Март 1953. Весеннее Воскресение ! (2)
Как и было обещано в предыдущем посте, здесь будет продолжение разговора о замечательном юбилее:
о рождении нового,живого времени в день смерти упыря-Сталина 5 марта 1953 года.
Страна узнала о смерти ТВАРИ (любимого вождя) и автоматически о рождении новой эпохи ЖИЗНИ
из довольно рутинного радио-сообщения...
Каждое утро с начала марта 53-го (когда Сталин наконец стал резко загибаться, в смысле отправился наконец в ад, в смысле откидывал копыта !)... по всесоюзному радио главный совейский глашатай - Левитан оглашал медицинскую справку о СОСТОЯНИИ здоровья "НАШЕГО ЛЮБИМОГО Великого Вождя и Учителя, товарища Сталина". Так вот, в утро ТОГО РАДОСТНОГО ДНЯ - 5 марта 1953 года, было произнесено полузамаскированное признание, что Тараканище сдох!
Все было спрятано за медицинским термином - "дыхание Чейн-Стокса", который описывает характерное нарушение дыхания у умирающих. Левитан ПРОИЗНЕС вслух(!) слова этого термина БУКВАЛЬНО В ОТКРЫТОМ ЭФИРЕ(ну совершенно невероятно!), как бы НА ВЕСЬ МИР произнеся волшебные слова заклятия
навечного сдыха Сталина(!), обозначив неустраняемый осиновый кол, окончательно вбитый историей
в сдохшего вампиряку - Виссарионыча!
Уже очень давно я нашел замечательное описание как это УСЛЫШАЛ Юрий Алексеевич Гастев,
замечательный ученый и прекрасный человек, всю НОРМАЛЬНУЮ семью которого "перехал" тогда танк
сталинщины (отца расстреляли, а он, брат, мать - все прошли сквозь мясорубку сталинского
ГУЛАГ-а). В 16 лет он поступил на мех-мат МГУ. В 18 "поступил" (загремел) в лагерь
( всю жизнь он был слишком веселым и ВНЕрядовым, неординарным! да еще и "сын Изменника Родины"...
Вот и загремел!)
Ниже его рассказ про весну 1953 и "Дыхание Чейн-Стокса":
------------------------ ----------
The Breath of the Death Marks the Rebirth of Spirit
("Дыхание смерти знаменует возрождение духа!")
...Начало моей истории относится к памятной дате 5 марта 1953 года. Уже пару дней радио торжественным голосом диктора Левитана передавало о "постигшем нашу партию и народ несчастьи: тяжелой болезни нашего Великого Вождя и Учителя Иосифа Виссарионовича Сталина (наверняка перечислялись еще какие-то титулы и должности, но я их не запомнил).
Происходило все это в глухом заснеженном поселке на юге Эстонии, почти на границе с Латвией, в туберкулезном санатории. Очень, надо признать, удачливому (рано сел - рано вышел), тут мне определенно не везло: заболев в Свердловске, где я работал на минометном заводе, в морозную и голодную зиму с сорок второго на сорок третий, я исхитрился попасть в детский санаторий, где меня поставили на ноги за три месяца, да так, что потом в лагере не удалось ни разу "закосить"; а вот на воле, не выдержав, видно, перенапряжения, такую новую вспышку заработал, что меня сочли непригодным даже для спасительной операции и положили теперь вот сюда - хоть малость для начала подправиться.
В нашей камере - виноват, палате! - кроме меня, было трое: чернявый слесарюга, каждое утро озабоченно подсчитывавший мелочь на опохмел, непонятного возраста маразматик, то и дело проверявший, нет ли где сквозняка (почему-то в тюрьмах и больницах никогда без такого, хоть одного, не обходится), и еще один, небольшого роста (почти как я), то ли Николай Васильич, то ли Алексей Семеныч, как-то так. Он был врачом (не знаю уж, какого профиля) и считал себя бо-ольшим интеллигентом, что проявлялось у него в необыкновенной аккуратности и обходительности: выбрит, причесан, всегда в костюмчике, при галстучке. Говорит все больше об ученом: про инфекции какие-то свои, про витамины или про образованность, и как без нее плохо... От нечего делать мы часто играли с ним в преферанс по полкопейки. Он почти всегда выигрывал и, закрывая очередную пульку, говорил удовлетворенно и оч-чень вежливо: "Два тридцать семь (или, скажем, три сорок две) с Вас, Юрий Алексеевич"...
