Она сказала: «Он уже уснул!»,- задернув полог над кроваткой сына, и верхний свет неловко погасила, и, съежившись, халат упал на стул.
Мы с ней не говорили про любовь, Она шептала что-то, чуть картавя, звук «р», как виноградину, катая за белою оградою зубов.
Тут дело идет к сексу вроде бы, но герою совсем не хочется, образы вообще не про секс. Ему, похоже, не по себе, что она как будто только и ждала, пока сын уснет, она неловко гасит свет, и ему тоже неловко смотреть на это, он цепляется вниманием за какие-то отталкивающие детали - съежившийся халат, ограда зубов. Он не видит, например, мягкие губы и язык, а видит только жесткие белые, как кости, зубы. Которые как забор.
Но и героиня ему ничем помочь не может, наоборот, только усугубляет своим решетом и образов фрустрирующих добавляет:
«А знаешь: я ведь плюнула давно на жизнь свою… И вдруг так огорошить! Мужчина в юбке. Ломовая лошадь. И вдруг - я снова женщина… Смешно?»
Ей кажется что это смешно, но у него скорее жалость к ней. Может даже с примесью легкой брезгливости в конце:
О, господи, как сгиб ее плеча мне вмялся в пальцы голодно и голо и как глаза неведомого пола преображались в женские, крича!
И вот после такого тоскливого и заунывного, но обязательного секса он только и может, что удариться в философские рассуждения, как так вышло с этим миром.
Мне б окружить ее блокадой рифм, теряться, то бледнея, то краснея, но женщина! меня! благодарит! за то, что я! мужчина! нежен с нею!
Вот здесь видно, что он хотел бы и сам любить и чувствовать благодарность женщине за ее нежность, быть пылким рыцарем для нее, но ни у кого из них образ этому не соответствует. Он - уже "что-то вроде баб", она - мужик, ломовая лошадь, голодная, и неведомого пола.
задернув полог над кроваткой сына,
и верхний свет неловко погасила,
и, съежившись, халат упал на стул.
Мы с ней не говорили про любовь,
Она шептала что-то, чуть картавя,
звук «р», как виноградину, катая
за белою оградою зубов.
Тут дело идет к сексу вроде бы, но герою совсем не хочется, образы вообще не про секс. Ему, похоже, не по себе, что она как будто только и ждала, пока сын уснет, она неловко гасит свет, и ему тоже неловко смотреть на это, он цепляется вниманием за какие-то отталкивающие детали - съежившийся халат, ограда зубов. Он не видит, например, мягкие губы и язык, а видит только жесткие белые, как кости, зубы. Которые как забор.
Но и героиня ему ничем помочь не может, наоборот, только усугубляет своим решетом и образов фрустрирующих добавляет:
«А знаешь: я ведь плюнула давно
на жизнь свою… И вдруг так огорошить!
Мужчина в юбке. Ломовая лошадь.
И вдруг - я снова женщина… Смешно?»
Ей кажется что это смешно, но у него скорее жалость к ней. Может даже с примесью легкой брезгливости в конце:
О, господи, как сгиб ее плеча
мне вмялся в пальцы голодно и голо
и как глаза неведомого пола
преображались в женские, крича!
И вот после такого тоскливого и заунывного, но обязательного секса он только и может, что удариться в философские рассуждения, как так вышло с этим миром.
Мне б окружить ее блокадой рифм,
теряться, то бледнея, то краснея,
но женщина! меня! благодарит!
за то, что я! мужчина! нежен с нею!
Вот здесь видно, что он хотел бы и сам любить и чувствовать благодарность женщине за ее нежность, быть пылким рыцарем для нее, но ни у кого из них образ этому не соответствует. Он - уже "что-то вроде баб", она - мужик, ломовая лошадь, голодная, и неведомого пола.
Reply
Reply
Ну как, доярки?
Reply
Leave a comment