Жизнь без ошейника тяжка и рискованна.
Марк Марич
Дмитрий Глуховский: Собачья жизнь .
...Я говорю - с моими соседями, с моими школьными друзьями, с попутчиками в поездах и самолетах, с бабками у подъезда, я интересуюсь у них: не рехнулись ли вы? Я очень хорошо понимаю, зачем вся эта канитель с Новой Холодной Войной группе лиц, находящейся у власти: чтобы как можно дольше находиться у власти. Но почему народ, жизнь которого в грядущей Северной Корее будет голодна и несвободна, так рвется туда, почему так манит его ледяной и угрюмый мир за колючкой?
Говорю я с соседями, бабками, ментами, бизнесменами, финансистами, патриотическими писателями, пропагандистами из ящика, и понимаю: идиот я все-таки. Это мне, идиоту, казалось, что моей любимой стране станет хорошо, если государство снимет с граждан ошейник. Если вверит каждому его собственную судьбу. Если позволит людям жить, творить, обеспечивать себя и своих близких, и - строя свои жизни изо всех сил - вместе строить и новую страну, свободную, берегущую своих граждан, потому что из них состоящую - и могучую.
А людям, понимаю я, плохо было в рыночной демократии. Людям было тоскливо без смысла, который был бы в миллион раз больше бытового житейского смысла их коротких диванно-огородных существований. Людям было страшно все решать за себя самим в бушующем мире потребительского капитализма. Люди искали Вождя, и в первобытном смысле, и в индейском, и в коммунистическом - потому что им тяжко было искать дорогу самим. И было непривычно и неумело самим думать - и они мечтали, чтобы за них думал телевизор. Наконец, людям нужен был враг, потому что без врага и без Вождя жить также непросто и непонятно, как без смысла. Потому что демократия наша, пусть и вьетнамского пошива, и свобода наша, пусть и случайная, отчаянная, как у сорвавшейся с привязи дворовой собаки, и рыночная экономика наша, пусть и происходит она от гнилого Черкизовского рынка - все равно были людям огромны, жутки и пусты, как космос.
Мы побегали-побегали по тундре, а к вечеру вернулись к своему чуму и сели у входа. Нечего нам оказалось делать с этой свободой. Мы и не просили ее, кстати: просто веревка перетерлась. Но раз убежали - готовы принять хлыст и поглядеть виновато в строгие хозяйские глаза, и принять удар плетки, и упасть на спину, подставив пузо, чтобы помиловал, чтобы по-хозяйски пожалел. Потому что сами знаем: заслужили. Выдерет, а потом простит, и будет все, как прежде. Мы ведь, наворачивая дурацкие круги по тундре, скучали по хозяину, и по ласковой руке его, и по плети, меж которых лежит узкий и понятный мир наших опций. Мы хотим хозяина, и хотим вожака, и общую упряжку, и чтобы в ушах ветер, и в голове ветер чтобы, и волков рвать в клочья, и драться за мороженую рыбу, и чтобы рядом теплый бок друга, и мчаться до бесконечности в ледяной закат.
Я думал, мы люди. А оказалось - мы лайки.
Гав.