Андрей Тавров о поэзии
"...поэзия расположена вне времени, и эта область восприятия нам присуща. Именно вневременные рецепторы включаются, когда мы читаем или пишем стихотворение. Бродский говорил о громадном ускорении сознания, но этого недостаточно, мне кажется. Вневременность - сфера обитания стихотворения. Просто из нее оно распаковывается в слова, запечатленные во времени.
Вневременное присутствие «чего-то огромного», по слову Рильке. Чего-то огромного… Агамбен ставит вопрос так: во имя чего пишется стихотворение? И отвечает: либо во имя Бога, либо во имя языка (все чаще сегодня). Так вот, стихотворение, написанное во имя языка, - еще не стихотворение или, другими словами, расположено на деградирующем отрезке поэтической практики. Бог неопределим и бесконечен, это Бытие без имени и возможности Его назвать (названное Дао не является истинным Дао), и поэт, пишущий стихотворение во имя Бытия, ставит его на грань обрыва, пропасти, безымянного, таинственного, роднит его с Абсолютом, областью бесконечной потенциальности. Пишущий же во имя языка сопрягает письмо с областью конкретного и ограниченного, временного и обладающего множеством имен. Он пишет из тюрьмы языка, выход в более истинный язык, райский (скажем так), о котором пишет Беньямин в статье «О задачах переводчика», ему не нужен.
Осень, например, разговаривает без слов. Но она же дышит смыслами. Мы описываем цветок, а сам он рассказывает о себе без слов.
Стихотворение состоит из трех частей: дословесной (вневременной), словесной, расположенной во времени, и послесловесной (сверхсловесной), тоже вневременной. Настоящее стихотворение, словно бы в помощь нам, возникает на временном отрезке, который стелется рядом со словами, чтобы поэт-читатель мог уйти из слов или изменить их природу, рассматривая в основном первую и третью часть, в которых оно цветет. (Читая классическую японскую поэзию, например, мы выходим в сверхсловесное.) Обе части тождественны."
из интервью
http://quarta-poetry.ru/atavrov_interview/
Вневременное присутствие «чего-то огромного», по слову Рильке. Чего-то огромного… Агамбен ставит вопрос так: во имя чего пишется стихотворение? И отвечает: либо во имя Бога, либо во имя языка (все чаще сегодня). Так вот, стихотворение, написанное во имя языка, - еще не стихотворение или, другими словами, расположено на деградирующем отрезке поэтической практики. Бог неопределим и бесконечен, это Бытие без имени и возможности Его назвать (названное Дао не является истинным Дао), и поэт, пишущий стихотворение во имя Бытия, ставит его на грань обрыва, пропасти, безымянного, таинственного, роднит его с Абсолютом, областью бесконечной потенциальности. Пишущий же во имя языка сопрягает письмо с областью конкретного и ограниченного, временного и обладающего множеством имен. Он пишет из тюрьмы языка, выход в более истинный язык, райский (скажем так), о котором пишет Беньямин в статье «О задачах переводчика», ему не нужен.
Осень, например, разговаривает без слов. Но она же дышит смыслами. Мы описываем цветок, а сам он рассказывает о себе без слов.
Стихотворение состоит из трех частей: дословесной (вневременной), словесной, расположенной во времени, и послесловесной (сверхсловесной), тоже вневременной. Настоящее стихотворение, словно бы в помощь нам, возникает на временном отрезке, который стелется рядом со словами, чтобы поэт-читатель мог уйти из слов или изменить их природу, рассматривая в основном первую и третью часть, в которых оно цветет. (Читая классическую японскую поэзию, например, мы выходим в сверхсловесное.) Обе части тождественны."
из интервью
http://quarta-poetry.ru/atavrov_interview/