Я, мои друзья и наши дети. Работа 1.
Не писала так долго, потому что воспоминания о том периоде до сих пор жгут душу. Может, если бы я была "не в теме" , и не знала о том, что за прошедшие 20 лет практически ничего в системе не изменилось -- только больше народу теперь знают об этом-- писать и вспоминать было бы легче. А вот -- совсем не легко. " Мои" дети уже выросли, а сколько их еще на свете... Когда я пытаюсь себе представить "масштабы" трагедии -- вот это вот количество живых, настоящих страдающих детских душ... Невозможно. И сознание того, что хоть и недолго, но я была причастна к системе, которая и меня впрочем чуть не искрошила, тоже не дает отнестись к этому периоду в моей жизни просто, как к воспоминаниям... Начало было в дневнике на "Невидимых". Продолжение написала вчера. Ура! :) Выкладывать буду частями. В педагогический институт после школы я не поступила. Можно сказать, нарочно. Ну, не то чтобы я пошла и демонстративно завалила экзамены, но особо и не старалась. Поэтому, не добрав баллов, не расстроилась - ведь у меня все шло «по плану». По моему плану, по которому сначала я должна была поработать и убедиться, что тот путь, который я выбрала - мой. Или нет.
Дома, однако, не разделяли моих планов. Мама попыталась подключить какие-то связи, чтобы меня все-таки в институт впихнуть, но было уже поздно, как ей объяснили. Она мне сказала - мол, иди и ищи работу! Скептично так сказала, явно не ожидая, что работу я найду. Но я была уверена - ведь все шло «по плану»... Сначала я обратилась к директору детского дома, где жил Димка. А.Ф явно расстроился, что я не поступила в институт, посочувствовал, а потом сказал, что работы для меня в их детдоме нет. Потому что с тех пор, как дети стали жить разновозрастными групами-«семьями», им больше не нужны помощники воспитателей. А ночной нянечкой я работать не могу, потому что мне нет еще 18 лет... Но посоветовал обратиться в дошкольный детский дом, который, оказывается, был расположен совсем неподалеку. И я обратилась. Там помощники воспитателя (читай - нянечки) были нужны, поэтому мне рассказали, как сделать сан-книжку, какие принести документы, и не прошло и недели, как у меня в руках уже была моя собственная Трудовая Книжка. Мама наблюдала за моей «карьерой» с интересом, не вмешиваясь. Папа ехидно подначивал, что вместо студенческой жизни, в моей жизни теперь будут главное место занимать горшки и швабра. А меня это не расстраивало. Потому что меня не интересовали ни швабра, ни горшки. Меня интересовали дети. Да, но ждали-то от меня в детском доме не моих зарождающихся педагогических способностей, а как раз умения владеть таким предметом, как швабра... А я ею не владела. Чем привела в ужас воспитателей в первый же свой рабочий день. Но меня это не волновало. Меня волновали дети. Я помнила «правилоНаполеона» -- знать всех солдат по имени. Поэтому сразу начала запоминать. Вот этот малюсенький мальчик с крошечной головкой - Витя. Безобразник и хулиган трех лет от роду, сразу просек, как можно добиться моего персонального внимания, попросившись в туалет, и стал этим пользоваться по делу и без. Его сестренка Люба, ей пять, беленькая девочка с короткими волосами, она, как и ее брат, на «плохом счету» у воспитателей. Почему? «Потому, что они дураки. У него микроцефалия, у нее олиговрения.» Так страшно говорили воспитатели об этих двух малышах, страшно, но спокойно, просто констатируя факт, немного брезгливо, но равнодушно. Потому что с такими «диагнозами» Люба и Витя долго в детском доме не задержатся. Либо отправятся в специализированный детский дом, либо в новый детский дом в селе Колосовка - если он откроется до того, как Вите исполнится 4 года. (То есть, если ребенок не направлен в специальный детдом для умственно отсталых прямо из дома ребенка, следующая медико-педагогическая комиссия ожидала его в 4 года). Так я узнала об этом, и впервые услышала о Колосовке. Как потом выяснилось, в каждой группе детского дома жили «колосовские» дети - те, кого выбрали воспитатели, те, от которых появилась возможность избавиться. «Неудобные», «некрасивые», или «больные». И жить со знанием того, что эти дети «чужие», «списанные» как будто, воспитателям было легче. Но тогда, в первые дни, я этого еще не знала. Я продолжала узнавать, запоминать, я начинала жить детьми, я начинала жить так, как я мечтала, делая то, что считала нужным и важным. Внутри у меня все дрожало и звенело от осознания того, что я являюсь частью жизни «ничьих» детей, а значит, каждое мое слово, каждый жест и поступок должны были нести что-то нужное и важное. Я, конечно, делала то, что от меня требовалось: умывала и подмывала малышей, мыла полы три раза в день и протирала пыль, накрывала на стол и мыла посуду... Помогала делать уроки и пришивать к платьям воротнички... Да-да, бывший «дошкольный» детский дом с сентября того года стал тоже детским домом «семейного» типа. Были сформированы три «семьи», где жили дети разного возраста, куда собирались из