Так вот, слушаем мы, с утра пораньше, радио. Каждый в свой угол уставился (упаси Бог комментировать!), физиономии у всех приличествующие случаю, сурьезные: не то чтобы очень скорбные, но и не глумливые, ни-ни! А Левитан эту первую утреннюю передачу на такой церемониальной ноте начал, будто вот-вот салют объявит в честь взятия Рязани или снижение цен на кислую капусту: "За прошедшую ночь в здоровьи товарища Сталина наступило серьезное у-худ-шение!..".
(Я вздрогнул малость, но сдержался.) "Несмотря на интенсивное кислородное и медикаментозное лечение (го-лос диктора все крепнет!), наступило ЧЕЙН-СТОКСОВО ДЫХАНИЕ!".. Смотрю, наш Василь Алексеич, всегда такой выдержанный, воспитанный, голоса не повысит, тут аж вскочил: "Юра, - говорит, - пора сбегать!!"
Меня, признаться поразило тут не предложение "сбегать", само по себе, согласитесь, в шесть утра более чем уместное, а совершенно немыслимое для церемонного Семен Николаича фамильярное обращение "Юра". Серьезное, думаю, дело, но хочу удостовериться:
"Так ведь вроде бы, - говорю, - еще ничего такого не сказали?"... Но Василь Семеныч тверд и непреклонен: "Юра, - повторил он, приосанившись, - я ведь как-никак врач! Ди-пло-ми-рованный!! Знаю, что говорю: Чейн-Стокс - парень ис-клю-чи-тельно надежный - ни разу еще не подвел!" Ну, тут уж до меня доходит: дела нешуточные, не до дискуссий - одеваясь на ходу, без разговоров бегу в магазин. Раннее утро: луна, фонари, сугробы - ни души. Магазин, естественно, закрыт - ни огонька в двухэтажном домике, замок на двери. Но не отступать же! Где, думаю, может жить продавец? - ну, ясно же, на втором этаже! По боковой лестнице наверх, стучу, вна-чале тихонько - ни звука. Сильнее стучу, кулаками, ногами, вовсю!... "Kurat, kurat*, - слышу издалека, - та што ше это такое, спать не тают, опять эти русские сфиньи, schweine, а-а, напились, kurat, kurat!.." Он перевел дыхание на секунду, а я - ладони рупором - и как можно отчетливее:
"Откройте, пожалуйста, очень надо!" Он, подходя к двери, совсем уже другим голосом: "А што, расфе уше?!"
"Да-да, в том-то и дело!" - "Ни-че-фо не понимаю! Я только што слушал ратио, там какое-то тыкание..." - "Вот-вот, у нас в палате врач, говорит: все в порядке!" - "Та што фы кофорите! (открывая дверь) Ой, исфините (в хала-те, с керосиновой лампой), я ф таком фите! ("Да что вы, пожалуйста!")... Снаете, эти русские (смущенно косится на меня - я ободрительно улыба-юсь: "Да ради Бога!") часто куликанят, напьются, я не срасу понял... (торопливо вниз по ступенькам) Фам, наферно, фотку, та? Сколько?" - "Сейчас посчитаю, на сколько хватит - ну, уж бутылку во всяком случае" - "Перите тфе! Я ше снаю. фы фсе рафно снофа притете, постоянный покупатель, я не срасу уснал, исфините!" - "Ну спасибо, извините и вы, что разбудил" - "Та што фы, Коспоти, прикотите кокта только сакотите!"
...Миленький, он, видно, решил, что я теперь всегда с такими добрыми вестями буду приходить!!"
Расстались мы вполне друзьями, и я сильно подозреваю, что в тот день еще до открытия магазина он так же адекватно отметил наступление чейн-стоксова дыхания, как и я со своими случайными сопалатниками.
