Памяти Елены Сунцовой
Василий Чепелев
На прохождение Лены по диску Солнца
когда ты умрёшь от меня и тогда останется
привычка ложиться в пустую постель первую
выкуривать напополам с моей лёгкой музыкой
желание чувствовать ритмы диджея шуберта
останется пегая от постоялого стона комната
фарфоровый бегемот с подпалённой пастью
возможность издать роман о твоём влечении
с концовкой о том как умрёшь
Елена Сунцова
Вообще, конечно, не надо умирать в сорок восемь лет. Никак. А Лена умудрилась уйти как будто бы тайно, «отложив отправку сообщений» о своей смерти. Что, конечно, возмущает отдельно: почему своевременно не доложили?!
Но это очень по-сунцовски. Она всегда занималась строительством собственного мифа, созданием собственной вселенной. Причём роли населяющих эту вселенную поэтов и непоэтов постоянно менялись, а правила существования в этом мире знала и определяла только сама Лена. И вот она предопределила и восприятие нами её ухода: это должно быть не просто сообщение в соцсетях и череда некрологов, а что-то сильно страннее.
Ещё в 2007 году, отзываясь на её первую книгу, я написал мемуары о Сунцовой (вот они: http://www.litkarta.ru/dossier/zapominaetsia-nezhnost/dossier_2134/). И не вспоминал об этом тексте многие годы. И совсем недавно случайно наткнулся на эту «рецензию». Читал и хохотал в голос. А Лена была уже мертва.
Совсем недавно, после лекции Юлии Подлубновой об уральской поэзии мы с одной коллегой приняли волевое решение всё-таки попробовать написать книгу о премии и фестивале «ЛитератуРРентген», которые Сунцова создавала и выращивала. И стали думать, что надо бы как-то всё-таки с Сунцовой связаться (и со мной, и с той коллегой Лена общение давно прервала, это к вопросу про создание собственной вселенной). А Лена была уже мертва.
С одной стороны, обычная посмертная мистика. Например, ещё один герой того времени, когда мы дружили с Сунцовой, поэт Тарас Трофимов, прямо перед смертью отдал мне долг, настояв на этом и специально приехав в гости. И я об этом долгие годы думаю. С другой стороны, не такая уж эта посмертная мистика и обычная.
Тем более, что Сунцову я любил и считал своим другом. С ней было великолепно писать стихи в одном городе. И в том смысле, что прикольно было чувствовать, что на перекрёстке, кажется, Сурикова и Фурманова сейчас проходит «болдинская осень», как мы шутили, потому что Сунцова временами писала дико много, по несколько текстов в день. И в том смысле, что иногда, нередко, мы играли и писали стихи на спор. Бралась какая-то случайная строчка из песни, игравшей в такси, или из книжки, выпавшей с полки, и нужно было придумать с этой строчкой стишок. Обозначались правила, условно: шестнадцать строчек, цитата не первой и не последней (или, наоборот, только или первой, или последней), дедлайн - сутки. Несколько таких текстов, написанных игры и смеха ради, были вполне опубликованы, искать сейчас не хочется.
Сунцова распространяла вокруг себя невероятное напряжение, она создавала какое-то странное поле творчества, простите за банальность, находясь в котором, ты чувствовал себя в другом измерении, в другом мире. Это редчайшее умение. Я не особенно утрирую. Сколько раз было, что мы просто начинали выпивать в грузинском зале «Уральских пельменей», а через час оказывалось, что Лена этим своим полем (и своим поразительно громким смехом) распугала всю обычную публику, и в зале остались уже мы одни, и мы почему-то звоним по мобильному (невзирая на расценки тех лет на мобильную связь) Рене Герра во Францию, чтобы выяснить конец какой-то байки про Серебряный век, который Сунцова забыла. И официантка, с которой мы уже обсудили, является ли поцелуй половым актом и почему, испуганно расставляет тарелки с оджахури и аджапсандали среди рюмок и при этом увлеченно ждёт, что нам расскажет Герра. Не удивлюсь, если пара официанток и официантов начали после этого писать стихи.
А как я, кстати, любил Ленины байки про её жизнь в Петербурге 1990-х! Про то, как бомжи похитили дорогой инвентарь, принадлежавший порностудии Прянишникова, и про погоню за ними (это Лена рассказывала про подругу!). Про то, как Лена не узнала собственное отражение в витрине наутро после какой-то поэтической вечеринки у кого-то на чердаке. Про то, как голодная студентка Сунцова (фамилия тогда была другая, кажется, и я её помню, а девичью фамилию собственной бабушки не помню) поехала к друзьям на другой конец города в надежде как следует поесть, целый день резала там винегрет и помогала готовить буженину, но поесть не успела, потому что мосты, и уехала в прямом смысле несолоно хлебавши.
