Феноменология отщепенства. Психологические портреты: Игорь Сажин.
Игорь Валентинович Сажин - один из самых заметных «оппозиционеров» республики. Без него редко обходится хоть сколь-нибудь политически значимое мероприятие тех, кто в наших широтах называет себя «оппозицией». При этом транслируемая Сажиным жизненная и политическая позиция подкупает своей кажущейся прозрачной простотой и искренностью.
Я знаком с теми его почитателями, которые всерьёз говорят о «глубине» и других «возвышенных» качествах натуры Игоря Валентиновича возможно не понимая, что перечисление этих качеств в приводимой ими комбинации свидетельствует о шизоидной личности кумира. Это находит подтверждение и при анализе его выступлений, многочисленных текстов, манеры публичного поведения: характер Сажина может быть охарактеризован как дуальный (или диальный), который включает в себя два характерологических радикала - истеричный и шизоидный, а сам обладатель такого характера - шизоистероид.
Сажин способен производить впечатление миссионера, аскета, трибуна, лидера плебса. Есть в нём что-то от юродивого - манера одеваться и отношение к своему внешнему виду, близкая к делириумной неотмирность, своеобразная эпатажность, готовность принять осмеяние и получить от этого специфическое удовольствие. Игорь Сажин напоминает возмутителя разума против мудрости, пророка декадентов, пророка эпохи упадка, а потому очень похожего на шута. Он обладает определённым авторитетом, который может быть расцениваем некоторыми (особенно дамами определённого темперамента и не простой жизненной судьбы) как своеобразная харизма. Речи и тексты Сажина изобилуют многоуровневой рефлексией и кажутся многим разновидностью банального позёрства. Его выступления и эссе являются видом логореи, а его юродство не лишено плоского самолюбования. Всё перечисленное вполне укладывается в образ поистаскавшегося в мучительных мытарствах сублимирующей борьбы с ветряными мельницами жреца эпохи упадка - шута, арлекина, трикстера, «студента холодных вод» - выразителя шизоидной логики и аутистической оторванности от действительной жизни.
Я знаком с теми его почитателями, которые всерьёз говорят о «глубине» и других «возвышенных» качествах натуры Игоря Валентиновича возможно не понимая, что перечисление этих качеств в приводимой ими комбинации свидетельствует о шизоидной личности их кумира. Это находит подтверждение и при анализе его выступлений, многочисленных текстов, манеры публичного поведения: характер Сажина может быть охарактеризован как дуальный (или диальный), который включает в себя два характерологических радикала - истеричный и шизоидный, а сам обладатель такого характера - шизоистероид.
Я не раз слышал о его неподкупности, чему даже склонен верить. Он в отличие от Мезака не торгует собой, по крайней мере, так явно (что не означает, что за его спиной те, кого он считает соратниками, не торгуют им). Он стремиться к самоутверждению совершенно иного рода.
В поведении Игоря Сажина отчётливо заметны мессианские мотивы. Причём, заметны настолько, что его можно назвать носителем индивидуального мессианского сознания. Его внутренний мир буквально пронизан мессианскими миазмами и это очевидно даже в мелочах, например, в его манере выступать публично. Даже конфликтуя, он как-бы приобретает дополнительные основания для самоутверждения именно как местночтимый гуру и признания в таком качестве в определённой среде довольно узкой и специфичной во всех смыслах.
Если опираться на классические психоаналитические концепции, то в таком поведении проявляется родительское влияние и те ценности и экзистенциальные приоритеты, которые ребёнок усвоил в детстве. Родители (или те, кто их замещал, а также те взрослые, чья личность имела значения для ребёнка в процессе его социализации) поселяются во внутреннем мире ребёнка и в разнообразных формах продолжают жить вместе с ним на протяжении всей его жизни. И не только жить, но и функционировать, оказывать влияние на дела, устремления и поступки. Они вдохновением и печалью волнуются в своих детях ставших уже взрослыми и, возможно, давно забывших тех, кому они обязаны рождением.
В ощущении своего избранничества все особенности душевного устройства нашего героя соединяются, как в фокусе, преобразуются и становятся тем, что известно как характер Сажина.