Поди ж ты: не только забывший все свои цирлих-манирлих Николай Алексеич, гордый, что оказался в столь ответственный момент на должном профессиональном уровне, и всегда готовый принять дозу слесарь-брюнет, но и ветробоязненный старикан оказался на поверку вполне призывного возраста и выкушал свою долю из двух принесенных мной поллитр очень даже усердно и без лишних слов.
...Вспышку мою туберкулезную тогда как рукой сняло. И каждый год с тех пор в славный день пятого марта, в компании друзей уже не случайных, мы пили за светлую память Великого Благодетеля Человечества, избавившего его от самого гнусного мерзавца за всю его многотрудную и многослезную историю - за неведомого нам раньше доктора Чейн-Стокса, такого теперь родного и близкого.
---------------------
Примечания.
* Черт (эст.) - самое распространенное эстонское ругательство (вроде французского merde; достаточно известны, впрочем, и энергичные русские эквиваленты.
** Тот год вообще располагал к эйфории - уже летом a la Cheyne-Stokes захрипел Берия, и в народе весело запели:
Цветет в Тбилиси а-лы-ча -
Не для Лаврентий Па-лы-ча,
А для Климент Ефре-мы-ча
И Вячеслав Миха-лы-ча!..
И легко понять рассказчика, встретившего, под свежими впечатлениями новый, 54-й год
такими вот строчками - если и проходящими по ведомству "поэзии", то разве лишь прикладной:
" В этот вечер, такой новогодний,
Я напьюсь, как последний скот.
Боже, как я доволен сегодня
- Только жалко мне Старый год...
Старый год - славный год черт возьми его!
- ЧЕРНЫЙ год для КРАСНЫХ грузин.
Будем пить до ЗЕЛЕНОГО змия
За конец остальных образин!
Будет долгой веселая пьянка,
Хватит водки и винегрета.
Не страшны нам ни Кремль, ни Лубянка.
Начихать нам на все их запреты.
Мы сдвинем свои бокалы,
провожая веселый год,
Чтоб еще лет на тридцать вперед
Дважды в год по вождю подыхало!.."
-----------------
Вот такое прекрасное воспоминание о том прекрасном дне! :)
о рождении нового,живого времени в день смерти упыря-Сталина 5 марта 1953 года.
Страна узнала о смерти ТВАРИ (любимого вождя) и автоматически о рождении новой эпохи ЖИЗНИ
из довольно рутинного радио-сообщения...
Каждое утро с начала марта 53-го (когда Сталин наконец стал резко загибаться, в смысле отправился наконец в ад, в смысле откидывал копыта !)... по всесоюзному радио главный совейский глашатай - Левитан оглашал медицинскую справку о СОСТОЯНИИ здоровья "НАШЕГО ЛЮБИМОГО Великого Вождя и Учителя, товарища Сталина". Так вот, в утро ТОГО РАДОСТНОГО ДНЯ - 5 марта 1953 года, было произнесено полузамаскированное признание, что Тараканище сдох!
Все было спрятано за медицинским термином - "дыхание Чейн-Стокса", который описывает характерное нарушение дыхания у умирающих. Левитан ПРОИЗНЕС вслух(!) слова этого термина БУКВАЛЬНО В ОТКРЫТОМ ЭФИРЕ(ну совершенно невероятно!), как бы НА ВЕСЬ МИР произнеся волшебные слова заклятия
навечного сдыха Сталина(!), обозначив неустраняемый осиновый кол, окончательно вбитый историей
в сдохшего вампиряку - Виссарионыча!
Уже очень давно я нашел замечательное описание как это УСЛЫШАЛ Юрий Алексеевич Гастев,
замечательный ученый и прекрасный человек, всю НОРМАЛЬНУЮ семью которого "перехал" тогда танк
сталинщины (отца расстреляли, а он, брат, мать - все прошли сквозь мясорубку сталинского
ГУЛАГ-а). В 16 лет он поступил на мех-мат МГУ. В 18 "поступил" (загремел) в лагерь
( всю жизнь он был слишком веселым и ВНЕрядовым, неординарным! да еще и "сын Изменника Родины"...
Вот и загремел!)
