Аппетит и спонтанность
У людей с багом Доярка, даже маленьким, часто возникает недоумение, когда они слышат, что говорить о сексе с точки зрения количества и техники нельзя.
Им кажется, что это покушение на их раскованность. Но раскованности у них нет.
Когда люди говорят или даже просто размышляют о сексе с точки зрения количества или техники, они занимаются последовательным уничтожением спонтанности, как если бы они строили плотину, чтобы заблокировать поток.
Это можно сравнить с разговорами о еде.
Представьте себе, что, восседая за красиво сервированным столом с друзьями, вы ведете речь о работе своего желудочно-кишечного тракта.
- Люблю селедку с луком, - говорите вы. - Она так возбуждает мои вкусовые рецепторы. Жирная селедочка обволакивает мой пищевод, уксус и лук способствуют секреции желудочного сока. Иногда, съев много селедки с луком, я чувствую нагрузку на поджелудочную железу, но зато мой кишечник работает лучше.
Лица людей за столом станут кислыми как тот уксус и их аппетит снизится. Потом вы можете жаловаться, что никто нынче не любит поговорить о еде, и едят плохо, все какие-то апатичные и угрюмые. Примерно так люди с багом Доярка жалуются на слабый темперамент партнеров.
Никто не будет отрицать, что вкус еды приносит удовольствие, но чтобы не испортить другим аппетит, лучше говорить о еде, избегая физиологических подробностей и всех тех эпитетов, которые опускают процесс принятия пищи на уровень чистой физиологии. Это сейчас же создает отталкивающий эффект, аппетит блокируется. Люди стремятся убрать вас подальше от своего стола, чтобы нормально поесть.
Другая крайность: говорить или писать о еде слишком абстрактно и возвышенно.
"Этот суп хорош как грезы юной нимфы". "Этот гуляш вдохновляет как военный марш".
Как ни силится ваш собеседник представить, каковы на вкус грезы нимфы или гимн, он не сможет. У него возникнет раздражение, что вы несете чушь вместо того, чтобы просто есть.
Так же это воспринимается, когда вы начинаете говорить о сексе.
Что касается количества секса, о котором так любят упомянуть Доярки, это все равно, что перечислять, сколько именно сарделек или вареных яиц вы поглотили за ужином.
Если вы толстяк, приятель подумает, что ничего хорошего в вашем обжорстве нет, однако если вы жалуетесь на плохой аппетит, это слушать совсем скучно.
"Вчера не мог съесть ни кусочка пиццы, пожевал начинку, помусолил и все".
Люди, которые фокусируются на технике: в какой позе, каким способом, портят другим аппетит еще больше, чем если бы за столом описывали свое пищеварение.
Только один вид разговоров о пище может разогревать аппетит: если вы описываете вкус без физиологических подробностей или описываете эстетику блюда, не забывая, что это еда, а не просто украшение.
Описывая ощущения от еды, надо делать это тонко, деликатно, останавливаясь на дегустации, не опускаясь на уровень пищеварения. В описаниях, цель которых пробудить аппетит, а не убить, еда тает во рту, она нежная, сочная, свежая, или хрустящая, если это, например, жареная картошка или маринованные грибы, то есть такая, что приятно представить. С описаниями секса все еще тоньше, там лучше останавливаться на уровне эмоций, а с ощущениями быть осторожней.
Сравните с описанием обеда у Тургенева в "Вешних водах", когда цель писателя была обратной - отворотить аппетит.
"Кому не известно, что такое немецкий обед? Водянистый суп с шишковатыми клецками и корицей, разварная говядина, сухая как пробка, с приросшим белым жиром, осклизлым картофелем, пухлой свеклой и жеваным хреном, посинелый угорь с капорцами и уксусом, жареное с вареньем и неизбежная Mehlspeise, нечто вроде пудинга, с кисловатой красной подливкой…"
Тургенев формирует у читателя ощущения, что еда сухая или склизкая, ее трудно или неприятно жевать, она в лучшем случае безвкусная, водянистая, выглядит несвежей, посинелой, распухшей или даже жеванной кем-то, и то, что должно быть сладким, кислое, а соленое зачем-то пахнет корицей. Так создается образ хаоса и несоответствий, разочарования в ожиданиях.
Приведите пример описаний по-настоящему вкусной еды, их много в классике, и расскажите, какими способами достигается формирование положительных ощущений у читателей.
Буквальная параллель в сексе.