Он как будто бы ведом чем-то пронзительно глубоким и значимым и это является подлинной движущей силой его жизни. В детстве вполне очевидно Игорь претерпевал несправедливые с его точки зрения обиды со стороны сверстников. При этом мечтой его родителей было, в сущности, не реализованное стремление «подняться» в жизни, совершить то, что социологи называют вертикальной восходящей мобильностью. Это стремление они передали и сыну, и именно оно пронзительным вдохновением волнуется в Игоре на протяжении всей его жизни. Кроме того, желание «подняться» было обусловлено и частыми притеснениями со стороны сверстников. В силу совокупности черт психического склада, принципов воспитания и жизненных обстоятельств желание «подняться» в Игоре выразилось главным образом в стремлении приобрести интеллектуальные качества, которые позволили бы ему как возвыситься над теми, от кого он испытывал в детстве притеснения (здесь, разумеется, важны не конкретные личности, а ситуации и психотипы, причинявшие дискомфорт), а также получить возможность играть роль лидера. Иными словами, общественная деятельность для него это шанс вырваться из личного экзистенциального тупика, в котором он оказался ещё в детстве и возможно не по своей воле. Когда Игорь Сажин вещает, заявляет, бунтует, призывает он стремиться не столько убедить окружающих в том, о чём он говорит, сколько ещё и ещё раз преодолеть (или создать иллюзию преодоления) воспоминания о тех травмирующих ситуациях, которые он претерпел в детстве.
Каково происхождение мессианизма в характере личности вообще? Его истоки, в том числе и в недостатках общения с родителями, конкретно, с матерью, что компенсируется купанием в грёзах, погружением в младенческое состояние, ассоциациями с успокаивающими природными явлениями и ласковой материнской рукой. Отсюда идеализм, мессианизм, мечтательность. Детские грёзы - трансцендирование в иной мир, это всегда компенсация того, что ребёнок не получил от матери в детстве.
В процессе отделения от матери из первичного материала ещё внесловесных взаимоотношений с матерью и более позднего материала словесного общения уже с обоими родителями, в душе человека образуется устройство, при помощи которого он отличает плохое от хорошего на протяжении всей своей жизни - т.е. оценивающая инстанция. Это то, что изнутри влияет на поведение взрослого человека так, как в детстве влияли родители, позволяя или не позволяя совершать ему какие-либо поступки.
В отличие от людей, у которых процесс общения с матерью прошёл все естественные стадии и естественно же завершился отделением от физической матери, окончательным формированием Матери внутренней (оценивающей инстанции в душе человека), кое в чём Сажин навсегда остался младенцем. У него навсегда осталась потребность, так сказать, в колыбельных интеракциях. Ему жизненно необходимо младенческое вопрошание. Не буквальный вопрос: «Что мне делать?», а засылка вопрошаемого импульса воображаемой матери: как ты посмотришь на то, что я сделаю это?
Но кому и как взрослый человек может послать эти вопрошающие импульсы? Как правило, детям, выбирая, например, профессию педагога. Иными словами в случае Сажина его стремление к менторству, покровительству, наставничеству и работе с теми, кого можно чему-то обучить, это форма выражения инфантильных душевных интеракций, происхождение которых объясняется душевной травмой причинённой недостатком родительского и, главным образом, материнского внимания и понимания.
Согласно М.Кляйн, а также Д.Ранкур-Лаферьеру, если ребёнок находится на относительно высокой ступени социализации и понимает, что «хорошая» и «плохая» мать есть один и тот же субъект, у него возникает чувство вины по поводу своих эдиповских фантазий насчёт матери, т.е. подсознательное чувство вины и стыда за желание изнасиловать, избить, унизить, заставив стыдиться, наконец, убить мать. И тогда у ребёнка появляется страх реально обидеть или навсегда потерять мать, которая любима столь же сильно, как и ненавидима. Также имеет значение и страх быть наказанным отцом даже за сам факт малейшего проявления подобных фантазий в реальном поведении ребёнка. У ребёнка появляется чувство душевного смятения и желание как-то компенсировать возможную потерю, причём не столько матери как человека вообще, сколько ощущения интимной близости с матерью необходимой ребёнку как инструмент защиты, кстати, в том числе, и от отца, в том числе, и как воображаемого конкурента в борьбе за внимание матери. Если подобная коллизия становится частью реальности, то это порождает психическое состояние, при котором ребёнок испытывает чувство депрессивной тревоги и которое в латентном положении может быть сколь угодно долгим и не заканчивающимся даже с наступлением взрослости.
Если депрессивная тревога не преодолевается вплоть до взрослого состояния человека, если она является психологическим фоном его социализации, то тогда человек, как правило, становится истериком.
