Лорочка
Кто же знал тогда, в конце пятидесятых о том, что, несмотря на героические призывы Никиты Сергеевича Хрущева, народ идет семимильными шагами не к коммунизму, а к безответственности, карьеризму, к пьянству и коррупции. Тогда все верили, что чем больше человек самоотверженно трудится, тем ближе цель, которую завещал нам великий Ленин.
Моя сестричка Ларочка родилась 04 апреля 1958 года в семье научных работников. Наши родители впоследствии стали известными людьми: отец, Виктор Анатольевич - физик-теоретик, доктор физико-математических наук, профессор, академик, а мама, Бригитта Петровна -преподаватель физики и математики, кандидат физико-математических наук, сотрудник Академии Наук. Однако, в 1958 году они еще были молодыми учеными: папа готовился к защите кандидатской диссертации, а мама преподавала. Через год после своего рождения, моя сестра, Лорочка, окунулась в социалистический мир детских яслей, детского сада, школы, университета, мединститута, потом была ее работа врачом, ее борьба за выживание в Москве и ее смерть в апреле 2000 года от ошибки лечивших ее врачей. Я не знаю, как бы она выглядела сейчас, в 2010 году, если бы была жива, но у нее была бы семья и наши дети жили бы рядом, в Москве, а мы бы виделись с ней хотя бы раз в неделю.
Ранней весной 1959 года моя мама вставала утром рано, когда было еще темно, брала Лорочку на руки и шла с ней и со мной по городу отводить нас в ясли и в сад. Мне было тогда пять с небольшим лет. Мы шли сначала за молоком, которое давали в бутылочках, заткнутых ватой. Мы шли втроем по улице Пушкинской , совсем в другую сторону от маминой работы, но для мамы было счастьем то, что мама могла снова работать. Трудно было моей маме нести на руках годовалую дочку, особенно в непогоду, но мы шли, шли, и через два квартала от центральной улицы Ленина, где сейчас большой новый магазин, сдавали мою сестричку Лорочку в ясли. Маме нельзя было опоздать на работу и, если бы Лорочку не взяли в ясли, то весь трудовой день моей мамы рушился бы. Поэтому мамина утренняя нервотрепка заканчивалась после ее счастливых слов благодарности переодетым в белые халаты малограмотным крестьянкам, традиционно работавшим в то время в детских яслях и не только. Затем мама отводила меня в мой садик на улицу Жуковкого.
Мой 28-й садик и сейчас стоит между новыми большими домами. Мама шла в сельхозинститут, в старый корпус на улицу Щусева, на квартале между улицами Горького и Мичурина. Там за углом еще был гараж сельхозинститута, а за другим углом было много маленьких магазинчиков. Лорочкины детские ясли мне запомнились одной новогодней черно-белой фотографией 1959-1960 года, где Лорочка стоит под елкой, плотно сжав губы. Если найду эту фотографию, обязательно опубликую потому, что только теперь я понимаю, что во время хрущевской оттепели были люди, которые с трудом терпели советскую власть.
После ясель у Лорочки был, как у всех, детский садик. Детский садик находился на продолжении улицы Комсомольской, в верхней части города, за улицей Садовой. Сейчас там размещается какое-то Посольство (наверное перестроили себе все) . В этот детский садик моя сестра ходила три года подряд и все эти три года я принимал активное участие в том, чтобы забирать Лорочку и приводить ее домой, переводя ее с осторожностью через опасные перекрестки. По дороге домой мы проходили мимо домов, которые я конечно запомнил каждый раз спускаясь по Комсомольской вниз. Там, в этих уютных домах, жили русские, евреи, молдаване. Кто-то из них сидел на скамеечке на пороге своей квартиры и «луцкал» семечки, кто-то слушал музыку за тюлевыми занавесами распахнутых окон, кто-то выходил из магазина на углу улицы Кузнечной, а кто-то спешил в библиотеку на улице Пирогова. В детском садике детям давали манную кашу, от которой всех рвало., а воспитательницей моей сестры была строгая молдаванка Марья Дмитриевна, которая до этого, не случайно, была воспитательницей в другом детском саду, куда ходил раньше я. Без этого, видимо, уже тогда было нельзя.
После этого, Лорочка пошла учиться в 37-ю школу. Она поступила в первый класс и училась в нашей школе до восьмого класса. Их класс почему-то находился не в старом здании школы на улице Гоголя, а напротив, в здании неизвестного назначения, которое потом, примерно в 1970 году перешло к Политехническому институту, к военной кафедре, где я учился на командира взвода реактивной артиллерии. У Ларисы было много друзей в тридцать седьмой школе, но в 1968 году наша семья переехала из центра города в район Телецентра и поэтому Лорочку перевели из нашей школы в школу номер 4 на Котовском шоссе, рядом с улицей Сеченова, где она училась в старших классах год или два. Потом, ее опять перевели к нам в тридцать седьмую школу, где она и получила аттестат о среднем образовании, как говорили тогда - аттестат зрелости.
После окончания школы Лариса пробовала поступить на филологический факультет кишиневского университета, т.к. любила поэзию, писала стихи, даже переписывалась с Бэлой Ахмадулиной. К сожалению, у меня не сохранились стихи моей сестрички. Однако, я знаю, что есть несколько человек, которым она свои стихи отправляла по почте, может когда-нибудь я что-нибудь найду. Поступление в университет не состоялось, и поэтому Лариса устроилась на работу в библиотеку.
