Перед историческим рубежом: «перестройка»
Вот говорят:
народ в СССР был подвластен диктатуре партийно-государственного аппарата…, [но] лишь с приходом в 1980-х годах к высшей партийной власти нового поколения партийных и государственных бюрократов во главе с М.Горбачевым, произошла реставрация капитализма - приватизация общенародной собственности, значительная часть которой досталась представителям переродившегося партийно-государственного аппарата.
(довольно сумбурная и путанная работа: http://lit.lib.ru/p/paulxman_w_f/text_0500.shtml )
Э, нет. Не так всё было.
В любом достаточно сложном обществе неизбежно выделяется аппарат управления (конечно, если мы не хотим перейти на идейные позиции анархистов, хе-хе…кому-то тоже вариант). Наличие такого аппарата само по себе ещё не означает попирание воли данного общества в целом. Принципы организации управления в гос-ве типа Коммуны хорошо известны: полный контроль и сменяемость в любое время уполномоченных на управление. Ну так и «партийно-государственного аппарат» мог оправдаться таким образом, что он, тасуя кадры, как раз и осуществляет такой контроль и сменяемость, ну а доступ в партию никому не заказан, - лукаво умалчивая при этом, что доступ в номенклатуру как раз таки ограничен тем обстоятельством, что попавшие в ее состав избранные уже не подвержены опасности выпадения из этой обоймы, становясь пожизненными членами сословия профессиональных начальников.
И вообще, что значит «диктатура»? На штыках долго не усидишь и любая разумная власть (политическая власть), как можно наблюдать даже по текущим событиям, должна трепетно заботиться о своей легитимности - иначе перестает быть властью. «Партийно-государственного аппарат» полагал свою легитимность: 1) с формальной стороны - как «Советскую власть»; 2) с содержательной стороны - в представлении о построенном соц-ме (обретенном наконец-то верном пути к райским кущам) как благополучном и стабильном, лишенном неразрешимых противоречий и конфликтов обществе. Для этого весьма существенно было полное отсутствие любых демонстраций общественного возмущения, а также отсутствие межнациональных конфликтов.
Последнее принципиально отличает «диктатуру партийно-государственного аппарата» от власти в антагонистических обществах, которая черпает свою легитимность скорее в постоянной готовности (время от времени проверяемой на практике) к самому решительному применению насилия для охраны интересов господствующего класса.
В отличие от этого, любое применение уличного и т.п. насилия разрушало легитимность «диктатуры партийно-государственного аппарата», поэтому его власть была с этой стороны весьма уязвимой.
Некоторые называют такой строй «тоталитарным».
1) «Советская власть».
Выборы были безальтернативными, что, конечно, нонсенс, но тем не менее альтернатива проголосовать против была и применялась. В газетах печатались результаты, которые всегда были менее 100% (98-99%). Т.е. в случае массового недовольства на самом деле не надо было выходить на центральную площадь, достаточно испортить бюллетени. Если бы процент «за» снизился на 20-30%, это уже был бы «караул!» для местных и центральных властей.
На самом деле протест в такой форме никогда не мог осуществиться. И не осуществился в исторической действительности.
Для объяснения этого можно выделить такой существенный момент в сов. политической системе:
«Партийно-государственного аппарат» в игре в голосование применял приём максимального «повышения ставок». Или ты голосуешь за нас, иначе последовательно: ты не понимаешь политику партии, враг рабочего класса и дела соц-ма, антисоветчик, предатель нашей Родины, в общем изверг. Поэтому все были «за».
Степень высоты, на которую м.б. задраны ставки, м.б. разной. Это то количество, которое переходит в качество. Именно эта степень и не позволяет говорить о «советской демократии», а позволяет говорить о диктатуре - диктатуре партийно-государственного аппарата.