разных детских домов и интернатов разлученные когда-то братья и сестры. Эти три семейные группы жили в одном крыле здания (типичного здания детского сада советских времен), а в другом крыле располагались, как и раньше, группы от «младшей», с трехлетками, до «подготовительной», где жили ребята 6-7 лет. Все было новым для воспитателей, привыкших расставаться каждый раз с детьми, проводив их в первый класс и принимая новую группу малышей. Может быть, поэтому их так раздражали старшие - не те, кто остался в детском доме после подготовительной группы и пошел в первый класс, а новые, «свалившиеся на голову» воспитателей дети... Вот Леночка Данченко. - мама ее умерла, а папа решил, что одному ему с двумя детьми не справиться, вот и отдал старшую, девятилетнюю, в детский дом, оставив дома младшую дочь... У Лены были очень длинные волосы, и каждое утро в группе начиналось одинаково с криков воспитателя: --Данченко!!! Расчесывайся быстрее! Если опоздаешь в школу, отрежу твои космы своими руками!!! Заплетайся! Хочешь, чтобы я тебя налысо подстригла?! И домашняя девочка, роняя слезы в раковину, над которой и зеркала-то не было, неловкими руками пыталась заплести непослушные волосы... Мне было ее жаль до слез, но помочь я ей не могла - не умела я заплетать тогда косички. Моя мама не считала нужным возиться с длинными волосами, поэтому я с раннего детства всегда была подстрижена коротко. А воспитательницу раздражали не только волосы Лены, но и ее застенчивость, и попытки помочь мне или ей самой. Только и слышно было: --Данченко, не высовывайся! Данченко, не выступай! Сядь и не приставай! Уйди, чтобы я тебя не видела! --Отойди от нее, не помогай! - Это уже мне, когда я хотела помочь Лене справится с непонятным домашним заданием или завязать на косичке ленту бантом... А мальчик Коля, у которого были «заячья губа» и «волчья пасть», что могло бы послужить ему «путевкой» прямиком в спец-интернат, невзирая на ум, но которому когда-то повезло: его любила воспитательница, она разглядела в нем что-то, а может, ее просто впечатлила «отказная» из его личного дела, из которой было известно, что Колины родители не какие-нибудь там пьяницы, а оба учителя, педагоги, отказавшиеся от ребенка «потому что он урод». Воспитателей возмущал поступок «коллег», тем более, что Коля был спокойный, послушный и умный. Только очень плохо говорил и никогда не улыбался... В этом году Коля пошел в первый класс, и неплохо справлялся с домашними заданиями, которые давали ему в школе. Учительница относилась к детдомовским детям хорошо, жалела малышей, поэтому Коле не грозили пока ни Колосовка, ни специализированный интернат. Коля был «годостью» детского дома - тем, кого можно «показать», рассказав душещипательную его историю, кем можно «похвастаться», говоря о его успехах... И кого можно посадить спиной к воспитательскому столу за обедом, чтобы «не портил аппетит»... Пока я вникала в непростые детские судьбы и совсем не вникала в свои должностные обязанности, воспитатели решили от меня избавиться. Им нужна была более расторопная няня, которая работала бы руками быстро и споро, владела бы шваброй и потщательнее следила за чистотой. В конце концов они меня каким-то образом «обменяли» на няню из малышовой группы. Мне преподнесли это как-то так, что всем должно бть удобнее. Я, проработавшая неделю в семейной группе, успевшая привыкнуть уже к ребятам, погрустила немножко, но возражать не смела, да и не умела еще, (откуда мне, вчерашней выпускнице 10 класса, было знать, каким змеиным гнездом может быть закрытый женский коллектив...), так что на следующий день пришла на работу к 7 часам утра в малышовую группу. Там было 16 детей. В основном трехлетки, только из дома ребенка. Поэтому воспитатели только еще заучивали их имена. Самих воспитателей было трое, Галина Ивановна, Надежда Ивановна и Нина Константиновна. Еще частым гостем в группе была логопед Людмила Ивановна. Поскольку почти все они были Ивановны, ребята называли всех троих одинакоо: «Мама Ивановна», и одну из них «Мама Константиновна». А я была «Мама Женя». Первый, кого я увидела, был Сашка Калинкин. Он тоже пришел в группу в 7 утра - гостил у бабушки вместе с братом и сестрой, которые жили в одной из семейных групп. Я помогла ему раздеться, а он спросил, как меня зовут. Я ответила: «Женя». Он уточнил: «Моё Женя?» Я согласилась: «Конечно, твое!» Кстати, он один из всех детей, кто не называл всех подряд мамой. Потому что он твердо знал - мамы у него нет. У него есть бабушка, брат и сестра. А мамы нет, и все тут. Сашка был в группе самый умный. Ну, то есть, он был более развит именно потому, что регулярно ездил домой. Он был больше домашним ребенком, в детском доме живя, как в яслях-пятидневке. У него был хороший словарный запас, тогда как многие не умели еще толком говорить, нечего и говорить о том, что кругозор его тоже был намного шире, чем у его «однокашников». Он немного шерелявил, и поэтому произносил мое имя правильно, а себя называл важно: «Шаша».
