Виктор
Виктор ослабил хватку, но лезвие так и осталось оплетеным его пальцами. Словно став продолжением его руки, ржавая, на вид щуплая материя, выгнулась конвульсивным движением и замерла между содрогащимися в дискретном мандрже пальцев, приняв форму намерения, твердого и вспарывавающего острием плоское пространство его положения, кажущегося очевидным и монотонно безысходным, не повиновалось упрямому требованию мозга, отчаянной его жажде, скорее, отпустить, отвернуться, отпрянуть от свершающегося мгновения. Но куда? Вокруг него ревели тени неизбежности. Его тело и разум подчинены были охватившему его волнению, панике; он судорожно, не выпуская из рук лезвия, оправлял на себе вывернутый мшелой желтизной воротничок рубашки; мгновение - и хаотические судороги, которые растопыривали пальцы во все стороны и они слепо натыкались то на горячую шею,то на бугристый подбородок,куда крупные капли теплого пота скатывались, минуя искривленный в страшной улыбке рот, полный почерневших зубов и обрамленный пухлыми, точно разваренное мясо, испещренный ложбинами подсыхающей крови губами, нелепо обнажающими вздувшийся язык, неспособный расчленять чувства и мысли, проникавшие в этой голове одно в другое, на речь, но в неприязненной внимающему манере притязающий на обладание таким правом Виктор его кончиком, смоченным вяжущей слюной, выказывал намерение говорить, в продолжение чего только лишь увлажнял лоснящиеся губы не умея нарушить молчания; мгновение - и клетка рубашки вновь безукоризенной белизной озаряет сырую каморку, свет сдавливает тесное пространство норы и действительность сочится из надломленных углами стен в заплатанные веками глаза мужчины, запрокинвшего голову в приступе беззвучного смеха - душит апноэ, и торжество самодовления иссякает, а раскрывшиеся глаза, алкающие узреть спасение, обрастают соленой коростой. Лязгали связки, торопливо лаская друг друга, чтобы он не возомнил себя спосбным своим молчанием возбудить внутри внешне уравновешенного человека цели разбдуть его голос, заставить его заговорить, заставить его просить. Чтобы он издал хоть звук, чтобы не молчал,чтобы не расслаивала разум распадающаяся на шепчущиеся звуки тишина. Виктор счастлив был - вот оно, то единственное спасение, - смыкая влажные веки, осознавать что взгляд его, не встретит этой пары глаз, смотрящих сквозь жалкое человеческое тело его в никуда отовсюду. Он не преследовал Виктора, он поступал хитрее, он всегда ждал Виктора, как преданный пес, он неизменно оказывался прикованным к креслу напротив его, Виктора, постели, там, где среди пуховых одеял теряла свое окончание нить времени, удерживая которую в слепых пальцах, Виктор жил. Он был умен, Виктор сразу признал способный ум позади этого распростертого на лице белесого лба этого пластичного черепа, трансормирующего свое выражение вопреки ожиданиям Виктора, точно нарочито раззадоривая в Викторе раздражение и распаляя его интерес, который, достигнув апогея, был встречен непроницаемым молчанием. А теперь Виктор, молодой мужчина, но с опущеными подрагивающими плечами, удерживающими вделанные в них несмелые мышцы рук, обернутые сеткой вздутых пульсирующих вен, на сильном торсе, истощенным до той степени, когда кожа повисает на ребрах наподобие добротно скроенной одежды размера большего, чем человек, надевший ее и, вероятно, заполучивший ее на свое тело, когда та соскользнула с сотоятельного плеча; но торсе природно сильном несмотря на вынжденную его нынешнюю убогую сухость, удерживаемом на ногах, замерших в полусогнутом положении, которое характерно для опускающихся на колени рабов - дерзкая дрожь жажды подняться задавлена тяжестью несоответственно малой силы решимости и чрезвычайно низкой высотой потолков темной землянки; Виктор охвачен был клокочущим ужасом, и, сотрясаемый трпещущим внутри грудной клетки страхом, не мог разомкнуть пальцев на дружественном запястье ножа, не смел поднять головы и в раскрытых складках кожи в глвзницах обнаружить ясный взгляд, не мог повелевать собственным телом. Разум же его был поглощен мольбой уже не спасения от него, не об избежании убийства, он исступленно повторял слова, сливая их в непрерываемый вой, вопль, он кричал. Неужели он заговорил? Виктор раскрыл глаза и вдруг в нелепой позе осел на кресло, с которого рывком поднялся, выбрасывая руку с лезвием и усугубляя глубину погружения ржавого клинка в его тело, которое, вдруг метнувшись навстречу Виктору, в нелепой позе осело на кресло.