из советской еще фантастики
Александр Силецкий
Ослиный бальзам
Денек выдался на славу.
Воскресное солнце палило нещадно.
Небо - без единого облачка - из синего стало серым и, казалось, готово было расплавиться и вязкими каплями окропить сухую землю.
Сизое марево дрожало над горизонтом.
Чудный денек! Самый подходящий для воскресенья.
Женщины, как всегда, галдели на базарной площади, мужчины степенно летали над улицей и мало-помалу оседали в сыром прохладном кабачке - выпить пива, перекинуться парой слов, а то и просто посидеть, отдыхая от жары.
И только дети неугомонно носились, то вдруг превращаясь в ручьи с мостками, то в облака, то в деревца, или бесстыдно растворялись в воздухе, когда собирались устроить какую-нибудь особенную шалость и не хотели, чтобы зоркие глаза мамаш видали их.
Поселковый Старейшина, трижды подпрыгнув - в знак высокого своего положения - и обернувшись сначала вепрем, затем - смерчем, а потом камнем, процедился в кабак и сел за стол в углу.
- Я вот что вам скажу, приятели, - наспешно начал он, отхлебывая зараз полкружки. - Сколько нас теперь на этой планете? Сто двадцать человек одних только взрослых. Это большая сила. А кто слышал о нас во Вселенной? Никто, доложу я вам. Разве это справедливо? Ничуть, доложу я вам. - Он замолчал и хлебнул еще, собираясь с мыслями. - А ведь Аррет - большая и красивая планета. Всегда мы жили в мире и согласии, никого не трогали может, потому никто и не знает нас? Ну так давайте прибьем кого-нибудь, доложу я вам! Удали в нас хоть отбавляй. Тут-то уж непременно о нас заговорят. Бальзам-то какой для души! Разве я не прав?
Никому прежде в голову такие мысли не приходили.
Но теперь железная логика Старейшины поразила всех - и впрямь, обидно получается...
- Конечно! - закричали за соседними столами. - Надоело прозябать!
- Вот и отлично, - Старейшина допил седьмую кружку и поднялся. - Решено отправляемся славу добывать. Сегодня же начнем сборы.
- Как это? - не понял Гопка-Дурак.
- Злость в себе распалим, грамотами особыми оснастимся - дескать, все нам дозволено, бедовые мы, каждый вырежет себе по хорошей дубине. Что еще? Пшеницу придется дозреть пораньше, чтоб были свежие калачи на дорогу. Топка-Пивовар нам пива запасет. Жены пусть сошьют котомки - путь-то ведь неблизкий, весь свет обшагаем, без котомок никак не обойтись.; Да и вид повнушительней выйдет. О нас теперь все будут говорить, как бы не осрамиться...
- Верно! - подхватили за соседними столами.
- Фимка-Трепач, беги на площадь, сообщи всем! - приказал Старейшина. -А ты, Зуська-Музыкант, бей в барабан, подымай праведную злость! Пошли, ребята! Час настал!
И все шестьдесят мужчин, старые и молодые, разом встали, высочились из кабака и двинулись по улице маршевым шагом, а Зуська-Музыкант что есть силы лупил в свой старый барабан, и Фимка-Трепач орал, заходясь:
- Женщины и дети! Слушайте Фимку-Трепача! В поход отправляемся! Галактика у наших ног лежит!
- А ну-ка, песню! - гаркнул Старейшина, шагая впереди колонны.
- Солнце, звезды и луна,
Вы подвластны нам сполна!
Весело на душе,
Эх, радостно на душе, да эх-эх-эх!.. - грянули шестьдесят мужских глоток.
А с базарной площади, побросав товары, катились женщины, хватали за руки вояк и плакали, убивались: "На кого ж вы нас бросаете? Стойте, окаянные!", а детишки, обретя нормальное свое обличье, прыгали по бокам колонны и вопили, радостные до невозможности.
Зуська-Музыкант колотил самозабвенно в барабан, Фимка-Трепач чесал языком не переставая, и вся процессия торжественно продефилировала по улице два раза - от кабака до околицы и назад.
Потом все уморились и снова пошли пиво пить.