Понятно, что перед злополучным реформатором Горбачёвым (и любым другим на его месте) стояла очевидная задача провести ряд мер изменения политической системы, подтвердить легитимность существующего строя, сделав механизм этой легитимации более простым и прозрачным:
ввести альтернативные выборы, сделать приемлемым более низкие проценты «за», вообще оживить общественную жизнь, сделать допустимым публичную демонстрацию несогласия. В перспективе - разрушить сословие/касту номенклатуры.
Тогда ещё было трудно понять, что проведение этих назревших и перезревших мер вступало в глубокое противоречие с представлением о построенном в СССР соц-ме.
«Перестройщиками», мышление которых следовало механическому шаблону (скользя по формальной поверхности явлений, не проникая в их суть), был выдвинут дезориентирующий лозунг «Вся власть Советам!». В момент своего первого исторического появления это был лозунг создания гос-ва диктатуры пр-та. Что же он мог значить теперь, когда вся власть, как формально, так и по сути - в виде именно «диктатуры партийно-государственного аппарата» - давно и надежно была у Советов? Только свою противоположность: «Советы - без коммунистов». Т.е. в конечном счете, несмотря на свою «советскую» сущность, путем ликвидации власти «партийно-государственного аппарата» такое движение неизбежно скатывалось к программе буржуазного парламентаризма.
Так незрелые и неорганизованные массы были вызваны к активной политической жизни и перед ними были поставлены на голосование сущностные политические вопросы. А такой вопрос в СССР на самом деле мог быть только один: соц-м или капитализм. Т.е. каждое голосование по политическим вопросам становилось голосованием за или против соц-ма. Понятно, что ни один господствующий класс в лице своих политических организаций не предлагает решать судьбу своего классового господства голосованием противостоящих ему классов. Демократические выборы - это выборы среди группировок самого господствующего класса.
У нас же получилось так, что организованный авангард бесклассового общества (партия), обладающий всеми средствами для демократического принятия грамотных решений (хотя и утративший в значительной степени способность и желание пользоваться этими ср-ми), обращается к неорганизованному и несознательному большинству с вопросом «куда теперь идти?». (Как бы в ответ на встречное предложение/требование: «Партия, дай порулить!») Попросту это было капитуляцией. Никакого «демократического соц-ма» (как будто возможен соц-м недемократический) из этого не могло получиться.
Выдвижение же «общечеловеческих ценностей» как более приоритетных, чем классовые, это просто форменное приглашение: «Придите и володейте нами».
Альтернативность первых свободных выборов в СССР выражалась в том, что единому кандидату от номенклатуры (по каждому округу) противостояли общественные активисты невнятной идейной окраски. Логикой вещей они принуждены были (поначалу неявно) оппонировать официальной коммунистической идеологии. По результатам выборов эта оппозиция повсеместно победила, т.к. общество жаждало перемен. Дальнейшее развитие шло по пути: с одной стороны - последовательной сдачи всё новых и новых позиций «партийно-государственным аппаратом», с др. стороны - всё более отчетливого формирования и усиления антикоммунистической оппозиции.
2) Представление о построенном соц-ме.
В СССР были ликвидированы эксплуататорские классы (обобществлены в грубой форме огосударствления все значимые ср-ва производства), а затем, несмотря на официальные заклинания о трехчленном классовом делении, сформировалось бесклассовое общество. (Это не значит, что общество было социально однородно, вовсе нет.) Экономика управлялась централизованно на плановых началах. Это позволяет говорить о соц-ме.
По мере формирования бесклассового общества доля активных и сознательных строителей соц-ма должна соответственно возрастать, пока не совпадёт со всем обществом, тогда гос-во отомрет. Но трагедия заключалась в том, что на деле она падала. Социалистическая пр-ма уходила из общественного сознания, оставалась заботой разве что одних только идеологических отделов партийного аппарата. В своём противостоянии несознательному большинству гос-во, ради сохранения существующего строя, должно было усиливаться (в т.ч. и через усиление герметичности слоя управленцев, чем и объясняется феномен номенклатуры и ганьбу). Степень царившего идейного конформизма была такова, что это даже не осознавалось как противоречие.