Но истерия связана и с сексуальностью, вернее, с чувством сексуальной неполноценности, с неудачами на «любовном фронте». Важно отметить, что истерия является всего лишь одним из аспектов невроза. З.Фрейд по этому поводу писал, что «истерия возникает благодаря вытеснению невыносимого представления по мотиву отпора». Иными словами, неспособность конкурировать с соперниками и сохранить внимание потенциального объекта сексуального вожделения. Высказываясь по этому поводу, И.Брёйер прямо утверждал: «Сексуальная функция - фундамент истерии, как и вообще всех неврозов». Но есть и ещё один момент, который Фрейд отмечал в работе «К вопросу об этиологии истерии»: «… в основе каждого случая истерии могут быть обнаружены одно или несколько переживаний примитивного сексуального опыта, относящихся к первым годам детства…». В принципе, ничего нового: сексуальные неудачи взрослого человека произрастают из детства, когда, к примеру, из-за внешней неопрятности, которая, в свою очередь, вполне могла быть видимым признаком состояния депрессивной тревоги, например, по поводу разлада с матерью, Игоря могли третировать сверстники: обижать мальчики и высмеивать девочки. Уже во взрослой жизни отголоском тех далёких униженных состояний являются постоянные жалобы на тёщу.
К мессианизму может вести истерия страха, которая связана с некими тревожными ожиданиями обусловленными нереализованным и подавляемым либидо. И это может означать жизненную трагедию, если подобное состояние длится годы и десятилетия.
Мессианский комплекс может показаться не таким уж и плохим в сравнении с другими комплексами, например, неполноценности или униженности, преследования или неоценённости. Но всё же это комплекс, т.е. преимущественно бессознательное стремление, определяющее поведение человека, при этом истинные мотивы собственного поведения остаются для него скрытыми. При этом всевозможные поношения, гонения являются непременными условиями ощущения мессианства. Более того, в них возникает настоятельная потребность.
Мироощущение Игоря Валентиновича отличает холизм. Возможно, это результат давнего ожесточения - пренебрегать раздражающими нюансами при постижении мира. Его мировоззрение чрезвычайно тоталитарно. Парадигмы мышление отличные от его собственной, он яростно не принимает, что, надо сказать, типично для российских «демократов». Между прочим, декларативная приверженность к демократическим ценностям и нетерпимость к иному мнению выдают раздвоенность внутреннего мира, что может быть проявлением шизофрении или другой формы психопатологии.
Он переносит на власть (страну, систему и т.д.) образ какого-то человека (или нескольких людей), которого когда-то ненавидел. Враг присутствует всегда? Конечно (увы)! Враги - это часть его самого. Неудачи с женщинами и постоянное недовольство тёщей ожесточили его и крайне способствовали к восприятию мира в дуальном контексте.
Для Сажина ненависть - один из способов сохранения границ, защиты собственной суверенности, которую так часто нарушали в детстве. Он обладает ярко выраженной субъективной предрасположенностью к ненависти. Но ведь враги могут быть одновременно как настоящими, реальными, так и продуктом фантазий.
Глубокий внутренний конфликт, которым поражена душа Сажина, выдают и такие черты его характера как трусость и боязнь ответственности за реализацию собственных устремлений и установок. Это как раз и есть признаки глубокого внутреннего конфликта, одним из признаков которого является истеричность.
Что характеризует истерика? Согласно Брёйеру это умный, живой, волевой человек, нервная система которого освобождает избыток энергии, требующей реализации. Истерика это нечто похожее на бегство от монотонности и обыденности существования. По мнению И.Брёйера, истерик особенно страдает из-за своих воспоминаний, от которых он фатально зависим. Причины всё те же - психическая травма, эмоциональный шок испытанные, как правило, в детстве. Сажин, как истерик, вполне сохранил психические стигмы раннего пубертата: отказ или ограничение половой жизни при перенапряжённых эротических фантазиях, «быстро проносящиеся порывы чувств, инфантильную мечтательность, театральный пафос, резко контрастирующий с наивной, капризничающей детскостью, склонность к броским, блестящим ролям и игру с мыслями о самоубийстве, - всю ту причудливую смесь забавного и трагического, которая характерна для определённой фазы пубертата» (Э.Кречмер).
Отдельный вопрос об отношениях Сажина с детьми. По единодушному мнению людей его знающих, он очень любит возиться с детьми. Правда, это не помешало ему стать участником в высшей степени неприятного конфликта в «Лицее народной дипломатии», когда он чуть ли не подрался с учеником, лишний раз напомнив окружающим о собственной истеричности с признаками настоящей патологии.
