне, в соответствующих одеяниях.
Думный дьяк Щелкалов оказывается, с поправкой на современность, модным телеведущим Леонидом Панфёровым, с борзостью бывалого тв-прохиндея вещающим о горячих новостях.
Диалоги пушкинских персонажей звучат в пресс-центре, тренажёрном зале, на фоне столичных небоскрёбов.
Могучий, стихийный, вольнолюбивый «народ» редуцируется до двух социальных групп, воспринимающих реальность опосредованно - через ТВ-экран.
Представлены два семейства: пролетарское - мужик в майке, двое серых братьев, тётка с ребёнком.
История России транслируется перед их взорами под закуску и водочку, в жующие уста «представителей» вложены резюмирующие реплики.
«Культурное» семейство - молодые муж с женой и тёща.
Их реакции тоньше и эмпатичней, но и заметно саркастичнее.
Click to viewДополняют групповой образ два пристава золотушного вида, весьма неприглядные с лица.
Вот вам народ.
Борис в исполнении Максима Суханова - хищный, хитроумный и проницательный.
"Ужасное злодейство" шлейфом влечётся за царём.
"Перешагнёт", - уверен Шуйский.
Однако несокрушимый колосс поражён в ахиллесову пяту. Поединок с совестью оказывается затяжным.
Царь не потерял ещё надежду свести счёт к ничьей; достижения кремлёвской медицины в виде игло-рефлексо-магнитотерапии и тайского массажа позволят физической оболочке некоторое время просуществовать.
Но голова Бориса в торчащих проводах датчиков - вместо привычного мономахова головного убора - предстаёт словно в терновом венце.
13 лет царю снится мальчик, глядящий на него с немым укором,
и эти 4 748 ночей кошмара превратили душу властителя в руину. А теперь призрак является ему и днём.
Интересна эмоциональная тесситура, в которой проявляется рисунок роли. Ни разу не повысив голос до форте, напрочь исключив высокие ноты шаляпинских исступлённых метаний, актёр выражает ужас распада личности иными средствами.
Разрозненные слова, не скрепляемые синтаксисом, разъезжаются, по дороге почти теряя смысл; заикающаяся речь крепко выпившего человека самоиронична и искательно обращена к собеседнику.
Да, свои монологи-отчёты Борис адресует мальчику с божьей коровкой на ручонке. Этот ангелический младенец теперь для Бориса главный судия.
Вкрадчивое, мягко обнимающее душу безумие кладёт свои ладошки на глаза обречённому царю. Пока поехавший БГ забавляется перочинным ножичком с милым деткой прямо на заседании Думы, видение убиенного царевича сопровождается свистящим ядовитым звуком - словно факир зовёт змею.
Так призывается мор на детей Бориса. Первый - дочкин жених - уже во сырой земле.
Тужит царевна Ксения.
Безучастно нажимая кнопки на пульте, проецирует на экран кадры любительского кинофильма, где суженый, королевич Датский, ещё живой.
Таблетка, сигарета. Забыться в анестезии.
Юный Феодор-царевич, обаятельный юноша с глазами-озёрами, богато одарённый умом и красотой, - главная надежда Бориса.
«Я чувствую, мой сын, ты мне дороже душевного спасенья».
Конец Феодора будет ужасен.
Борис - зять Малюты, стало быть, Феодор - родной, по матери, скуратовский внук. Зловещее обстоятельство, ещё более усугубляющее карму.
Усталое сознание противится осмыслению неприятных фактов, но режиссёр упорно ведёт нас к исторической параллели.
За угличским Димитрием и Феодором последовал казнённый чернью Иоанн Ворёнок, плод чрева Марины Мнишек. Через три столетия Алёшенька Романов замкнул мартиролог злосчастных дофинов.
Александр Сергеич писал своего Бориса, словно ведая о будущей трагедии в ипатьевском доме. Неотвратимость воздаяния - пафос пушкинской, да и карамзинской книги.
И когда в Прологе царица с сыном читают стихотворение, строчки эти должно воспринимать как эпиграф к происходящему:
И небо кажется таким пустым и бледным.
Оно не сжалится над сердцем бедным.
Мальчик в матроске и мать, читающая вслух поэзию Зинаиды Гиппиус, - это ли не сцена из жизни последних Романовых?
И сюда дотянулся луч пушкинской прозорливости.
«Бедные дети», - сьорбая борщ, промолвит тётя у телевизора. Которая из простых.
А интеллигентка просто вырубит ящик.