- Мы теперь не просто арретинцы, - с важным видом разглагольствовал Старейшина, - мы теперь во Вселенной - самые умные, самые смелые. Пусть-ка кто-нибудь попробует нас не похвалить!.. Так вдарим! Кулак - это сила, а коли сила, то и правда. Ясно?
- Ясно! - поддержали его за соседними столами, и даже Рюшка-Спорщик не осмелился возразить.
И Аришка-Трус промолчал, видя такое воодушевление, хотя, ох, как хотелось ему поделиться своими опасениями: вдарить - оно, конечно, можно и принято даже, но... как бы чего потом не случилось...
- Что еще важное нужно сделать? - задумчиво почесал плешивую макушку Старейшина. - Да, вот что! Ну-ка, Гуска-Рисовалыцик, тащи сюда краски да кисти! Вот тебе стена: увековечь на ней наш поход, да так, чтобы потомки, глядючи, содрогались и перед нашими доблестями почтением преисполнялись. Пока целы, и сами взбодримся немного.
- Ладно, - сказал Гуска-Рисовалыцик и встал из-за стола, подперев затылком потолок.
Гуску все село знало, от мала до велика.
Художник он был и впрямь первостатейный - другого такого на всем белом свете не сыскать.
Достаточно ему было взять кусочек угля или кисти с красками и нарисовать что-либо, как тотчас его рисунки оживали и сходили с бумаги в этот мир, наполняя его всякими премудростями и чудесами.
Собака, дерево, облако, река - все оживало у Гуски, и все он мог, умело поработав ластиком и красками, обратить друг в друга.
Целый час трудился Гуска, разрисовывая стену.
И вышла удивительная панорама.
Двигались на ней арретинцы с триумфом по городам и весям, шли довольные и решительные, а кругом все трепетали и с упоением кидали шапки вверх, оглашая воздух воплями: "Славься, Аррет! Ай да люди в той стране живут других таких не было и не будет!" - и много разных похвал раздавалось вокруг, а арретинцы непреклонно шагали вперед, били в морду нерасторопным, и счастливы были все. - Вот, - произнес Старейшина, - вот то, что надо. Это я и называю правдой. Тут все зашумели, повскакали с мест, Зуська-Музыкант забил снова в свой барабан, шестьдесят мужчин, старых и молодых, явились в знойный полдень на базарную площадь, и Фимка-Трепач хмельно заорал:
- Женщины и дети! Сей же час мы к славе идем! Ступайте домой - собирайте нас в дорогу!
Выстроились мужчины в колонну и с гиканьем прошагали на радости не два, а четыре раза - от кабака до околицы и назад, и опять...
И снова пели замечательную песню.
Женщины, побросав товары, как и раньше, убивались, волосы рвали на себе и мужей проклинали, а детишки от восторга вмиг все сделались невидимыми, и никто уже не знает, какими шалостями они тешили себя.
Потом все уморились и вновь пошли пиво пить.
Сидели долго и на картину глядели да проникались верой в силы свои, но наконец не выдержали, дружно повскакали и тут уж полетели прямехонько домой - готовиться к вселенскому признанию.
К вечеру, когда спала жара, тронулись они в путь.
Впереди шагали таранные молодцы с дубинами на плечах да камнями за пазухой, позади шли те, у кого злобный зуд в кулаках еще только разгорался, и уж замыкали строй двое, что усилием мысли катили перед собой, тачку, наполненную всякими бараньими ножками, окороками, пивом да толстыми одеялами на случай лютых холодов.
- Гей, приятели! - покрикивал время от времени Старейшина. - Поддайте-ка хорошенько!
И уж арретинцы поддавали, выдирая с корнем травы и кустики, ломая столетние деревья, избивая птах и зверей.
Травы и деревья молчали, пригорки тяжко содрогались, пищали да скулили твари земные и небесные - и только, никакого славословия не раздавалось, шапок вверх никто не бросал, и признания свершенных доблестей арретинцы не слыхали. Это злило их необыкновенно, и они, распаляясь, разносили в щепы все вокруг, мордовали мир с лютостью бесподобной - шаг за шагом, каждую пядь земли.
И, миновав лесок, явились они на самый край света, и лбами уперлись в небесную твердь.
- Стой! - скомандовал Старейшина. - Дальше не пойдем! Привал!