Давно замечено, что самый горячий отклик идеи мессианского толка получают у детей и подростков. В детском возрасте не столь важны формальные определения сложных философских концептов, которые, к тому же, дети не всегда способны понять, зато у них развита восприимчивость к мечте, к некоему идеалу, к новым возвышенным и романтичным идеям. Следует иметь ввиду ещё один важный аспект детской психологии: так сказать, не испорченность взрослостью с её цинизмом и жестокой расчётливостью, доверчивость, наивность, душевная открытость. Дети как раз по причине неполноты их знаний, отсутствия жизненного опыта и не способности к целостному, многостороннему анализу явлений и ситуаций - воспринимают всё, не усложняя и не задавая лишних вопросов. Они есть идеальный объект идеологического воздействия, поэтому Сажин так любит с ними иметь дело. Кроме того, он не забывает своё детство, в котором ему так не хватало экзистенциальной метафизической высоты. И сообщая, став взрослым человеком, что-то, по его мнению, высокое и важное детям, т.е. учительствуя, он имеет ввиду себя, когда он был ещё ребёнком и ему мучительно не доставало взыскуемой высоты, ощущения которой ему не могли дать родители.
В тяге к общению с детьми Сажин обнаруживает собственную детскость. По свидетельству людей знающих его, он часто бывает наивен, излишне доверчив и т.д., обнаруживая признаки собственной инфантильности.
Возможно, в привязанности Сажина к детям и попытками вовлечь их в собственный мир мессианских иллюзий кроется стремление дать им то, чего он сам был лишён в детстве - атмосферы справедливости и внимания родителей к его персоне.
Однако то, что при этом носитель мессианского сознания поражён ещё и мазохистскими склонностями, что делает общение с детьми потенциально опасным как для самого носителя мессианского комплекса, так и для детей (инцидент в «Лицее народной дипломатии»: Сажин ведь не мог не догадываться, что следствием столь острого конфликта с учеником будут и его личные страдания, тем не менее, будучи уже педагогом с многолетним стажем, решился на доведения конфликта до предела).
Мессианизм, как правило, связан с мазохизмом. Могут ли поведенческие стереотипы и установки, присущие носителям мессианского сознания, иметь отношение к мазохизму? На первый взгляд эти две категории сущностно противоположны, ибо если мессианизм часто выражается в форме агрессии, то мазохизм в отрыве от садистических черт характера, как правило, выражается в форме покорности, пассивности и особом «вкусе» к унижениям, провоцировании к себе уничижительного отношения со стороны окружающих, например, вследствие неопрятного внешнего вида. Онтогенетически об эти феномена связаны с проблемой ранних, эдиповских отношений ребёнка с матерью, со страхом преследования со стороны «злой» или «каннибалической матери». Этот детский страх вполне может стать причиной паранойи. Мазохизм имеет истоки в ранних взаимоотношениях с матерью. Вот что пишут о сущности мазохизма К.К.Новик и Д.Новик: «Зарождение мазохизма следует искать в раннем детстве, в попытках ребёнка приспособиться к ситуации, в которой безопасность его существования зависит только от его мучительных взаимоотношений с матерью».
Мессианизм и мазохизм можно объединить и в клиническом контексте, когда пациент колеблется между мессианским отношением и мазохизмом к одному и тому же объекту. И мессия, и мазохист могут отвергать силу ради любви (в самом широком смысле этого слова) и любовь ради силы. В данном контексте мы, вслед за современным американским психологом Д.Найдсом можем подразумевать под «силой» ощущение недоброжелательной власти над другими личностями, от которых исходит агрессия, а под «любовью» - внимание, заботу, жалость, проявляемые другой личностью.
Важно отметить ещё одну существенную черту сажинского характера: любовь к природе, к поездкам на природу. В том, как он их описывает, а делает он это с явным удовольствием, проявляя отмеченный мировоззренческий холизм и полагая, что природа это и есть взыскуемый идеал первозданного единства и мирового лада - объект его мессианских устремлений. В своих путевых записках, когда в путешествиях его сопровождает ребёнок, он отражает мотив отождествления природы и матери.
Природа для Игоря Валентиновича - это райское бытие колыбели и материнского присутствия. Он словно продолжает общаться с матерью, даже когда её нет рядом. Природа заменяет ему мать, вернее, природа в его жизни - это мать на той стадии личного существования, когда ещё не различаются черты её индивидуального лица, но ощущаются благие импульсы материнского присутствия. Когда Сажин отправляется на лоно природы с сыном, он ищет эти благие переживания, успокаивающие, как материнская рука. Сажину нужен некто, кто смог бы его выслушивать и поправлять (кстати, это тоже признак инфантильности). И своего идеального собеседника он находит, оставаясь лицом к лицу с природой, а не с человеком.
Таков человек - Игорь Валентинович Сажин - инфантильный шизоистероид, отягощённый мессианско-мазохистскими комплексами, корни которых в психологически напряжённом, перманентно конфликтном детстве. Занимаясь так называемой «правозащитной» деятельностью в известном амплуа, он стремится получить компенсацию за то, что вызывало и продолжает вызывать у него гнетущее ощущение индивидуального дискомфорта. Можно сказать, что под прикрытием местами красивых слов о вечном, Сажин исступлённо решает свои личные психологические проблемы.
