захлебываясь
поняла, что не имею ни сил, ни желания пить дешевый коньяк с этими людьми, расплакалась и ушла домой. жалкий день. по дороге подумала, что глупо приходить домой в таком состоянии, потому что в четырех стенах эту тоску никуда не деть, и я уж точно взвою. забрела по дороге в магазин. перебирание шмоток, толчея в примерочной, ошушение ткани меж пальцами - всегда всё это было медитацией. нашла отличную мужскую рубашку, вмеру мягкую, просторную, измятую, как я люблю. рубашки эти - дань поему постотпускному комплексу неженственности, ощущению патологический неспособности нравиться, желанию назло быть мятой, до горла закутанной, резкой, пестрой, одетой как мальчик. а рубашка линяло-голубого цвета на кнопках оказалось отличной. не хватило на нее каких-то смешных денег, ста рублей. решила вернуться на следующий день и, даже ничего не купив, вышла успокоенная.
на светофоре чуть задержалась взглядом на прохожем, и он со мной поздоровался, как со знакомой. я поздоровалась тоже, но не могла вспомнить его и призналась в этом сразу, чтоб не ломать театр вынужденной вежливости. он будто не обиделся и сказал, что мы виделись меньше года назад на пьянке в честь чьего-то дня рождения, куда меня занесло по большой случайности. ты же учишься на филфаке? - спросил. вечная история - меня все почему-то считают студенткой филологических специальностей. спросил что-то про марка. потом я убежала на автобус.
просто у меня опять рецедив той самой стадии отношений, которую мы (я?) полу в шутку называли "что-нибудь хорошее про смерть". только на этот раз без стишков, а просто с какой-то слезной остервенелой злобой. кажется, это должно быть финалом всему, но куда там. только мертвые хоронят своих мертвецов, а живые их методично выкапывают, сажают за стол и продолжают с ними прерванный на полуслове разговор. а после удивляются, что те ни капли не изменились - та же дурацкая редкая челка, голос, манерность. родная вся эта чепуха.
а потом недели не перестающих ни на минуту диалогов, которые ты ведешь в голове, воображаемых разъяснений, которых никогда не было и не могло быть в действительности. и с каждым проговоренным словом начинаешь ненавидеть другого все сильнее, и все глубже обида, и никак не можешь выбраться из этого бессмысленного самоистязательного адка. со временем будто попускает, просто потому что ни одно переживание не может оставаться сильным слишком долго. редкие порывы писать письма пресекаешь в себе из страха и брезгливого ощущения, что все это душевное родство и привязанности - сплошное болото, к которому невозможно выработать никакого иммунитета или привычки. болото - на то и болото. сколько раз ни ступишь - начинаешь тонуть.
на светофоре чуть задержалась взглядом на прохожем, и он со мной поздоровался, как со знакомой. я поздоровалась тоже, но не могла вспомнить его и призналась в этом сразу, чтоб не ломать театр вынужденной вежливости. он будто не обиделся и сказал, что мы виделись меньше года назад на пьянке в честь чьего-то дня рождения, куда меня занесло по большой случайности. ты же учишься на филфаке? - спросил. вечная история - меня все почему-то считают студенткой филологических специальностей. спросил что-то про марка. потом я убежала на автобус.
просто у меня опять рецедив той самой стадии отношений, которую мы (я?) полу в шутку называли "что-нибудь хорошее про смерть". только на этот раз без стишков, а просто с какой-то слезной остервенелой злобой. кажется, это должно быть финалом всему, но куда там. только мертвые хоронят своих мертвецов, а живые их методично выкапывают, сажают за стол и продолжают с ними прерванный на полуслове разговор. а после удивляются, что те ни капли не изменились - та же дурацкая редкая челка, голос, манерность. родная вся эта чепуха.
а потом недели не перестающих ни на минуту диалогов, которые ты ведешь в голове, воображаемых разъяснений, которых никогда не было и не могло быть в действительности. и с каждым проговоренным словом начинаешь ненавидеть другого все сильнее, и все глубже обида, и никак не можешь выбраться из этого бессмысленного самоистязательного адка. со временем будто попускает, просто потому что ни одно переживание не может оставаться сильным слишком долго. редкие порывы писать письма пресекаешь в себе из страха и брезгливого ощущения, что все это душевное родство и привязанности - сплошное болото, к которому невозможно выработать никакого иммунитета или привычки. болото - на то и болото. сколько раз ни ступишь - начинаешь тонуть.