Был ещё и парадокс. Классов не было, но провозглашалась гегемония рабочего класса. Коммунизм изначально был программой пролетариата. Если нет пролетариата, то либо уже ком-м, либо нет социального субъекта, которому этот ком-м был бы нужен. В любом случае в существовании партии уже нет смысла.
Рабочие по профессии в СССР составляли не класс, а низший слой единственного основного класса государственных работников. Этот слой формировался в ходе длительного отрицательного отбора, когда лучшие его представители практически поголовно поднимались в верхние слои: ИТР, интеллигенцию, управленцев. Так вот хорошо работали вертикальные лифты социальной мобильности.
Оставшийся маргинальный остаток был пропитан мелкособственническо-рваческими (с гаражно-автомобильным пределом мечтаний) или люмпенско-уголовными настроениями, или подвержен деградации и медленному самоубийству с помощью алкоголя.
Да, положение всё ещё не была таковым поголовно, но развитие шло в этом направлении. Более-менее светлыми маяками в жизни молодого рабочего оставался спорт, в жизни более пожилого - эскапизм на дачном участке.
Слой же, соответствовавший рабочей аристократии, по природе вещей не мог быть привержен принципу уравнительности, который отождествлялся с соц-мом.
Впрочем, всё это не сильно отличало рабочих от др. слоёв, что только подтверждает единство класса государственных работников.
Экономические проблемы.
На обрисованном фоне эти проблемы пожалуй меркнут, но, разумеется, именно они и являлись побудительными мотивами для любых реформаторских позывов. Соц-м подразумевает наличие самого совершенного и производительного хозяйственного механизма, достаточно полно удовлетворяющего общественные и индивидуальные потребности. Если этого нет (а этого очевидно не было), то возникают сомнения или в наличии соц-ма, или в его преимуществах. В любом случае это ставило под вопрос легитимность власти «партийно-государственного аппарата».
Ранее в «Окончательном диагнозе» было показано, что существовавший хозяйственный механизм был запрограммирован на автоматический крах. Само по себе это ничего не объясняет. Почему та или иная абсурдная казалось бы особенность бухгалтерских расчетов не могла быть более-менее своевременно изменена? Именно из-за общих особенностей системы не нашлось в обществе такой воли и способностей.
Если бы обстоятельства сложились так, что в основу хоз. механизма был заложен критерий не валовой, а чистой продукции, то система могла бы «протянуть» дольше, но перестройка всё равно бы понадобилась. Общество могло бы быть более сытым, но противоречия никуда бы не делись. Как показал пример Венгрии, Югославии и др., «сытый соц-м», не более устойчив, чем «голодный», а скорее наоборот. Этот парадокс объясняется просто: «голодный соц-м» имеет пространство для развития и направление этого развития понятно. «Сытый» же соц-м уже упёрся в стенку, и за этой стенкой только капитализм. Надо ли объяснять, что слово «соц-м» здесь употребляется в расхожем, а не строгом марксистском смысле?
«Госсоциализм». Соблазн введения подобного термина вызывается впечатлением от СССР и подобных ему как чего-то устойчивого и законченного, самодостаточного. Но это устойчивость процесса (переходного периода), зашедшего в тупик. Движение в тупике возможно только назад. Но и оставаться в тупике вечно невозможно, поэтому перестройка была неизбежна. Соблюсти же меру в движении назад - сложнейшая задача, и уж конечно не команда «перестройщиков», состоящая из законченных «общечеловеков» или прямых вражеских агентов, как А.Яковлев, могла преуспеть в этом.
PS.
...основная ирония распада коммунизма в том, что заметные проявления протеста (в ГДР в 1953 году, в Венгрии в 1956 году, «Солидарность» в Польше) изначально были рабочим протестом, только потом открывшим дорогу обычным «антикоммунистическим» движениям - перед тем как уступить «внешнему» врагу, режим узнал о своей фальши от тех, кого «государство рабочих и крестьян» считало своей социальной базой.