Кстати, с прошедшим юбилеем Вас, Игорь Валентинович!
Я знаком с теми его почитателями, которые всерьёз говорят о «глубине» и других «возвышенных» качествах натуры Игоря Валентиновича возможно не понимая, что перечисление этих качеств в приводимой ими комбинации свидетельствует о шизоидной личности кумира. Это находит подтверждение и при анализе его выступлений, многочисленных текстов, манеры публичного поведения: характер Сажина может быть охарактеризован как дуальный (или диальный), который включает в себя два характерологических радикала - истеричный и шизоидный, а сам обладатель такого характера - шизоистероид.
Сажин способен производить впечатление миссионера, аскета, трибуна, лидера плебса. Есть в нём что-то от юродивого - манера одеваться и отношение к своему внешнему виду, близкая к делириумной неотмирность, своеобразная эпатажность, готовность принять осмеяние и получить от этого специфическое удовольствие. Игорь Сажин напоминает возмутителя разума против мудрости, пророка декадентов, пророка эпохи упадка, а потому очень похожего на шута. Он обладает определённым авторитетом, который может быть расцениваем некоторыми (особенно дамами определённого темперамента и не простой жизненной судьбы) как своеобразная харизма. Речи и тексты Сажина изобилуют многоуровневой рефлексией и кажутся многим разновидностью банального позёрства. Его выступления и эссе являются видом логореи, а его юродство не лишено плоского самолюбования. Всё перечисленное вполне укладывается в образ поистаскавшегося в мучительных мытарствах сублимирующей борьбы с ветряными мельницами жреца эпохи упадка - шута, арлекина, трикстера, «студента холодных вод» - выразителя шизоидной логики и аутистической оторванности от действительной жизни.
Я знаком с теми его почитателями, которые всерьёз говорят о «глубине» и других «возвышенных» качествах натуры Игоря Валентиновича возможно не понимая, что перечисление этих качеств в приводимой ими комбинации свидетельствует о шизоидной личности их кумира. Это находит подтверждение и при анализе его выступлений, многочисленных текстов, манеры публичного поведения: характер Сажина может быть охарактеризован как дуальный (или диальный), который включает в себя два характерологических радикала - истеричный и шизоидный, а сам обладатель такого характера - шизоистероид.
Я не раз слышал о его неподкупности, чему даже склонен верить. Он в отличие от Мезака не торгует собой, по крайней мере, так явно (что не означает, что за его спиной те, кого он считает соратниками, не торгуют им). Он стремиться к самоутверждению совершенно иного рода.
В поведении Игоря Сажина отчётливо заметны мессианские мотивы. Причём, заметны настолько, что его можно назвать носителем индивидуального мессианского сознания. Его внутренний мир буквально пронизан мессианскими миазмами и это очевидно даже в мелочах, например, в его манере выступать публично. Даже конфликтуя, он как-бы приобретает дополнительные основания для самоутверждения именно как местночтимый гуру и признания в таком качестве в определённой среде довольно узкой и специфичной во всех смыслах.
Если опираться на классические психоаналитические концепции, то в таком поведении проявляется родительское влияние и те ценности и экзистенциальные приоритеты, которые ребёнок усвоил в детстве. Родители (или те, кто их замещал, а также те взрослые, чья личность имела значения для ребёнка в процессе его социализации) поселяются во внутреннем мире ребёнка и в разнообразных формах продолжают жить вместе с ним на протяжении всей его жизни. И не только жить, но и функционировать, оказывать влияние на дела, устремления и поступки. Они вдохновением и печалью волнуются в своих детях ставших уже взрослыми и, возможно, давно забывших тех, кому они обязаны рождением.
В ощущении своего избранничества все особенности душевного устройства нашего героя соединяются, как в фокусе, преобразуются и становятся тем, что известно как характер Сажина.