Готовить, между прочим, Лена в моё время не умела совсем. Однажды она сильно простыла и решила приготовить себе куриный бульон. В итоге позвонила мне и попросила о помощи. Мой офис был не так далеко от её дома, и, приехав вскоре, я увидел, что она погрузила курицу прямо в полиэтиленовой упаковке в кастрюлю с водой и на этом, к счастью, остановилась. Бульон я ей сварил. Думаю, впрочем, что курица в полиэтилене могла быть манипуляцией, кто её знает.
Я очень любил стихи Сунцовой, особенно, конечно, ранние. «…Грузины пьют коньяк в буфете, я одиночестве молчу…». Строчками из её первой книги, «Давай поженимся», я до сих пор разговариваю. «…Снег летит с подошв солдата, забирающегося», «…заплутавший полуночник…» и «…запоминается только нежность…». Кроме первой книги, свидетелем создания которой был, я очень люблю «Манхэттенские романсы». Со своей обманчиво простой лирикой Сунцова была уникальным поэтом. Это удивительный случай, аналоги которому придумать сложно, когда неискренность, как компонент любви, возводится на пьедестал. Когда чувства проигрывают словам и дыханию, а всё это вместе - чувства, слова, дыхание, мысль - уступает в значимости ощущению величия момента. Эти стихи немного о том, что любить нужно, чтобы писать. Что поэтическое - судьбоноснее личного.
Лена, кстати, верила в судьбу и иногда говорила об этом. Но после её смерти я ещё не смог до конца обдумать это.
Партнёром Лена была сложным. А мы с ней вместе делали премию и фестиваль «ЛитератуРРентген», в которых она была моим сокуратором и меценатом. Её стиль ведения дел был достаточно жёстким, серьёзным, строгим. И, хотя она и отдавала дань безумию нашей дружбы прошлых лет до последнего дня существования премии и фестиваля, человеческие наши отношения постепенно сходили на нет, я не люблю такой стиль работы даже в настоящем бизнесе. В итоге последние лет пятнадцать, после того как я уехал из Екатеринбурга, и совместная работа накрылась, мы не общались вообще.
И вот, когда я наконец оказался почти готов с ней поговорить и вспомнить важное (или неважное) из прошлого - Лена умерла. Но я этого так не оставлю. Ведь нежность запоминается, снег летит, я в одиночестве молчу, февраль кружит на обочине, а ад рассеивается настроением.
Увидимся, в общем!
и другие
http://kultinfo.ru/novosti/3731/
На прохождение Лены по диску Солнца
когда ты умрёшь от меня и тогда останется
привычка ложиться в пустую постель первую
выкуривать напополам с моей лёгкой музыкой
желание чувствовать ритмы диджея шуберта
останется пегая от постоялого стона комната
фарфоровый бегемот с подпалённой пастью
возможность издать роман о твоём влечении
с концовкой о том как умрёшь
Елена Сунцова
Вообще, конечно, не надо умирать в сорок восемь лет. Никак. А Лена умудрилась уйти как будто бы тайно, «отложив отправку сообщений» о своей смерти. Что, конечно, возмущает отдельно: почему своевременно не доложили?!
Но это очень по-сунцовски. Она всегда занималась строительством собственного мифа, созданием собственной вселенной. Причём роли населяющих эту вселенную поэтов и непоэтов постоянно менялись, а правила существования в этом мире знала и определяла только сама Лена. И вот она предопределила и восприятие нами её ухода: это должно быть не просто сообщение в соцсетях и череда некрологов, а что-то сильно страннее.
Ещё в 2007 году, отзываясь на её первую книгу, я написал мемуары о Сунцовой (вот они: http://www.litkarta.ru/dossier/zapominaetsia-nezhnost/dossier_2134/). И не вспоминал об этом тексте многие годы. И совсем недавно случайно наткнулся на эту «рецензию». Читал и хохотал в голос. А Лена была уже мертва.
Совсем недавно, после лекции Юлии Подлубновой об уральской поэзии мы с одной коллегой приняли волевое решение всё-таки попробовать написать книгу о премии и фестивале «ЛитератуРРентген», которые Сунцова создавала и выращивала. И стали думать, что надо бы как-то всё-таки с Сунцовой связаться (и со мной, и с той коллегой Лена общение давно прервала, это к вопросу про создание собственной вселенной). А Лена была уже мертва.
С одной стороны, обычная посмертная мистика. Например, ещё один герой того времени, когда мы дружили с Сунцовой, поэт Тарас Трофимов, прямо перед смертью отдал мне долг, настояв на этом и специально приехав в гости. И я об этом долгие годы думаю. С другой стороны, не такая уж эта посмертная мистика и обычная.
