Красота спасет мир - плагиат Достоевского
Сколько перьев сломано (и продолжает ломаться сейчас) доморощенными мыслителями о том, как следует понимать эту формулу Достоевского. Кстати, волнует ли этот вопрос кого-то за пределами «русского мира»? Ларчик открывается просто - именно через мировой контекст.
Автономия прекрасного у Аристотеля является качеством самой вещи: вещь прекрасна, и своей красотой она вызывает у нас чувство удовольствия, чувство прекрасного. Фома исключает эту автономию прекрасного, заменяя ее причастностью вещей к абсолютной красоте. Вещи, согласно Фоме, являются прекрасными постольку, поскольку они уподобляются красоте божественной. Хотя Аристотель не был последовательным диалектиком, для него прекрасное не было чем-то раз навсегда данным, вечным и неизменным, каким его понимал Фома.
...Хотя Фома и не говорит прямо, что именно бог является абсолютной, совершенной и вечной красотой, это вытекает из всего хода его рассуждений.
...Признавая единство прекрасного и доброго (добрые вещи являются прекрасными, а прекрасные -- добрыми), Фома Аквинский вместе с тем проводит и различие между ними. Прекрасное у него есть предмет созерцания, а доброе - предмет стремления. Прекрасное - форма, которую мы осматриваем, а добро - цель, к которой стремимся. Основой столь простого различения был теологический монизм (у Фомы бог есть и абсолютная красота и абсолютное благо). Именно поэтому единственное различие между добрым и прекрасным сводилось к чисто духовным качествам: стремлению и созерцанию, но и то и другое - лишь способы, или средства, уподобления абсолютному благу и абсолютной красоте.
...Вместе с тем природа, сущность и цель вещи, согласно Фоме и схоластам, никогда не заключены в самой вещи. Все это содержится в ее форме, которая не зависит от вещи, а, наоборот, сама вещь зависит целиком и полностью от своей формы, выражающей отношения зависимости создателя и созданного. ...
вещь тем прекраснее, чем больше она уподобляется божественной красоте, богу.
...
Божественная красота, согласно Фоме Аквинскому, выступает основой всякой красоты не только потому, что бог есть создатель всего существующего, но и потому, что все существующее стремится быть похожим на него, уподобиться ему. Это не только объективно-идеалистическая, но и чисто теологическая, религиозная точка зрения на прекрасное, выводящая любую красоту из красоты божественной.
Долгов К. Диалектика и схоластика: Критический анализ философии неотомизма.
- М., 2022.
Итак, форма определяет содержание, красота - такая характеристика форма, которая служит критерием ее соответствия с божественным благом. Остается последний шаг: спасение мира в этом благе, что для религиозного сознания само собой разумеется.
Конечно, это не плагиат. Достоевский не присваивал эту католическую формулу, хотя гениально выразил ее в кратком афоризме. Князь Мышкин привез ее с Запада, где лечился. Достоевский познакомился с ней там же.
Кстати, Достоевский подобен нашим современным блогерам - отрицателям Запада, появившимся теперь во множестве. Они уезжали туда его любителями, а вернулись, нахлебавшись, ярыми хулителями.
Из этого подобия следует, что и Достоевский не всегда был таким традиционалистом, а первоначально также - любителем Запада и либералом. Тем глубже было последующее отрицание.
Ну а наши доморощенные мыслители, в отличие от, никогда не отличались широтой кругозора и глубиной знакомства с иноземными идеями и реалиями.
Автономия прекрасного у Аристотеля является качеством самой вещи: вещь прекрасна, и своей красотой она вызывает у нас чувство удовольствия, чувство прекрасного. Фома исключает эту автономию прекрасного, заменяя ее причастностью вещей к абсолютной красоте. Вещи, согласно Фоме, являются прекрасными постольку, поскольку они уподобляются красоте божественной. Хотя Аристотель не был последовательным диалектиком, для него прекрасное не было чем-то раз навсегда данным, вечным и неизменным, каким его понимал Фома.
...Хотя Фома и не говорит прямо, что именно бог является абсолютной, совершенной и вечной красотой, это вытекает из всего хода его рассуждений.
...Признавая единство прекрасного и доброго (добрые вещи являются прекрасными, а прекрасные -- добрыми), Фома Аквинский вместе с тем проводит и различие между ними. Прекрасное у него есть предмет созерцания, а доброе - предмет стремления. Прекрасное - форма, которую мы осматриваем, а добро - цель, к которой стремимся. Основой столь простого различения был теологический монизм (у Фомы бог есть и абсолютная красота и абсолютное благо). Именно поэтому единственное различие между добрым и прекрасным сводилось к чисто духовным качествам: стремлению и созерцанию, но и то и другое - лишь способы, или средства, уподобления абсолютному благу и абсолютной красоте.
...Вместе с тем природа, сущность и цель вещи, согласно Фоме и схоластам, никогда не заключены в самой вещи. Все это содержится в ее форме, которая не зависит от вещи, а, наоборот, сама вещь зависит целиком и полностью от своей формы, выражающей отношения зависимости создателя и созданного. ...
вещь тем прекраснее, чем больше она уподобляется божественной красоте, богу.
...
Божественная красота, согласно Фоме Аквинскому, выступает основой всякой красоты не только потому, что бог есть создатель всего существующего, но и потому, что все существующее стремится быть похожим на него, уподобиться ему. Это не только объективно-идеалистическая, но и чисто теологическая, религиозная точка зрения на прекрасное, выводящая любую красоту из красоты божественной.
Долгов К. Диалектика и схоластика: Критический анализ философии неотомизма.
- М., 2022.
Итак, форма определяет содержание, красота - такая характеристика форма, которая служит критерием ее соответствия с божественным благом. Остается последний шаг: спасение мира в этом благе, что для религиозного сознания само собой разумеется.
Конечно, это не плагиат. Достоевский не присваивал эту католическую формулу, хотя гениально выразил ее в кратком афоризме. Князь Мышкин привез ее с Запада, где лечился. Достоевский познакомился с ней там же.
Кстати, Достоевский подобен нашим современным блогерам - отрицателям Запада, появившимся теперь во множестве. Они уезжали туда его любителями, а вернулись, нахлебавшись, ярыми хулителями.
Из этого подобия следует, что и Достоевский не всегда был таким традиционалистом, а первоначально также - любителем Запада и либералом. Тем глубже было последующее отрицание.
Ну а наши доморощенные мыслители, в отличие от, никогда не отличались широтой кругозора и глубиной знакомства с иноземными идеями и реалиями.