Он как будто бы ведом чем-то пронзительно глубоким и значимым и это является подлинной движущей силой его жизни. В детстве вполне очевидно Игорь претерпевал несправедливые с его точки зрения обиды со стороны сверстников. При этом мечтой его родителей было, в сущности, не реализованное стремление «подняться» в жизни, совершить то, что социологи называют вертикальной восходящей мобильностью. Это стремление они передали и сыну, и именно оно пронзительным вдохновением волнуется в Игоре на протяжении всей его жизни. Кроме того, желание «подняться» было обусловлено и частыми притеснениями со стороны сверстников. В силу совокупности черт психического склада, принципов воспитания и жизненных обстоятельств желание «подняться» в Игоре выразилось главным образом в стремлении приобрести интеллектуальные качества, которые позволили бы ему как возвыситься над теми, от кого он испытывал в детстве притеснения (здесь, разумеется, важны не конкретные личности, а ситуации и психотипы, причинявшие дискомфорт), а также получить возможность играть роль лидера. Иными словами, общественная деятельность для него это шанс вырваться из личного экзистенциального тупика, в котором он оказался ещё в детстве и возможно не по своей воле. Когда Игорь Сажин вещает, заявляет, бунтует, призывает он стремиться не столько убедить окружающих в том, о чём он говорит, сколько ещё и ещё раз преодолеть (или создать иллюзию преодоления) воспоминания о тех травмирующих ситуациях, которые он претерпел в детстве.
Каково происхождение мессианизма в характере личности вообще? Его истоки, в том числе и в недостатках общения с родителями, конкретно, с матерью, что компенсируется купанием в грёзах, погружением в младенческое состояние, ассоциациями с успокаивающими природными явлениями и ласковой материнской рукой. Отсюда идеализм, мессианизм, мечтательность. Детские грёзы - трансцендирование в иной мир, это всегда компенсация того, что ребёнок не получил от матери в детстве.
В процессе отделения от матери из первичного материала ещё внесловесных взаимоотношений с матерью и более позднего материала словесного общения уже с обоими родителями, в душе человека образуется устройство, при помощи которого он отличает плохое от хорошего на протяжении всей своей жизни - т.е. оценивающая инстанция. Это то, что изнутри влияет на поведение взрослого человека так, как в детстве влияли родители, позволяя или не позволяя совершать ему какие-либо поступки.
В отличие от людей, у которых процесс общения с матерью прошёл все естественные стадии и естественно же завершился отделением от физической матери, окончательным формированием Матери внутренней (оценивающей инстанции в душе человека), кое в чём Сажин навсегда остался младенцем. У него навсегда осталась потребность, так сказать, в колыбельных интеракциях. Ему жизненно необходимо младенческое вопрошание. Не буквальный вопрос: «Что мне делать?», а засылка вопрошаемого импульса воображаемой матери: как ты посмотришь на то, что я сделаю это?
Но кому и как взрослый человек может послать эти вопрошающие импульсы? Как правило, детям, выбирая, например, профессию педагога. Иными словами в случае Сажина его стремление к менторству, покровительству, наставничеству и работе с теми, кого можно чему-то обучить, это форма выражения инфантильных душевных интеракций, происхождение которых объясняется душевной травмой причинённой недостатком родительского и, главным образом, материнского внимания и понимания.
Согласно М.Кляйн, а также Д.Ранкур-Лаферьеру, если ребёнок находится на относительно высокой ступени социализации и понимает, что «хорошая» и «плохая» мать есть один и тот же субъект, у него возникает чувство вины по поводу своих эдиповских фантазий насчёт матери, т.е. подсознательное чувство вины и стыда за желание изнасиловать, избить, унизить, заставив стыдиться, наконец, убить мать. И тогда у ребёнка появляется страх реально обидеть или навсегда потерять мать, которая любима столь же сильно, как и ненавидима. Также имеет значение и страх быть наказанным отцом даже за сам факт малейшего проявления подобных фантазий в реальном поведении ребёнка. У ребёнка появляется чувство душевного смятения и желание как-то компенсировать возможную потерю, причём не столько матери как человека вообще, сколько ощущения интимной близости с матерью необходимой ребёнку как инструмент защиты, кстати, в том числе, и от отца, в том числе, и как воображаемого конкурента в борьбе за внимание матери. Если подобная коллизия становится частью реальности, то это порождает психическое состояние, при котором ребёнок испытывает чувство депрессивной тревоги и которое в латентном положении может быть сколь угодно долгим и не заканчивающимся даже с наступлением взрослости.
Если депрессивная тревога не преодолевается вплоть до взрослого состояния человека, если она является психологическим фоном его социализации, то тогда человек, как правило, становится истериком.
Но истерия связана и с сексуальностью, вернее, с чувством сексуальной неполноценности, с неудачами на «любовном фронте». Важно отметить, что истерия является всего лишь одним из аспектов невроза. З.Фрейд по этому поводу писал, что «истерия возникает благодаря вытеснению невыносимого представления по мотиву отпора». Иными словами, неспособность конкурировать с соперниками и сохранить внимание потенциального объекта сексуального вожделения. Высказываясь по этому поводу, И.Брёйер прямо утверждал: «Сексуальная функция - фундамент истерии, как и вообще всех неврозов». Но есть и ещё один момент, который Фрейд отмечал в работе «К вопросу об этиологии истерии»: «… в основе каждого случая истерии могут быть обнаружены одно или несколько переживаний примитивного сексуального опыта, относящихся к первым годам детства…». В принципе, ничего нового: сексуальные неудачи взрослого человека произрастают из детства, когда, к примеру, из-за внешней неопрятности, которая, в свою очередь, вполне могла быть видимым признаком состояния депрессивной тревоги, например, по поводу разлада с матерью, Игоря могли третировать сверстники: обижать мальчики и высмеивать девочки. Уже во взрослой жизни отголоском тех далёких униженных состояний являются постоянные жалобы на тёщу.