Ниже его рассказ про весну 1953 и "Дыхание Чейн-Стокса":
------------------------ ----------
The Breath of the Death Marks the Rebirth of Spirit
("Дыхание смерти знаменует возрождение духа!")
...Начало моей истории относится к памятной дате 5 марта 1953 года. Уже пару дней радио торжественным голосом диктора Левитана передавало о "постигшем нашу партию и народ несчастьи: тяжелой болезни нашего Великого Вождя и Учителя Иосифа Виссарионовича Сталина (наверняка перечислялись еще какие-то титулы и должности, но я их не запомнил).
Происходило все это в глухом заснеженном поселке на юге Эстонии, почти на границе с Латвией, в туберкулезном санатории. Очень, надо признать, удачливому (рано сел - рано вышел), тут мне определенно не везло: заболев в Свердловске, где я работал на минометном заводе, в морозную и голодную зиму с сорок второго на сорок третий, я исхитрился попасть в детский санаторий, где меня поставили на ноги за три месяца, да так, что потом в лагере не удалось ни разу "закосить"; а вот на воле, не выдержав, видно, перенапряжения, такую новую вспышку заработал, что меня сочли непригодным даже для спасительной операции и положили теперь вот сюда - хоть малость для начала подправиться.
В нашей камере - виноват, палате! - кроме меня, было трое: чернявый слесарюга, каждое утро озабоченно подсчитывавший мелочь на опохмел, непонятного возраста маразматик, то и дело проверявший, нет ли где сквозняка (почему-то в тюрьмах и больницах никогда без такого, хоть одного, не обходится), и еще один, небольшого роста (почти как я), то ли Николай Васильич, то ли Алексей Семеныч, как-то так. Он был врачом (не знаю уж, какого профиля) и считал себя бо-ольшим интеллигентом, что проявлялось у него в необыкновенной аккуратности и обходительности: выбрит, причесан, всегда в костюмчике, при галстучке. Говорит все больше об ученом: про инфекции какие-то свои, про витамины или про образованность, и как без нее плохо... От нечего делать мы часто играли с ним в преферанс по полкопейки. Он почти всегда выигрывал и, закрывая очередную пульку, говорил удовлетворенно и оч-чень вежливо: "Два тридцать семь (или, скажем, три сорок две) с Вас, Юрий Алексеевич"...
Так вот, слушаем мы, с утра пораньше, радио. Каждый в свой угол уставился (упаси Бог комментировать!), физиономии у всех приличествующие случаю, сурьезные: не то чтобы очень скорбные, но и не глумливые, ни-ни! А Левитан эту первую утреннюю передачу на такой церемониальной ноте начал, будто вот-вот салют объявит в честь взятия Рязани или снижение цен на кислую капусту: "За прошедшую ночь в здоровьи товарища Сталина наступило серьезное у-худ-шение!..".
(Я вздрогнул малость, но сдержался.) "Несмотря на интенсивное кислородное и медикаментозное лечение (го-лос диктора все крепнет!), наступило ЧЕЙН-СТОКСОВО ДЫХАНИЕ!".. Смотрю, наш Василь Алексеич, всегда такой выдержанный, воспитанный, голоса не повысит, тут аж вскочил: "Юра, - говорит, - пора сбегать!!"
Меня, признаться поразило тут не предложение "сбегать", само по себе, согласитесь, в шесть утра более чем уместное, а совершенно немыслимое для церемонного Семен Николаича фамильярное обращение "Юра". Серьезное, думаю, дело, но хочу удостовериться:
"Так ведь вроде бы, - говорю, - еще ничего такого не сказали?"... Но Василь Семеныч тверд и непреклонен: "Юра, - повторил он, приосанившись, - я ведь как-никак врач! Ди-пло-ми-рованный!! Знаю, что говорю: Чейн-Стокс - парень ис-клю-чи-тельно надежный - ни разу еще не подвел!" Ну, тут уж до меня доходит: дела нешуточные, не до дискуссий - одеваясь на ходу, без разговоров бегу в магазин. Раннее утро: луна, фонари, сугробы - ни души. Магазин, естественно, закрыт - ни огонька в двухэтажном домике, замок на двери. Но не отступать же! Где, думаю, может жить продавец? - ну, ясно же, на втором этаже! По боковой лестнице наверх, стучу, вна-чале тихонько - ни звука. Сильнее стучу, кулаками, ногами, вовсю!... "Kurat, kurat*, - слышу издалека, - та што ше это такое, спать не тают, опять эти русские сфиньи, schweine, а-а, напились, kurat, kurat!.." Он перевел дыхание на секунду, а я - ладони рупором - и как можно отчетливее:
"Откройте, пожалуйста, очень надо!" Он, подходя к двери, совсем уже другим голосом: "А што, расфе уше?!"
