Здесь будет город-сад
ТЕМА ДНЯ:
Составьте список всего, чего боитесь. Подробно опишите одну фобию, желательно самую страшную. Опишите свои чувства (от своего лица или лирического героя).
Эх, если бы речь шла о боязни пауков, или высоты, или замкнутого пространства... Или открытого пространства. Но нет: я люблю насекомых, и пауков тоже люблю. Конечно, если я неожиданно вдруг увижу у себя на теле паука или даже просто милого жучка, я могу соскочить, передернуться и быстро-быстро отряхнуться. Испугаюсь, да. Но потом мне станет смешно. Я люблю летать на самолете, люблю смотреть на город с высоты птичьего полета, семнадцать раз я прыгала с парашютом и мечтаю полетать на дельтаплане. Я люблю маленькие хижины, тесные комнаты и даже в кабинке лифта я в детстве много раз застревала специально, чтобы не ходить на ненавистный первый урок в школе. Я люблю просторы полей, лугов, прерий, бескрайнее синее небо и такое же бескрайнее синее море. Я бы хоть сегодня отправилась в кругосветное путешествие с бродячим театром, или даже совершенно одна: не страшно.
Но есть один страх, который как раз сейчас не дает мне покоя. И я готова поделиться своими размышлениями о нем.
Болея, я пропустила два дня литературного флешмоба. Пропустила и расстроилась: Вселенная подкинула мне такой подарок, прямо по запросу, и неужели все, на что меня хватит, будет лишь два или три первых дня?! Понятное дело, это не прибавит мне ни самоуважения, ни плюсов к моей самооценке. Вот уже почти год как я «вспомнила» о своей любви к письму: вспомнила, обрадовалась, и... Все! Меня хватает на три странички по утрам, на все остальное -- не хватает: сил, времени, настроения, вдохновения. Когда начинаю об этом думать, в теле поднимается волна тревоги: грудь сжимается, наваливается усталость и сонливость, хочется спрятаться под одеяло и не думать ни о чем, не планировать, ни мечтать, ничего себе не обещать, а жить, как жила, спокойно, счастливо, «просто так». Как жила все эти годы, уговорив себя и объясняя всем вокруг, что «писать стало не о чем и нечем».
Наверное, тело (душа, сердце, голова) боится возврата в то состояние в юности, когда письмо было единственным спасением. Ведение дневника, стихи: в них я выкрикивала, выплескивала, выдавливала из себя Боль -- несчастной любви, слова «никогда», ощущения своего бессилия и ненужности. А когда я вырвалась из этого плена, то и писать перестала. И теперь, понимая прекрасно, что можно писать и о другом, и по-другому, страх все равно жив и охраняет мой покой, рассуждая примитивно: «нет букв -- нет боли, нет одиночества, нет несчастной или неразделенной любви, нет чувства отверженности, никчемности...»
Но ведь было и другое: было вдохновение, стук сердца, торопливые движения руки, выводящей буквы и слова, которые плещутся в душе, и радость, и гордость, и даже неудовлетворенность, но при этом знание с детских лет: когда переписываешь сочинение, оно становится лучше! Но это было раньше, в детстве, класса до восьмого, пока еще не затюкали, не поломали своими комментариями дорогие учителя: «Стихи твои -- дневниковые, пиши их для себя и не показывай никому.» Но те же учителя уверяли, что Высоцкий -- не поэт. Чего бы мне было не связать тогда себя мысленно с громкими именами и великими людьми и возгордиться, пусть и тайно, своим причастием :)
Но нет: я не поверила ни на секунду, что Высоцкий -- не поэт, но поверила в то, что я -- просто графоман. И как тяжело вытаскивать сейчас на свет своего внутреннего художника - поэта - писателя - который упирается, держится за ножки стола ( видимо, письменного, под которым он прячется) и не хочет вылезать. Ему стыдно, он застенчив. Он может еще почитать вслух с выражением, это он любит, и уверен, что у него получается хорошо, только вот слушать некому...но писать?! Или, тем более, рисовать?!. Черкнет что-то, и тут же снова прячется, чтобы не дай бог не похвалили (или не поругали). Оно, конечно, приятно, когда хвалят, но не такой он дурак, чтобы снова поверить!
А вдруг он начнет писать, рисовать: расслабится, начнет вылезать на свет, подставлять лицо солнцу и ветру, а его или по этому лицу с размаху лопатой, или еще хуже: снова полезет изнутри черная Боль. Вдруг она никуда не делась за все эти годы, и теперь только и ждет, когда ей дадут выход: на бумагу. Конечно, может быть, там ей и место -- на бумаге, а не в душе, но ведь она по пути наружу сожжет в прах и уголья все песочные, воздушные, радужные замки и мечты, которые я настроила себе за все эти годы. Но я пишу сейчас эти строки, и тревога отступает, а это значит, что я подобрала еще один кусочек паззла к картине мира. И понятно без лишних слов, что писать -- надо. Ведь если та Боль еще действительно во мне, она во мне живет и мной питается, необходимо вытащить ее на свет: ручкой на бумагу, подцепить и размотать ее по буквам, и уложить на строчки. И пусть она даже снесет по пути, сожжет и выметет из меня какие-то мечты, надежды и иллюзии. Зато на очищенном месте лучше будет видно, что посадить и что построить, какой такой город-сад. И ему уже ничто не помешает, и замки будут не воздушные или песочные, а самые настоящие. И тогда, даже если прилетит по лицу лопатой, можно пережить. Ведь лопата-то будет тогда инструментом строительства, а не оружием толпы!