К мессианизму может вести истерия страха, которая связана с некими тревожными ожиданиями обусловленными нереализованным и подавляемым либидо. И это может означать жизненную трагедию, если подобное состояние длится годы и десятилетия.
Мессианский комплекс может показаться не таким уж и плохим в сравнении с другими комплексами, например, неполноценности или униженности, преследования или неоценённости. Но всё же это комплекс, т.е. преимущественно бессознательное стремление, определяющее поведение человека, при этом истинные мотивы собственного поведения остаются для него скрытыми. При этом всевозможные поношения, гонения являются непременными условиями ощущения мессианства. Более того, в них возникает настоятельная потребность.
Мироощущение Игоря Валентиновича отличает холизм. Возможно, это результат давнего ожесточения - пренебрегать раздражающими нюансами при постижении мира. Его мировоззрение чрезвычайно тоталитарно. Парадигмы мышление отличные от его собственной, он яростно не принимает, что, надо сказать, типично для российских «демократов». Между прочим, декларативная приверженность к демократическим ценностям и нетерпимость к иному мнению выдают раздвоенность внутреннего мира, что может быть проявлением шизофрении или другой формы психопатологии.
Он переносит на власть (страну, систему и т.д.) образ какого-то человека (или нескольких людей), которого когда-то ненавидел. Враг присутствует всегда? Конечно (увы)! Враги - это часть его самого. Неудачи с женщинами и постоянное недовольство тёщей ожесточили его и крайне способствовали к восприятию мира в дуальном контексте.
Для Сажина ненависть - один из способов сохранения границ, защиты собственной суверенности, которую так часто нарушали в детстве. Он обладает ярко выраженной субъективной предрасположенностью к ненависти. Но ведь враги могут быть одновременно как настоящими, реальными, так и продуктом фантазий.
Глубокий внутренний конфликт, которым поражена душа Сажина, выдают и такие черты его характера как трусость и боязнь ответственности за реализацию собственных устремлений и установок. Это как раз и есть признаки глубокого внутреннего конфликта, одним из признаков которого является истеричность.
Что характеризует истерика? Согласно Брёйеру это умный, живой, волевой человек, нервная система которого освобождает избыток энергии, требующей реализации. Истерика это нечто похожее на бегство от монотонности и обыденности существования. По мнению И.Брёйера, истерик особенно страдает из-за своих воспоминаний, от которых он фатально зависим. Причины всё те же - психическая травма, эмоциональный шок испытанные, как правило, в детстве. Сажин, как истерик, вполне сохранил психические стигмы раннего пубертата: отказ или ограничение половой жизни при перенапряжённых эротических фантазиях, «быстро проносящиеся порывы чувств, инфантильную мечтательность, театральный пафос, резко контрастирующий с наивной, капризничающей детскостью, склонность к броским, блестящим ролям и игру с мыслями о самоубийстве, - всю ту причудливую смесь забавного и трагического, которая характерна для определённой фазы пубертата» (Э.Кречмер).
Отдельный вопрос об отношениях Сажина с детьми. По единодушному мнению людей его знающих, он очень любит возиться с детьми. Правда, это не помешало ему стать участником в высшей степени неприятного конфликта в «Лицее народной дипломатии», когда он чуть ли не подрался с учеником, лишний раз напомнив окружающим о собственной истеричности с признаками настоящей патологии.
Давно замечено, что самый горячий отклик идеи мессианского толка получают у детей и подростков. В детском возрасте не столь важны формальные определения сложных философских концептов, которые, к тому же, дети не всегда способны понять, зато у них развита восприимчивость к мечте, к некоему идеалу, к новым возвышенным и романтичным идеям. Следует иметь ввиду ещё один важный аспект детской психологии: так сказать, не испорченность взрослостью с её цинизмом и жестокой расчётливостью, доверчивость, наивность, душевная открытость. Дети как раз по причине неполноты их знаний, отсутствия жизненного опыта и не способности к целостному, многостороннему анализу явлений и ситуаций - воспринимают всё, не усложняя и не задавая лишних вопросов. Они есть идеальный объект идеологического воздействия, поэтому Сажин так любит с ними иметь дело. Кроме того, он не забывает своё детство, в котором ему так не хватало экзистенциальной метафизической высоты. И сообщая, став взрослым человеком, что-то, по его мнению, высокое и важное детям, т.е. учительствуя, он имеет ввиду себя, когда он был ещё ребёнком и ему мучительно не доставало взыскуемой высоты, ощущения которой ему не могли дать родители.