Прошел год, после которого моя сестра твердо решила поступать в мединститут. Годы учебы в мединституте были трудными, но интересными, насколько я знаю по рассказам Ларисы. Разбросанные по всему городу корпуса зданий, в которых проходили лекции и практические занятия, делали жизнь студентов мединститута сложной из-за постоянных передвижений в троллейбусах и автобусах в течении дня. Помню, как я как-то раз помогал относить большое количество книг в библиотеку расположенную в корпусе мединститута в районе Малой Малины. Лариса становилась красивой стройной девушкой, белый халат ей очень шел.
Доброе сердце моей сестры и ее любовь ко мне, к ее брату, проявлялось во всем, чтобы я не просил. Я мог попросить, а иногда, к глубокому сожалению, мог и потребовать, например, чтобы она посидела с моей дочкой Сашенькой, когда мне надо было, иногда, в начале восьмидесятых годов, провести время за преферансом или бриджем, с друзьями. Один или два раза такие мои просьбы стоили Ларисе каких-то личных проблем, отмены каких-то встреч, изменений, каких-то поворотов в ее судьбе. Поскольку к жизни я всегда отношусь с определенной жесткостью, для меня барьеры на пути всегда представляли радость, я любил их ломать, а она - нет. К сожалению, я признаю, поскольку мы дети наших родителей, что Лорочка не меньше, а намного больше, чем я, понимала жизнь и управляла ей тогда так, как это пытался и пытаюсь делать я сейчас. Многие ценности, известные ей, стали понятными мне только сейчас.
После окончания мединститута, моя сестра, Лариса, стала детским невропатологом и несколько лет до своего переезда в Москву работала врачом в Республиканской психиатрической больнице, в Костюженах. Лариса была хорошим врачом, читала книги, советовалась с опытными специалистами. Ей открывался интересеный путь в медицинскую науку. Я же жил своей жизнью и мало интересовался Ларисой, ее друзьями, ее интересами. Сейчас я конечно обо всем этом очень жалею, но уже ничего не вернуть. Несколько раз я заезжал к ней в гости на работу. У меня должна была родиться дочка Дашенька, 26 марта 1987 года, я отвез рано утром свою жену Мариночку, в роддом, на Ботанику, и сразу же после этого я поехал на работу к сестре, к Ларисе, а у нее полным ходом шел прием больных, но Лариса устроила "штаб", продолжая прием, в переррывах звонила в роддом, подняла на ноги своих друзей, знакомых, врачей и ведь это она мне сказала первая о том, что у меня родилась дочь. Конечно, мне трудно без сестры сейчас.
Наши дети выросли. Моя Дашенька должна родить дочь через пару месяцев.
В Москве Лариса вышла второй раз замуж, у нее родилась дочь, Ингрид Логинова. Жили они счастливо втроем в одной комнате, в коммунальной двухкомнатной квартире на улице Сумской проезд, недалеко от станции метро Южная и Чертаново, с ненормальной соседкой и ее сыном. На маленькой кухне, висели пеленки моей племянницы Ингочки, шла ежедневная борьба за жизненное пространство. Когда однажды я привез им детскую коляску и впервые пришел к ним домой, то с ужасом слушал про то, как они преодолевают сложности и про их очень тяжелую жизнь в Москве. Примерно с такой же ситуацией я столкнулся в Москве через 10 лет. Слушал я, как моя сестра мечтает поехать со своим мужем жить в Румынию, где живет его мама, про семейные проблемы, про житье-бытье.
В 1989 году Лариса стала часто болеть, в сентябре ее забрали в больницу, сделали срочную операцию, спасли от перитонита, выписали. В ноябре - опять операция, в декабре - опять. В январе 1990 года Лариса уже поступила в больницу с очень серьезными опасениями за ее здоровье. Я приходил к ней в четвертую городскую клиническую больницу сам или с моими родителями, которые приехали к ней, но жили в гостинице Академии Наук, на Ленинском проспекте, у метро Октябрьская. Шел январь 1990 года. Для откачки жидкости врачи попросили купить моторчик и сказали, что моторчик от моего аквариума подойдет. Ларисе было 32 года и мы жили в стране СССР, где любили ставить эксперименты на людях.
Наши близкие друзья, друзья моих родителей, которых к сожалению уже нет сейчас в живых, московские кардиологи Надюша и Сеня Каменкер, говорили нам тогда, что для Ларисы в этой больнице все может закончиться трагически. Лорочка еще прожила пару месяцев в 1990 году, мучительно перенося бесконечные операции. Через пятнадцать лет после этого, в новой России, в Москве, те же наши друзья врачи, Сеня и Надюша, которые приехали погостить из США на несколько дней, мне сказали со слезами на глазах, что Лорочка умерла из-за врачебной ошибки. Тогда мы просто верили в то, что врачи делают все возможное.
Сейчас, в 21 веке, когда о врачебных ошибках с ужасом говорят иногда в средствах массовой информации, я не слушаю, не вникаю. Я вспоминаю запах водки, исходящий от какого-то врача, с которым я ехал в лифте, уходя от Ларисы в последний раз.
Тогда она мне сказала: «знаешь, я так верила в медицину, в то чему меня учили, а теперь я разочаровалась».
01 апреля 2010 г.