- Вот, не вовремя подвернулась! - топнул ногой разгоряченный ратными успехами Шпутька-Боксер. - Стоит здесь, понимаете ли!.. Кто она есть такая, чтоб не пущать нас дальше? Подумаешь, твердь!.. Дави ее, ребята!
- Погоди-погоди, - остановил его Старейшина. - Нахрапом-то - негоже. Все-таки небеса... Как ни крути, материал тонкий, поди, хрупкий...
- Да чего там! - закричали все. - Дрянь всякая на пути станет, а мы жалеть?! Разнести к чертовой матери!
Но, как ни долбили они твердь, как ни швыряли в нее камнями да дубинами, никакой, даже самой захудалой трещинки не получилось.
- Не дается... - вздохнул устало Старейшина. - Не пройти ее, видно. Ну да ведь - на низком уровне работали, у основания, можно сказать! Слушай, Гуска, вот тебе приказ: рисуй немедля лестницу на небо!
Гуска вытащил из кармана уголек и быстро - раз, раз! - начертил на небесной тверди ступеньки.
Взбежали по ним арретинцы и принялись звезды хватать.
Каждую они пороли хорошенько и вешали на место. Гуска незаметно подрисовывал новые, и они шли в дело.
А потом поймали Луну и пробуравили в ней дырки всякие, обломали ей дубинами бока, а Тимка-Летун под горизонт за Солнцем нырнул, выволок его и всего оплевал, так что пятен на Солнце осталось видимо-невидимо.
После этого все спустились на землю и отдубасили усердно небесную твердь звезды так и зазвенели, а Луна и Солнце, сойдя со своих траекторий, столкнулись, разлетелись и сгинули с глаз долой.
Тогда арретинцы расстелили одеяла, развели костер и устроили пир в честь уходящего воскресенья.
Ели, пили и рассказывали умные скабрезные анекдоты.
Затем погорланили песни, какие кто знал, и вновь от души попинали небесную твердь.
Тут-то и случилось невероятное, такое, о чем никто и не помышлял.
Вдруг то ли кулак какой из тверди народился, то ли смерч под куполом прошел, но - все одно: что-то невиданное и неслыханное так арретинцам двинуло под зад, таких оплеух надавало, что Старейшина пал ничком, чуть с жизнью не распростясь, Аришка-Трус, который было осмелел совсем, поскольку и сам на Луне зазубрину оставил, пробежал, объятый ужасом, на четвереньках тридцать три и три десятых метра, а все остальные, хором взвыв, зажмурились и оцепенели.
- Ишь как... - сказал Старейшина, с трудом вставая.
И в ту же секунду сила неистовая снова прошлась, будто играючи, по загривкам, задам и носам арретинцев, отчего те, даже пикнуть не успев, кубарем промчались до самой деревни, ободрав бока о каменистые холмы и колючие кустарники, и распластались наконец, под громкие причитания жен и вопли перепуганных детишек, посередь самой базарной площади, что напротив кабака.
- Ишь ведь - как... - повторил Старейшина, едва дух переводя.- И нас вздули... Что же ты, Гуска, на картине про это - ничего?..
- В правоту нашу верил, - вздохнул Гуска-Рисоваль-щик. - Правдолюб я большой, реалист.
- В правоту... - кивнул уныло Старейшина, и вдруг лицо его разом просветлело. - Ах, глупцы мы, бараньи головы! - сообщил он вдохновенно. Ну, конечно же, мы правы были! Отлупили нас - вот и вниманье! Без вниманья - какой мордобой? Теперь небось на каждом углу будут нас поминать!
Никому из арретинцев в голову такая шальная мысль не приходила.
Однако железная логика Старейшины поразила всех - и вправду ведь, отрадно получается...
Тогда все повскакали с земли, взвились дружно в воздух, хохоча и охая одновременно, а Зуська-Музыкант забил в барабан, и Фимка-Трепач заорал, заходясь:
- Женщины и дети! Слушайте Фимку-Трепача! Исколотили мы Вселенную - и нам досталось! Хорошо-то как! Заметили нас, значит, не обошли стороной! Не упустили мы своего дня. И впредь, и впредь!..
отсюда
https://litresp.ru/chitat/ru/%D0%A1/sileckij-aleksandr/oslinij-baljzam
Ослиный бальзам
Денек выдался на славу.