Вот описание Мопассаном ("Милый друг") неприятного для героя секса:
"Как только они оставались одни, она набрасывалась на него с поцелуями, подпрыгивала, тряся своим пышным бюстом, резвилась, как нескладный, угловатый подросток, уморительно надувала губки. Ему претили ее ласковые словечки: «мышонок», «котик», «песик», «птенчик», «бесценный мой», «сокровище мое», претил этот девичий стыд, который она напускала на себя перед тем, как лечь в постель, претили эти легкие движения испуга, которые, видимо, казались ей самой очаровательными, претило ее заигрывание с ним - заигрывание развращенной институтки".
Сравните с "немецким супом" у Тургенева: то же несоответствие, диссонанс, словно поломка структуры.
А вот приятный секс в том же произведении:
"Вдруг он почувствовал, что она шевельнула ногой. Достаточно было этого чуть заметного движения, резкого, нервного, нетерпеливого, выражавшего досаду, а быть может, призыв, чтобы он весь затрепетал и, живо обернувшись, потянулся к ней, ища губами ее губы, а руками - ее тело".
Никаких описаний тела, размеров или формы, только импульсы и эмоции, которые эти импульсы порождают.
Как у Тургенева во "Внешних водах" в противовес "немецкому супу" есть "русское варенье", которое обожает Полозов и достаточно сказать, что тот по утрам требовал банку варенья и съедал несколько ложек, чтобы читатель почувствовал, как тому было вкусно.
«Полозов проснулся, по собственному замечанию, раньше обыкновенного... и... проглотив ложек с восемь варенья, русского варенья, которое принес ему камердинер в темно-зеленой, настоящей «киевской» банке и без которого он, по его словам, жить не мог... уставился припухшими глазами на Санина и спросил его, не хочет ли он поиграть с ним в дурачки»
Многие классики подробно описывали невкусную еду или плохой секс, но когда дело касалось очень вкусной еды или очень хорошего секса, их описания становились краткими, насыщенными скорее действиями, а не созерцанием. Это оправданно, потому что в том и другом случае идет речь о влечении, голоде, жажде, которые вызывают порыв и действия, тогда как отвращение - это созерцание и раздраженное перечисление, что не так.
Поэтому когда человек описывает секс с точки зрения, сколько раз, какой размер, в какой позе, создается впечатление неживой туши, которая измеряет и подсчитывает вместо того, чтобы чувствовать.
Когда речь идет о сильных эмоциях, человек лишается скрупулезности и мелочности. И если хочется дать понять, что эмоций нет и в ресурсе этом у вас глухая фрустрация, приводите свои унылые подсчеты.
Им кажется, что это покушение на их раскованность. Но раскованности у них нет.
Когда люди говорят или даже просто размышляют о сексе с точки зрения количества или техники, они занимаются последовательным уничтожением спонтанности, как если бы они строили плотину, чтобы заблокировать поток.
Это можно сравнить с разговорами о еде.
Представьте себе, что, восседая за красиво сервированным столом с друзьями, вы ведете речь о работе своего желудочно-кишечного тракта.
- Люблю селедку с луком, - говорите вы. - Она так возбуждает мои вкусовые рецепторы. Жирная селедочка обволакивает мой пищевод, уксус и лук способствуют секреции желудочного сока. Иногда, съев много селедки с луком, я чувствую нагрузку на поджелудочную железу, но зато мой кишечник работает лучше.
Лица людей за столом станут кислыми как тот уксус и их аппетит снизится. Потом вы можете жаловаться, что никто нынче не любит поговорить о еде, и едят плохо, все какие-то апатичные и угрюмые. Примерно так люди с багом Доярка жалуются на слабый темперамент партнеров.
Никто не будет отрицать, что вкус еды приносит удовольствие, но чтобы не испортить другим аппетит, лучше говорить о еде, избегая физиологических подробностей и всех тех эпитетов, которые опускают процесс принятия пищи на уровень чистой физиологии. Это сейчас же создает отталкивающий эффект, аппетит блокируется. Люди стремятся убрать вас подальше от своего стола, чтобы нормально поесть.
Другая крайность: говорить или писать о еде слишком абстрактно и возвышенно.
"Этот суп хорош как грезы юной нимфы". "Этот гуляш вдохновляет как военный марш".
Как ни силится ваш собеседник представить, каковы на вкус грезы нимфы или гимн, он не сможет. У него возникнет раздражение, что вы несете чушь вместо того, чтобы просто есть.
Так же это воспринимается, когда вы начинаете говорить о сексе.
Что касается количества секса, о котором так любят упомянуть Доярки, это все равно, что перечислять, сколько именно сарделек или вареных яиц вы поглотили за ужином.
Если вы толстяк, приятель подумает, что ничего хорошего в вашем обжорстве нет, однако если вы жалуетесь на плохой аппетит, это слушать совсем скучно.