В тяге к общению с детьми Сажин обнаруживает собственную детскость. По свидетельству людей знающих его, он часто бывает наивен, излишне доверчив и т.д., обнаруживая признаки собственной инфантильности.
Возможно, в привязанности Сажина к детям и попытками вовлечь их в собственный мир мессианских иллюзий кроется стремление дать им то, чего он сам был лишён в детстве - атмосферы справедливости и внимания родителей к его персоне.
Однако то, что при этом носитель мессианского сознания поражён ещё и мазохистскими склонностями, что делает общение с детьми потенциально опасным как для самого носителя мессианского комплекса, так и для детей (инцидент в «Лицее народной дипломатии»: Сажин ведь не мог не догадываться, что следствием столь острого конфликта с учеником будут и его личные страдания, тем не менее, будучи уже педагогом с многолетним стажем, решился на доведения конфликта до предела).
Мессианизм, как правило, связан с мазохизмом. Могут ли поведенческие стереотипы и установки, присущие носителям мессианского сознания, иметь отношение к мазохизму? На первый взгляд эти две категории сущностно противоположны, ибо если мессианизм часто выражается в форме агрессии, то мазохизм в отрыве от садистических черт характера, как правило, выражается в форме покорности, пассивности и особом «вкусе» к унижениям, провоцировании к себе уничижительного отношения со стороны окружающих, например, вследствие неопрятного внешнего вида. Онтогенетически об эти феномена связаны с проблемой ранних, эдиповских отношений ребёнка с матерью, со страхом преследования со стороны «злой» или «каннибалической матери». Этот детский страх вполне может стать причиной паранойи. Мазохизм имеет истоки в ранних взаимоотношениях с матерью. Вот что пишут о сущности мазохизма К.К.Новик и Д.Новик: «Зарождение мазохизма следует искать в раннем детстве, в попытках ребёнка приспособиться к ситуации, в которой безопасность его существования зависит только от его мучительных взаимоотношений с матерью».
Мессианизм и мазохизм можно объединить и в клиническом контексте, когда пациент колеблется между мессианским отношением и мазохизмом к одному и тому же объекту. И мессия, и мазохист могут отвергать силу ради любви (в самом широком смысле этого слова) и любовь ради силы. В данном контексте мы, вслед за современным американским психологом Д.Найдсом можем подразумевать под «силой» ощущение недоброжелательной власти над другими личностями, от которых исходит агрессия, а под «любовью» - внимание, заботу, жалость, проявляемые другой личностью.
Важно отметить ещё одну существенную черту сажинского характера: любовь к природе, к поездкам на природу. В том, как он их описывает, а делает он это с явным удовольствием, проявляя отмеченный мировоззренческий холизм и полагая, что природа это и есть взыскуемый идеал первозданного единства и мирового лада - объект его мессианских устремлений. В своих путевых записках, когда в путешествиях его сопровождает ребёнок, он отражает мотив отождествления природы и матери.
Природа для Игоря Валентиновича - это райское бытие колыбели и материнского присутствия. Он словно продолжает общаться с матерью, даже когда её нет рядом. Природа заменяет ему мать, вернее, природа в его жизни - это мать на той стадии личного существования, когда ещё не различаются черты её индивидуального лица, но ощущаются благие импульсы материнского присутствия. Когда Сажин отправляется на лоно природы с сыном, он ищет эти благие переживания, успокаивающие, как материнская рука. Сажину нужен некто, кто смог бы его выслушивать и поправлять (кстати, это тоже признак инфантильности). И своего идеального собеседника он находит, оставаясь лицом к лицу с природой, а не с человеком.
Таков человек - Игорь Валентинович Сажин - инфантильный шизоистероид, отягощённый мессианско-мазохистскими комплексами, корни которых в психологически напряжённом, перманентно конфликтном детстве. Занимаясь так называемой «правозащитной» деятельностью в известном амплуа, он стремится получить компенсацию за то, что вызывало и продолжает вызывать у него гнетущее ощущение индивидуального дискомфорта. Можно сказать, что под прикрытием местами красивых слов о вечном, Сажин исступлённо решает свои личные психологические проблемы.
Кстати, с прошедшим юбилеем Вас, Игорь Валентинович!