Воскресное солнце палило нещадно.
Небо - без единого облачка - из синего стало серым и, казалось, готово было расплавиться и вязкими каплями окропить сухую землю.
Сизое марево дрожало над горизонтом.
Чудный денек! Самый подходящий для воскресенья.
Женщины, как всегда, галдели на базарной площади, мужчины степенно летали над улицей и мало-помалу оседали в сыром прохладном кабачке - выпить пива, перекинуться парой слов, а то и просто посидеть, отдыхая от жары.
И только дети неугомонно носились, то вдруг превращаясь в ручьи с мостками, то в облака, то в деревца, или бесстыдно растворялись в воздухе, когда собирались устроить какую-нибудь особенную шалость и не хотели, чтобы зоркие глаза мамаш видали их.
Поселковый Старейшина, трижды подпрыгнув - в знак высокого своего положения - и обернувшись сначала вепрем, затем - смерчем, а потом камнем, процедился в кабак и сел за стол в углу.
- Я вот что вам скажу, приятели, - наспешно начал он, отхлебывая зараз полкружки. - Сколько нас теперь на этой планете? Сто двадцать человек одних только взрослых. Это большая сила. А кто слышал о нас во Вселенной? Никто, доложу я вам. Разве это справедливо? Ничуть, доложу я вам. - Он замолчал и хлебнул еще, собираясь с мыслями. - А ведь Аррет - большая и красивая планета. Всегда мы жили в мире и согласии, никого не трогали может, потому никто и не знает нас? Ну так давайте прибьем кого-нибудь, доложу я вам! Удали в нас хоть отбавляй. Тут-то уж непременно о нас заговорят. Бальзам-то какой для души! Разве я не прав?
Никому прежде в голову такие мысли не приходили.
Но теперь железная логика Старейшины поразила всех - и впрямь, обидно получается...
- Конечно! - закричали за соседними столами. - Надоело прозябать!
- Вот и отлично, - Старейшина допил седьмую кружку и поднялся. - Решено отправляемся славу добывать. Сегодня же начнем сборы.
- Как это? - не понял Гопка-Дурак.
- Злость в себе распалим, грамотами особыми оснастимся - дескать, все нам дозволено, бедовые мы, каждый вырежет себе по хорошей дубине. Что еще? Пшеницу придется дозреть пораньше, чтоб были свежие калачи на дорогу. Топка-Пивовар нам пива запасет. Жены пусть сошьют котомки - путь-то ведь неблизкий, весь свет обшагаем, без котомок никак не обойтись.; Да и вид повнушительней выйдет. О нас теперь все будут говорить, как бы не осрамиться...
- Верно! - подхватили за соседними столами.
- Фимка-Трепач, беги на площадь, сообщи всем! - приказал Старейшина. -А ты, Зуська-Музыкант, бей в барабан, подымай праведную злость! Пошли, ребята! Час настал!
И все шестьдесят мужчин, старые и молодые, разом встали, высочились из кабака и двинулись по улице маршевым шагом, а Зуська-Музыкант что есть силы лупил в свой старый барабан, и Фимка-Трепач орал, заходясь:
- Женщины и дети! Слушайте Фимку-Трепача! В поход отправляемся! Галактика у наших ног лежит!
- А ну-ка, песню! - гаркнул Старейшина, шагая впереди колонны.
- Солнце, звезды и луна,
Вы подвластны нам сполна!
Весело на душе,
Эх, радостно на душе, да эх-эх-эх!.. - грянули шестьдесят мужских глоток.
А с базарной площади, побросав товары, катились женщины, хватали за руки вояк и плакали, убивались: "На кого ж вы нас бросаете? Стойте, окаянные!", а детишки, обретя нормальное свое обличье, прыгали по бокам колонны и вопили, радостные до невозможности.
Зуська-Музыкант колотил самозабвенно в барабан, Фимка-Трепач чесал языком не переставая, и вся процессия торжественно продефилировала по улице два раза - от кабака до околицы и назад.
Потом все уморились и снова пошли пиво пить.