Всего мальчишек-малышей в группе было пять. «Два Саши, два Алеши и Денис», -- так «пересчитывали" их для себя воспитатели, чтобы запомнить имена. Второй Сашка - Конеев -- был просто чудо расчудесное. Маленький, белобрысый и синеглазый, Санька катался на своих кривых ножках по всей группе, как маленькое заводное колесико. Его так и звали: «Колесо». Поскольку все дети и здесь тоже делились на «умных» и «дураков», Санька относился, по мнению воспитателей, к последним. Он был ласковый и добрый, его синие глаза всегда были ясными и безмятежными, он не умел долго сердиться или обижаться, быстро успокаивался, если плакал, и совал свой любопытный нос везде, где только можно. Он появлялся то в одном конце группы, то в другом, что-то все время ронял, спотыкался, наступая на ремешки незастегнутых сандаликов, падал, вскакивал и снова бежал. Он называл себя «Сяся», а меня «Мамаська Зениська», и все у него были «мамаськи», и все его любили, но любили как-то очень тайно от самих себя.
-- Сашка-Сашка, пьяные твои мозги, -- с каким-то чувством удовлетворения повторяла, глядя на него, Г.И., после того, как кто-то рассказал, что Сашкина мать всегда ходила пьяная, будучи беременной. Сашка смотрел в ответ открыто и безмятежно, и снова куда-то бежал, что-то ронял и его опять ругали. А иногда привязывали к стулу в качестве наказания или исправительной меры - чтобы не бегал. Остальные дети быстро поняли, кто здесь «мальчик для битья», и когда что-то случалось и воспитатели грозно вопрошал6 «Кто это сделал? » -- пятнадцать пальчиков одновременно указывали на Сашку и пятнадцать голосов кричали: «Колесо!» -- если даже Санька находился в другом конце группы, или сидел привязанный.
-- Как скажет он это свое «Мамаська», так и забрал бы его к себе навсегда, -- говорила, подхватывая сашку на руки, Н.И. Обнимала, кружила, ставила на пол, и добавляла:-- Но он дурак.
Я никак не могла понять, что же такого «дурного» в Сашке. Он, кстати, один из немногих детей реагировал живо на мультики по телевизору, а воспитатели расценивали это как «признак ума». Он кормил птиц - в клетке жили две канарейки, он всегда оставлял для них маленький кусочек хлеба после обеда, совал между прутьями клетки и наблюдал, как они клюют. Да, он не блистал правильными ответами на занятиях, не умел рисовать (как будто кто-то умел!) или лепить. Я уже потом поняла, почему так ревностно воспитатели следили за тем, чтобы статус «дурака» не был потерян Сашкой. Он был слишком свободолюбивый, слишком живой и любопытный, а поэтому «неудобный» ребенок. И надо было сформировать стойкое мнение окружающих о нем, как об умственно отсталом и психически нездоровом, чтобы в 4 года медико-педагогическая комиссия, прислушивавшаяся к мнению воспитателей, поставила ему «нужный» диагноз и отправила в специализированный детский дом. Так происходила «чистка рядов» в детском доме -- самом лучшем детском доме города...
Были в группе и свои «колосовские» дети - те, что дожидались открытия детского дома в том селе и отправки туда. Это были Денис и один из Алешей. Про Дениса воспитатели без всякого интереса говорили: «Это форменный дурак», называли «Душманом» и постоянно ругали, если он попадался под руку. Денис был упрямый, он сосал палец и от этого говорил с «акцентом» -- все согласные звуки у него были твердыми. Так что себя он называл «Дэн», а меня он звал «Мама Дэна». Потом эта игра слов или звуков оказалась магической для нас обоих, но сначала я, как и все, смотрела на Дениса больше с сожалением, чем с сочувствием. Трудно было проникнуться любовью к ребенку, который всегда хмурит брови, чуть что, падает на пол и бьется об него головой, на все вопросы и предложения отвечает громко : «Нэт!» и раскачивается взад-вперед, сунув в рот палец. Помню, однажды в к нам заглянула нянечка из другой группы, работавшая в детдоме уже много лет, она замерла при виде Дениса, а потом воскликнула:
--Что?! Это Пономарев?! Еще один?! И такой же дурак?!