С. Жижек
народ в СССР был подвластен диктатуре партийно-государственного аппарата…, [но] лишь с приходом в 1980-х годах к высшей партийной власти нового поколения партийных и государственных бюрократов во главе с М.Горбачевым, произошла реставрация капитализма - приватизация общенародной собственности, значительная часть которой досталась представителям переродившегося партийно-государственного аппарата.
(довольно сумбурная и путанная работа: http://lit.lib.ru/p/paulxman_w_f/text_0500.shtml )
Э, нет. Не так всё было.
В любом достаточно сложном обществе неизбежно выделяется аппарат управления (конечно, если мы не хотим перейти на идейные позиции анархистов, хе-хе…кому-то тоже вариант). Наличие такого аппарата само по себе ещё не означает попирание воли данного общества в целом. Принципы организации управления в гос-ве типа Коммуны хорошо известны: полный контроль и сменяемость в любое время уполномоченных на управление. Ну так и «партийно-государственного аппарат» мог оправдаться таким образом, что он, тасуя кадры, как раз и осуществляет такой контроль и сменяемость, ну а доступ в партию никому не заказан, - лукаво умалчивая при этом, что доступ в номенклатуру как раз таки ограничен тем обстоятельством, что попавшие в ее состав избранные уже не подвержены опасности выпадения из этой обоймы, становясь пожизненными членами сословия профессиональных начальников.
И вообще, что значит «диктатура»? На штыках долго не усидишь и любая разумная власть (политическая власть), как можно наблюдать даже по текущим событиям, должна трепетно заботиться о своей легитимности - иначе перестает быть властью. «Партийно-государственного аппарат» полагал свою легитимность: 1) с формальной стороны - как «Советскую власть»; 2) с содержательной стороны - в представлении о построенном соц-ме (обретенном наконец-то верном пути к райским кущам) как благополучном и стабильном, лишенном неразрешимых противоречий и конфликтов обществе. Для этого весьма существенно было полное отсутствие любых демонстраций общественного возмущения, а также отсутствие межнациональных конфликтов.
Последнее принципиально отличает «диктатуру партийно-государственного аппарата» от власти в антагонистических обществах, которая черпает свою легитимность скорее в постоянной готовности (время от времени проверяемой на практике) к самому решительному применению насилия для охраны интересов господствующего класса.
В отличие от этого, любое применение уличного и т.п. насилия разрушало легитимность «диктатуры партийно-государственного аппарата», поэтому его власть была с этой стороны весьма уязвимой.
Некоторые называют такой строй «тоталитарным».
1) «Советская власть».
Выборы были безальтернативными, что, конечно, нонсенс, но тем не менее альтернатива проголосовать против была и применялась. В газетах печатались результаты, которые всегда были менее 100% (98-99%). Т.е. в случае массового недовольства на самом деле не надо было выходить на центральную площадь, достаточно испортить бюллетени. Если бы процент «за» снизился на 20-30%, это уже был бы «караул!» для местных и центральных властей.
На самом деле протест в такой форме никогда не мог осуществиться. И не осуществился в исторической действительности.
Для объяснения этого можно выделить такой существенный момент в сов. политической системе:
«Партийно-государственного аппарат» в игре в голосование применял приём максимального «повышения ставок». Или ты голосуешь за нас, иначе последовательно: ты не понимаешь политику партии, враг рабочего класса и дела соц-ма, антисоветчик, предатель нашей Родины, в общем изверг. Поэтому все были «за».
Степень высоты, на которую м.б. задраны ставки, м.б. разной. Это то количество, которое переходит в качество. Именно эта степень и не позволяет говорить о «советской демократии», а позволяет говорить о диктатуре - диктатуре партийно-государственного аппарата.