- Мы теперь не просто арретинцы, - с важным видом разглагольствовал Старейшина, - мы теперь во Вселенной - самые умные, самые смелые. Пусть-ка кто-нибудь попробует нас не похвалить!.. Так вдарим! Кулак - это сила, а коли сила, то и правда. Ясно?
- Ясно! - поддержали его за соседними столами, и даже Рюшка-Спорщик не осмелился возразить.
И Аришка-Трус промолчал, видя такое воодушевление, хотя, ох, как хотелось ему поделиться своими опасениями: вдарить - оно, конечно, можно и принято даже, но... как бы чего потом не случилось...
- Что еще важное нужно сделать? - задумчиво почесал плешивую макушку Старейшина. - Да, вот что! Ну-ка, Гуска-Рисовалыцик, тащи сюда краски да кисти! Вот тебе стена: увековечь на ней наш поход, да так, чтобы потомки, глядючи, содрогались и перед нашими доблестями почтением преисполнялись. Пока целы, и сами взбодримся немного.
- Ладно, - сказал Гуска-Рисовалыцик и встал из-за стола, подперев затылком потолок.
Гуску все село знало, от мала до велика.
Художник он был и впрямь первостатейный - другого такого на всем белом свете не сыскать.
Достаточно ему было взять кусочек угля или кисти с красками и нарисовать что-либо, как тотчас его рисунки оживали и сходили с бумаги в этот мир, наполняя его всякими премудростями и чудесами.
Собака, дерево, облако, река - все оживало у Гуски, и все он мог, умело поработав ластиком и красками, обратить друг в друга.
Целый час трудился Гуска, разрисовывая стену.
И вышла удивительная панорама.
Двигались на ней арретинцы с триумфом по городам и весям, шли довольные и решительные, а кругом все трепетали и с упоением кидали шапки вверх, оглашая воздух воплями: "Славься, Аррет! Ай да люди в той стране живут других таких не было и не будет!" - и много разных похвал раздавалось вокруг, а арретинцы непреклонно шагали вперед, били в морду нерасторопным, и счастливы были все. - Вот, - произнес Старейшина, - вот то, что надо. Это я и называю правдой. Тут все зашумели, повскакали с мест, Зуська-Музыкант забил снова в свой барабан, шестьдесят мужчин, старых и молодых, явились в знойный полдень на базарную площадь, и Фимка-Трепач хмельно заорал:
- Женщины и дети! Сей же час мы к славе идем! Ступайте домой - собирайте нас в дорогу!
Выстроились мужчины в колонну и с гиканьем прошагали на радости не два, а четыре раза - от кабака до околицы и назад, и опять...
И снова пели замечательную песню.
Женщины, побросав товары, как и раньше, убивались, волосы рвали на себе и мужей проклинали, а детишки от восторга вмиг все сделались невидимыми, и никто уже не знает, какими шалостями они тешили себя.
Потом все уморились и вновь пошли пиво пить.
Сидели долго и на картину глядели да проникались верой в силы свои, но наконец не выдержали, дружно повскакали и тут уж полетели прямехонько домой - готовиться к вселенскому признанию.
К вечеру, когда спала жара, тронулись они в путь.
Впереди шагали таранные молодцы с дубинами на плечах да камнями за пазухой, позади шли те, у кого злобный зуд в кулаках еще только разгорался, и уж замыкали строй двое, что усилием мысли катили перед собой, тачку, наполненную всякими бараньими ножками, окороками, пивом да толстыми одеялами на случай лютых холодов.
- Гей, приятели! - покрикивал время от времени Старейшина. - Поддайте-ка хорошенько!
И уж арретинцы поддавали, выдирая с корнем травы и кустики, ломая столетние деревья, избивая птах и зверей.
Травы и деревья молчали, пригорки тяжко содрогались, пищали да скулили твари земные и небесные - и только, никакого славословия не раздавалось, шапок вверх никто не бросал, и признания свершенных доблестей арретинцы не слыхали. Это злило их необыкновенно, и они, распаляясь, разносили в щепы все вокруг, мордовали мир с лютостью бесподобной - шаг за шагом, каждую пядь земли.
И, миновав лесок, явились они на самый край света, и лбами уперлись в небесную твердь.
- Стой! - скомандовал Старейшина. - Дальше не пойдем! Привал!