"Вчера не мог съесть ни кусочка пиццы, пожевал начинку, помусолил и все".
Люди, которые фокусируются на технике: в какой позе, каким способом, портят другим аппетит еще больше, чем если бы за столом описывали свое пищеварение.
Только один вид разговоров о пище может разогревать аппетит: если вы описываете вкус без физиологических подробностей или описываете эстетику блюда, не забывая, что это еда, а не просто украшение.
Описывая ощущения от еды, надо делать это тонко, деликатно, останавливаясь на дегустации, не опускаясь на уровень пищеварения. В описаниях, цель которых пробудить аппетит, а не убить, еда тает во рту, она нежная, сочная, свежая, или хрустящая, если это, например, жареная картошка или маринованные грибы, то есть такая, что приятно представить. С описаниями секса все еще тоньше, там лучше останавливаться на уровне эмоций, а с ощущениями быть осторожней.
Сравните с описанием обеда у Тургенева в "Вешних водах", когда цель писателя была обратной - отворотить аппетит.
"Кому не известно, что такое немецкий обед? Водянистый суп с шишковатыми клецками и корицей, разварная говядина, сухая как пробка, с приросшим белым жиром, осклизлым картофелем, пухлой свеклой и жеваным хреном, посинелый угорь с капорцами и уксусом, жареное с вареньем и неизбежная Mehlspeise, нечто вроде пудинга, с кисловатой красной подливкой…"
Тургенев формирует у читателя ощущения, что еда сухая или склизкая, ее трудно или неприятно жевать, она в лучшем случае безвкусная, водянистая, выглядит несвежей, посинелой, распухшей или даже жеванной кем-то, и то, что должно быть сладким, кислое, а соленое зачем-то пахнет корицей. Так создается образ хаоса и несоответствий, разочарования в ожиданиях.
Приведите пример описаний по-настоящему вкусной еды, их много в классике, и расскажите, какими способами достигается формирование положительных ощущений у читателей.
Буквальная параллель в сексе.
Вот описание Мопассаном ("Милый друг") неприятного для героя секса:
"Как только они оставались одни, она набрасывалась на него с поцелуями, подпрыгивала, тряся своим пышным бюстом, резвилась, как нескладный, угловатый подросток, уморительно надувала губки. Ему претили ее ласковые словечки: «мышонок», «котик», «песик», «птенчик», «бесценный мой», «сокровище мое», претил этот девичий стыд, который она напускала на себя перед тем, как лечь в постель, претили эти легкие движения испуга, которые, видимо, казались ей самой очаровательными, претило ее заигрывание с ним - заигрывание развращенной институтки".
Сравните с "немецким супом" у Тургенева: то же несоответствие, диссонанс, словно поломка структуры.
А вот приятный секс в том же произведении:
"Вдруг он почувствовал, что она шевельнула ногой. Достаточно было этого чуть заметного движения, резкого, нервного, нетерпеливого, выражавшего досаду, а быть может, призыв, чтобы он весь затрепетал и, живо обернувшись, потянулся к ней, ища губами ее губы, а руками - ее тело".
Никаких описаний тела, размеров или формы, только импульсы и эмоции, которые эти импульсы порождают.
Как у Тургенева во "Внешних водах" в противовес "немецкому супу" есть "русское варенье", которое обожает Полозов и достаточно сказать, что тот по утрам требовал банку варенья и съедал несколько ложек, чтобы читатель почувствовал, как тому было вкусно.
«Полозов проснулся, по собственному замечанию, раньше обыкновенного... и... проглотив ложек с восемь варенья, русского варенья, которое принес ему камердинер в темно-зеленой, настоящей «киевской» банке и без которого он, по его словам, жить не мог... уставился припухшими глазами на Санина и спросил его, не хочет ли он поиграть с ним в дурачки»
Многие классики подробно описывали невкусную еду или плохой секс, но когда дело касалось очень вкусной еды или очень хорошего секса, их описания становились краткими, насыщенными скорее действиями, а не созерцанием. Это оправданно, потому что в том и другом случае идет речь о влечении, голоде, жажде, которые вызывают порыв и действия, тогда как отвращение - это созерцание и раздраженное перечисление, что не так.
Поэтому когда человек описывает секс с точки зрения, сколько раз, какой размер, в какой позе, создается впечатление неживой туши, которая измеряет и подсчитывает вместо того, чтобы чувствовать.
Когда речь идет о сильных эмоциях, человек лишается скрупулезности и мелочности. И если хочется дать понять, что эмоций нет и в ресурсе этом у вас глухая фрустрация, приводите свои унылые подсчеты.