Понятно, что перед злополучным реформатором Горбачёвым (и любым другим на его месте) стояла очевидная задача провести ряд мер изменения политической системы, подтвердить легитимность существующего строя, сделав механизм этой легитимации более простым и прозрачным:
ввести альтернативные выборы, сделать приемлемым более низкие проценты «за», вообще оживить общественную жизнь, сделать допустимым публичную демонстрацию несогласия. В перспективе - разрушить сословие/касту номенклатуры.
Тогда ещё было трудно понять, что проведение этих назревших и перезревших мер вступало в глубокое противоречие с представлением о построенном в СССР соц-ме.
«Перестройщиками», мышление которых следовало механическому шаблону (скользя по формальной поверхности явлений, не проникая в их суть), был выдвинут дезориентирующий лозунг «Вся власть Советам!». В момент своего первого исторического появления это был лозунг создания гос-ва диктатуры пр-та. Что же он мог значить теперь, когда вся власть, как формально, так и по сути - в виде именно «диктатуры партийно-государственного аппарата» - давно и надежно была у Советов? Только свою противоположность: «Советы - без коммунистов». Т.е. в конечном счете, несмотря на свою «советскую» сущность, путем ликвидации власти «партийно-государственного аппарата» такое движение неизбежно скатывалось к программе буржуазного парламентаризма.
Так незрелые и неорганизованные массы были вызваны к активной политической жизни и перед ними были поставлены на голосование сущностные политические вопросы. А такой вопрос в СССР на самом деле мог быть только один: соц-м или капитализм. Т.е. каждое голосование по политическим вопросам становилось голосованием за или против соц-ма. Понятно, что ни один господствующий класс в лице своих политических организаций не предлагает решать судьбу своего классового господства голосованием противостоящих ему классов. Демократические выборы - это выборы среди группировок самого господствующего класса.
У нас же получилось так, что организованный авангард бесклассового общества (партия), обладающий всеми средствами для демократического принятия грамотных решений (хотя и утративший в значительной степени способность и желание пользоваться этими ср-ми), обращается к неорганизованному и несознательному большинству с вопросом «куда теперь идти?». (Как бы в ответ на встречное предложение/требование: «Партия, дай порулить!») Попросту это было капитуляцией. Никакого «демократического соц-ма» (как будто возможен соц-м недемократический) из этого не могло получиться.
Выдвижение же «общечеловеческих ценностей» как более приоритетных, чем классовые, это просто форменное приглашение: «Придите и володейте нами».
Альтернативность первых свободных выборов в СССР выражалась в том, что единому кандидату от номенклатуры (по каждому округу) противостояли общественные активисты невнятной идейной окраски. Логикой вещей они принуждены были (поначалу неявно) оппонировать официальной коммунистической идеологии. По результатам выборов эта оппозиция повсеместно победила, т.к. общество жаждало перемен. Дальнейшее развитие шло по пути: с одной стороны - последовательной сдачи всё новых и новых позиций «партийно-государственным аппаратом», с др. стороны - всё более отчетливого формирования и усиления антикоммунистической оппозиции.
2) Представление о построенном соц-ме.
В СССР были ликвидированы эксплуататорские классы (обобществлены в грубой форме огосударствления все значимые ср-ва производства), а затем, несмотря на официальные заклинания о трехчленном классовом делении, сформировалось бесклассовое общество. (Это не значит, что общество было социально однородно, вовсе нет.) Экономика управлялась централизованно на плановых началах. Это позволяет говорить о соц-ме.
По мере формирования бесклассового общества доля активных и сознательных строителей соц-ма должна соответственно возрастать, пока не совпадёт со всем обществом, тогда гос-во отомрет. Но трагедия заключалась в том, что на деле она падала. Социалистическая пр-ма уходила из общественного сознания, оставалась заботой разве что одних только идеологических отделов партийного аппарата. В своём противостоянии несознательному большинству гос-во, ради сохранения существующего строя, должно было усиливаться (в т.ч. и через усиление герметичности слоя управленцев, чем и объясняется феномен номенклатуры и ганьбу). Степень царившего идейного конформизма была такова, что это даже не осознавалось как противоречие.