Оказалось, что у Дениса есть брат Валерка, его копия и внешне, и по характеру, и он уже год как в детском доме для умственно отсталых.
-- Ну и Денису туда дорога, если Колосовка раньше не откроется, -- равнодушно и немного брезгливо ответила Г.И.
Про Алешу Ткаченко воспитатели говорили:
-- Этот даже не дебил, он имбецил! - (Да, кидались диагнозами тетеньки со средним педагогическим образованием неслабо!)
Алешка чаще всего сидел на стульчике, неподвижно, устремив взгляд куда-то вдаль. Если его спрашивали о чем-то, шевелил губами в ответ, но никаких звуков долгое время не издавал. Кушал и одеться-раздеться сам тем не менее умел, с туалетом тоже проблем не было. Просто сидел такой вот отрешенный от всего и не смотрел особо по сторонам. Однажды кто-то из воспитателей , проходя мимо, взял и поднял ему руку вверх. Алешка так и остался сидеть с вытянутой вверх рукой. И началось... Это была «любимая игра» на несколько дней. Еще и приглашался кто-нибудь из воспитателей соседних групп, чтобы продемонстрировать Алешкину «ненормальность». Его руки, ноги, голову поднимали, опускали, крутили, придавали телу самые нелепые позы и положения, а он так и оставался сидеть в них неподвижно. Логопед Л. И., которая была в группе если не постоянным «жителем», то во всяком случае, частым гостем, смотрела-смотрела на это все ( а она была из всех, пожалуй, самым адекватным и добрым человеком, но никогда не спорила ни с кем и старалась воспитателям не противоречить, видимо, были у нее на то свои причины), и не выдержала однажды. Просто негромко сказала :
-- Алеша, опусти ручки.
И он опустил. Воспитатели вроде даже растерялись от неожиданности, а Л. И. объяснила:
-- Он просто послушный...
Алешка Мосалев был совсем другой. Маленькое ясное солнышко, которое еще ярче светилось, когда кто-нибудь обращался к нему. Ласковый и добрый, ревел редко, разговаривал неплохо, поэтому числился «умным». Любимец «воскресной» нянечки, периодически ездил к ней домой в гости. Если надо было кого-то продемонстрировать «гостям» дд, директор посылала за Алешкой. На него же и летели, как бабочки на светлое пятнышко, все потенциальные усыновители. А вот тут-то их ждал лоблом - усыновить Алешку можно было только с его 6 братьями... Их как раз разыскивали в то время по разным дд и собирали вместе в одной из семейных групп. Три пары близнецов, все такие же красивущие и глазастые. Глядя на братьев Мосалевых, невольно думалось о его маме - где же ты, кто же ты, как же ты могла потерять такое богатство?! Но надо отдать ей должное - она довольно скоро восстановилась в правах, отремонтировала квартиру, устроилась на работу и забрала всех мальчишек домой. Но «скоро» -- это еще не сегодня или завтра, еще год Алешка и братишки прожили в дд.
Иногда на Г.И. нападала «философия» и она говорила:
-- Счастлив тот ребенок, которому повезло родиться красивеньким. Тогда ему и перепадает ласки больше, вот он и умнее других. Все мы любим потискать Алешку, а кто тискает Славку?..
И правда, Славку никто не тискал. Сразу скажу, его фото у меня нет. На тот момент, когда я фотографировала детей, его не было в группе, я и не знала о его существоваии. Он лежал в психиатрической больнице в то время. Потом его выписали и привезли в дд. Я думала, плохо относятся к Денису, к Сашке... Но хуже всего относились к Славке. Да, ему «не повезло родиться красивеньким». Маленький, худющий, с маленькими слезящимися глазками и вечно сопливым носом. Вот этот бедный нос и раздражал воспитателей больше всего. Славку за обедом сажали спиной к воспитателям, отталкивали, если он подходил слишком близко, и брезгливо повторяли, каждый раз, гляда на него:
-- Мозги так и текут из носа...
Конечно, Славка быстро почувствовал, что я отношусь к нему по-другому. Я не отталкивала, а гладила по голове, «тискала» и обнимала, водила в туалет и отмывала сопли. Он подбегал ко мне и говорил:
-- Мама, я тебя любу! Ты меня любишь?! - я отвечала уверенно: «Конечно!» -- он целовал меня в щеку, обмазав слюнями и соплями, я целовала его в ответ, вытираясь, когда он убегал играть. Ничего другого я Славке дать не могла, как еще ему помочь, не знала, и не была уверена, окажет ли это мое «самопожертвование», как называли мои действия воспитатели, какое-то влияние на его текущую или дальнейшую жизнь. Но он каждый раз убегал от меня счастливый, наверное, оно стоило того...