"Да-да, в том-то и дело!" - "Ни-че-фо не понимаю! Я только што слушал ратио, там какое-то тыкание..." - "Вот-вот, у нас в палате врач, говорит: все в порядке!" - "Та што фы кофорите! (открывая дверь) Ой, исфините (в хала-те, с керосиновой лампой), я ф таком фите! ("Да что вы, пожалуйста!")... Снаете, эти русские (смущенно косится на меня - я ободрительно улыба-юсь: "Да ради Бога!") часто куликанят, напьются, я не срасу понял... (торопливо вниз по ступенькам) Фам, наферно, фотку, та? Сколько?" - "Сейчас посчитаю, на сколько хватит - ну, уж бутылку во всяком случае" - "Перите тфе! Я ше снаю. фы фсе рафно снофа притете, постоянный покупатель, я не срасу уснал, исфините!" - "Ну спасибо, извините и вы, что разбудил" - "Та што фы, Коспоти, прикотите кокта только сакотите!"
...Миленький, он, видно, решил, что я теперь всегда с такими добрыми вестями буду приходить!!"
Расстались мы вполне друзьями, и я сильно подозреваю, что в тот день еще до открытия магазина он так же адекватно отметил наступление чейн-стоксова дыхания, как и я со своими случайными сопалатниками.
Поди ж ты: не только забывший все свои цирлих-манирлих Николай Алексеич, гордый, что оказался в столь ответственный момент на должном профессиональном уровне, и всегда готовый принять дозу слесарь-брюнет, но и ветробоязненный старикан оказался на поверку вполне призывного возраста и выкушал свою долю из двух принесенных мной поллитр очень даже усердно и без лишних слов.
...Вспышку мою туберкулезную тогда как рукой сняло. И каждый год с тех пор в славный день пятого марта, в компании друзей уже не случайных, мы пили за светлую память Великого Благодетеля Человечества, избавившего его от самого гнусного мерзавца за всю его многотрудную и многослезную историю - за неведомого нам раньше доктора Чейн-Стокса, такого теперь родного и близкого.
---------------------
Примечания.
* Черт (эст.) - самое распространенное эстонское ругательство (вроде французского merde; достаточно известны, впрочем, и энергичные русские эквиваленты.
** Тот год вообще располагал к эйфории - уже летом a la Cheyne-Stokes захрипел Берия, и в народе весело запели:
Цветет в Тбилиси а-лы-ча -
Не для Лаврентий Па-лы-ча,
А для Климент Ефре-мы-ча
И Вячеслав Миха-лы-ча!..
И легко понять рассказчика, встретившего, под свежими впечатлениями новый, 54-й год
такими вот строчками - если и проходящими по ведомству "поэзии", то разве лишь прикладной:
" В этот вечер, такой новогодний,
Я напьюсь, как последний скот.
Боже, как я доволен сегодня
- Только жалко мне Старый год...
Старый год - славный год черт возьми его!
- ЧЕРНЫЙ год для КРАСНЫХ грузин.
Будем пить до ЗЕЛЕНОГО змия
За конец остальных образин!
Будет долгой веселая пьянка,
Хватит водки и винегрета.
Не страшны нам ни Кремль, ни Лубянка.
Начихать нам на все их запреты.
Мы сдвинем свои бокалы,
провожая веселый год,
Чтоб еще лет на тридцать вперед
Дважды в год по вождю подыхало!.."
-----------------
Вот такое прекрасное воспоминание о том прекрасном дне! :)