Тем более, что Сунцову я любил и считал своим другом. С ней было великолепно писать стихи в одном городе. И в том смысле, что прикольно было чувствовать, что на перекрёстке, кажется, Сурикова и Фурманова сейчас проходит «болдинская осень», как мы шутили, потому что Сунцова временами писала дико много, по несколько текстов в день. И в том смысле, что иногда, нередко, мы играли и писали стихи на спор. Бралась какая-то случайная строчка из песни, игравшей в такси, или из книжки, выпавшей с полки, и нужно было придумать с этой строчкой стишок. Обозначались правила, условно: шестнадцать строчек, цитата не первой и не последней (или, наоборот, только или первой, или последней), дедлайн - сутки. Несколько таких текстов, написанных игры и смеха ради, были вполне опубликованы, искать сейчас не хочется.
Сунцова распространяла вокруг себя невероятное напряжение, она создавала какое-то странное поле творчества, простите за банальность, находясь в котором, ты чувствовал себя в другом измерении, в другом мире. Это редчайшее умение. Я не особенно утрирую. Сколько раз было, что мы просто начинали выпивать в грузинском зале «Уральских пельменей», а через час оказывалось, что Лена этим своим полем (и своим поразительно громким смехом) распугала всю обычную публику, и в зале остались уже мы одни, и мы почему-то звоним по мобильному (невзирая на расценки тех лет на мобильную связь) Рене Герра во Францию, чтобы выяснить конец какой-то байки про Серебряный век, который Сунцова забыла. И официантка, с которой мы уже обсудили, является ли поцелуй половым актом и почему, испуганно расставляет тарелки с оджахури и аджапсандали среди рюмок и при этом увлеченно ждёт, что нам расскажет Герра. Не удивлюсь, если пара официанток и официантов начали после этого писать стихи.
А как я, кстати, любил Ленины байки про её жизнь в Петербурге 1990-х! Про то, как бомжи похитили дорогой инвентарь, принадлежавший порностудии Прянишникова, и про погоню за ними (это Лена рассказывала про подругу!). Про то, как Лена не узнала собственное отражение в витрине наутро после какой-то поэтической вечеринки у кого-то на чердаке. Про то, как голодная студентка Сунцова (фамилия тогда была другая, кажется, и я её помню, а девичью фамилию собственной бабушки не помню) поехала к друзьям на другой конец города в надежде как следует поесть, целый день резала там винегрет и помогала готовить буженину, но поесть не успела, потому что мосты, и уехала в прямом смысле несолоно хлебавши.
Готовить, между прочим, Лена в моё время не умела совсем. Однажды она сильно простыла и решила приготовить себе куриный бульон. В итоге позвонила мне и попросила о помощи. Мой офис был не так далеко от её дома, и, приехав вскоре, я увидел, что она погрузила курицу прямо в полиэтиленовой упаковке в кастрюлю с водой и на этом, к счастью, остановилась. Бульон я ей сварил. Думаю, впрочем, что курица в полиэтилене могла быть манипуляцией, кто её знает.
Я очень любил стихи Сунцовой, особенно, конечно, ранние. «…Грузины пьют коньяк в буфете, я одиночестве молчу…». Строчками из её первой книги, «Давай поженимся», я до сих пор разговариваю. «…Снег летит с подошв солдата, забирающегося», «…заплутавший полуночник…» и «…запоминается только нежность…». Кроме первой книги, свидетелем создания которой был, я очень люблю «Манхэттенские романсы». Со своей обманчиво простой лирикой Сунцова была уникальным поэтом. Это удивительный случай, аналоги которому придумать сложно, когда неискренность, как компонент любви, возводится на пьедестал. Когда чувства проигрывают словам и дыханию, а всё это вместе - чувства, слова, дыхание, мысль - уступает в значимости ощущению величия момента. Эти стихи немного о том, что любить нужно, чтобы писать. Что поэтическое - судьбоноснее личного.
Лена, кстати, верила в судьбу и иногда говорила об этом. Но после её смерти я ещё не смог до конца обдумать это.
Партнёром Лена была сложным. А мы с ней вместе делали премию и фестиваль «ЛитератуРРентген», в которых она была моим сокуратором и меценатом. Её стиль ведения дел был достаточно жёстким, серьёзным, строгим. И, хотя она и отдавала дань безумию нашей дружбы прошлых лет до последнего дня существования премии и фестиваля, человеческие наши отношения постепенно сходили на нет, я не люблю такой стиль работы даже в настоящем бизнесе. В итоге последние лет пятнадцать, после того как я уехал из Екатеринбурга, и совместная работа накрылась, мы не общались вообще.
И вот, когда я наконец оказался почти готов с ней поговорить и вспомнить важное (или неважное) из прошлого - Лена умерла. Но я этого так не оставлю. Ведь нежность запоминается, снег летит, я в одиночестве молчу, февраль кружит на обочине, а ад рассеивается настроением.
Увидимся, в общем!
и другие
http://kultinfo.ru/novosti/3731/