Был ещё и парадокс. Классов не было, но провозглашалась гегемония рабочего класса. Коммунизм изначально был программой пролетариата. Если нет пролетариата, то либо уже ком-м, либо нет социального субъекта, которому этот ком-м был бы нужен. В любом случае в существовании партии уже нет смысла.
Рабочие по профессии в СССР составляли не класс, а низший слой единственного основного класса государственных работников. Этот слой формировался в ходе длительного отрицательного отбора, когда лучшие его представители практически поголовно поднимались в верхние слои: ИТР, интеллигенцию, управленцев. Так вот хорошо работали вертикальные лифты социальной мобильности.
Оставшийся маргинальный остаток был пропитан мелкособственническо-рваческими (с гаражно-автомобильным пределом мечтаний) или люмпенско-уголовными настроениями, или подвержен деградации и медленному самоубийству с помощью алкоголя.
Да, положение всё ещё не была таковым поголовно, но развитие шло в этом направлении. Более-менее светлыми маяками в жизни молодого рабочего оставался спорт, в жизни более пожилого - эскапизм на дачном участке.
Слой же, соответствовавший рабочей аристократии, по природе вещей не мог быть привержен принципу уравнительности, который отождествлялся с соц-мом.
Впрочем, всё это не сильно отличало рабочих от др. слоёв, что только подтверждает единство класса государственных работников.
Экономические проблемы.
На обрисованном фоне эти проблемы пожалуй меркнут, но, разумеется, именно они и являлись побудительными мотивами для любых реформаторских позывов. Соц-м подразумевает наличие самого совершенного и производительного хозяйственного механизма, достаточно полно удовлетворяющего общественные и индивидуальные потребности. Если этого нет (а этого очевидно не было), то возникают сомнения или в наличии соц-ма, или в его преимуществах. В любом случае это ставило под вопрос легитимность власти «партийно-государственного аппарата».
Ранее в «Окончательном диагнозе» было показано, что существовавший хозяйственный механизм был запрограммирован на автоматический крах. Само по себе это ничего не объясняет. Почему та или иная абсурдная казалось бы особенность бухгалтерских расчетов не могла быть более-менее своевременно изменена? Именно из-за общих особенностей системы не нашлось в обществе такой воли и способностей.
Если бы обстоятельства сложились так, что в основу хоз. механизма был заложен критерий не валовой, а чистой продукции, то система могла бы «протянуть» дольше, но перестройка всё равно бы понадобилась. Общество могло бы быть более сытым, но противоречия никуда бы не делись. Как показал пример Венгрии, Югославии и др., «сытый соц-м», не более устойчив, чем «голодный», а скорее наоборот. Этот парадокс объясняется просто: «голодный соц-м» имеет пространство для развития и направление этого развития понятно. «Сытый» же соц-м уже упёрся в стенку, и за этой стенкой только капитализм. Надо ли объяснять, что слово «соц-м» здесь употребляется в расхожем, а не строгом марксистском смысле?
«Госсоциализм». Соблазн введения подобного термина вызывается впечатлением от СССР и подобных ему как чего-то устойчивого и законченного, самодостаточного. Но это устойчивость процесса (переходного периода), зашедшего в тупик. Движение в тупике возможно только назад. Но и оставаться в тупике вечно невозможно, поэтому перестройка была неизбежна. Соблюсти же меру в движении назад - сложнейшая задача, и уж конечно не команда «перестройщиков», состоящая из законченных «общечеловеков» или прямых вражеских агентов, как А.Яковлев, могла преуспеть в этом.
PS.
...основная ирония распада коммунизма в том, что заметные проявления протеста (в ГДР в 1953 году, в Венгрии в 1956 году, «Солидарность» в Польше) изначально были рабочим протестом, только потом открывшим дорогу обычным «антикоммунистическим» движениям - перед тем как уступить «внешнему» врагу, режим узнал о своей фальши от тех, кого «государство рабочих и крестьян» считало своей социальной базой.
С. Жижек