- Вот, не вовремя подвернулась! - топнул ногой разгоряченный ратными успехами Шпутька-Боксер. - Стоит здесь, понимаете ли!.. Кто она есть такая, чтоб не пущать нас дальше? Подумаешь, твердь!.. Дави ее, ребята!
- Погоди-погоди, - остановил его Старейшина. - Нахрапом-то - негоже. Все-таки небеса... Как ни крути, материал тонкий, поди, хрупкий...
- Да чего там! - закричали все. - Дрянь всякая на пути станет, а мы жалеть?! Разнести к чертовой матери!
Но, как ни долбили они твердь, как ни швыряли в нее камнями да дубинами, никакой, даже самой захудалой трещинки не получилось.
- Не дается... - вздохнул устало Старейшина. - Не пройти ее, видно. Ну да ведь - на низком уровне работали, у основания, можно сказать! Слушай, Гуска, вот тебе приказ: рисуй немедля лестницу на небо!
Гуска вытащил из кармана уголек и быстро - раз, раз! - начертил на небесной тверди ступеньки.
Взбежали по ним арретинцы и принялись звезды хватать.
Каждую они пороли хорошенько и вешали на место. Гуска незаметно подрисовывал новые, и они шли в дело.
А потом поймали Луну и пробуравили в ней дырки всякие, обломали ей дубинами бока, а Тимка-Летун под горизонт за Солнцем нырнул, выволок его и всего оплевал, так что пятен на Солнце осталось видимо-невидимо.
После этого все спустились на землю и отдубасили усердно небесную твердь звезды так и зазвенели, а Луна и Солнце, сойдя со своих траекторий, столкнулись, разлетелись и сгинули с глаз долой.
Тогда арретинцы расстелили одеяла, развели костер и устроили пир в честь уходящего воскресенья.
Ели, пили и рассказывали умные скабрезные анекдоты.
Затем погорланили песни, какие кто знал, и вновь от души попинали небесную твердь.
Тут-то и случилось невероятное, такое, о чем никто и не помышлял.
Вдруг то ли кулак какой из тверди народился, то ли смерч под куполом прошел, но - все одно: что-то невиданное и неслыханное так арретинцам двинуло под зад, таких оплеух надавало, что Старейшина пал ничком, чуть с жизнью не распростясь, Аришка-Трус, который было осмелел совсем, поскольку и сам на Луне зазубрину оставил, пробежал, объятый ужасом, на четвереньках тридцать три и три десятых метра, а все остальные, хором взвыв, зажмурились и оцепенели.
- Ишь как... - сказал Старейшина, с трудом вставая.
И в ту же секунду сила неистовая снова прошлась, будто играючи, по загривкам, задам и носам арретинцев, отчего те, даже пикнуть не успев, кубарем промчались до самой деревни, ободрав бока о каменистые холмы и колючие кустарники, и распластались наконец, под громкие причитания жен и вопли перепуганных детишек, посередь самой базарной площади, что напротив кабака.
- Ишь ведь - как... - повторил Старейшина, едва дух переводя.- И нас вздули... Что же ты, Гуска, на картине про это - ничего?..
- В правоту нашу верил, - вздохнул Гуска-Рисоваль-щик. - Правдолюб я большой, реалист.
- В правоту... - кивнул уныло Старейшина, и вдруг лицо его разом просветлело. - Ах, глупцы мы, бараньи головы! - сообщил он вдохновенно. Ну, конечно же, мы правы были! Отлупили нас - вот и вниманье! Без вниманья - какой мордобой? Теперь небось на каждом углу будут нас поминать!
Никому из арретинцев в голову такая шальная мысль не приходила.
Однако железная логика Старейшины поразила всех - и вправду ведь, отрадно получается...
Тогда все повскакали с земли, взвились дружно в воздух, хохоча и охая одновременно, а Зуська-Музыкант забил в барабан, и Фимка-Трепач заорал, заходясь:
- Женщины и дети! Слушайте Фимку-Трепача! Исколотили мы Вселенную - и нам досталось! Хорошо-то как! Заметили нас, значит, не обошли стороной! Не упустили мы своего дня. И впредь, и впредь!..
отсюда
https://litresp.ru/chitat/ru/%D0%A1/sileckij-aleksandr/oslinij-baljzam