Владимир Буковский. "Почему русские ссорятся?" (1980).
Оригинал взят у philologist в Владимир Буковский. "Почему русские ссорятся?" (1980).
Владимир Константинович Буковский (род. 30 декабря 1942) - писатель, политический и общественный деятель. Один из основателей диссидентского движения в СССР. В общей сложности в тюрьмах и на принудительном лечении провёл 12 лет. В 1976 году советские власти обменяли Буковского на лидера чилийских коммунистов Луиса Корвалана, после чего Буковский переехал в Великобританию, живёт в Кембридже. В 2007 году выдвигался кандидатом в президенты России на выборах 2008 года, но его кандидатура не была зарегистрирована ЦИК. В 2008 году принимал участие в организации Объединённого демократического движения «Солидарность», в 2009 году вошёл в состав руководящего органа движения - Бюро федерального политсовета «Солидарности». В 2014 году МИД России отказал Буковскому в российском гражданстве. Ниже размещен фрагмент статьи В. Буковского "Почему русские ссорятся?" Текст приводится по изданию: "Континент", 1980. №23.
Александр Гинзбург и Владимир Буковский. США. Май 1979
«ПОЧЕМУ РУССКИЕ ССОРЯТСЯ?»
Этот вопрос я постоянно слышу теперь на всех пресс-конференциях и публичных выступлениях. Друзья задают его с тревогой, недруги - со злорадством. Казалось бы, что тут особенного? Мы ведь не стреляем друг в друга, как немцы, не похищаем друг друга, как итальянцы. Никогда не принадлежали к единой политической организации. В парламенте или прессе любой демократической страны мира - ссор и споров гораздо больше. Что ж спрашивать с эмиграции, где ссоры традиционны? В какой эмиграции их не было? В русской они существуют много лет. Непонятно только, почему это так вдруг взволновало мировую печать. Нетрудно заметить разницу между публичным выражением несогласия и сосредоточенной, политически рассчитанной газетной кампанией. Конечно, американцы, к которым относится теперь Чалидзе, мало интересуются делами в Европе. Поэтому он, видимо, не знает, что за последние 3 месяца его статья - шестнадцатая или семнадцатая в мировой прессе, направленная против Солженицына (иногда заодно и против Максимова). Такой атаки он не удостаивался даже в советской прессе.
Статьи огромные, нередко не меньше приведенной выше. Не удивительно ли - такой повышенный интерес к вопросу, почему «поссорились Иван Иванович с Иваном Никифоровичем» в эмиграции. И это в то время, когда невозможно опубликовать коротенькое письмо протеста в защиту Тани Великановой и Глеба Якунина, а сообщение Франс-Пресс из Москвы об аресте Некипелова не опубликовано практически ни одной газетой. - Наших читателей это, знаете ли, уже не интересует. У вас всегда кого-нибудь арестовывают! - А вот вздорные, желчные излияния человека, затырканного своей не в меру бойкой женой, видимо, интересны даже высокоинтеллектуальным читателям «МондА» или «Франкфуртер Альгемайне».
А Эткинд, который у нас, как известно, диссидент по несчастью и всегда отличался поразительным чутьем конъюнктуры, сделал себе даже карьеру на неожиданно модной теме эмигрантских ссор (заработав звание видного представителя советской «левой оппозиции»). Целых три статьи - в Германии, Франции, Италии. И все в крупных газетах да журналах. О безграмотных статьях Карлайл в «Нью-Йорк Таймс Мэгэзин» даже и упоминать не хочется. Серьезно считать ее специалистом по России может только американский университетский мир. Я, конечно, не политик, но определенная политическая интуиция у меня вроде бы есть. И сдается мне, что эта бешеная атака объясняется вступлением в новый этап - так сказать, этап «вьетнамизации войны». Чалидзе совершенно прав, когда пишет, что «именно наше движение породило за последние 10 лет международное движение в защиту прав человека в Восточной Европе с вытекающим отсюда давлением людей на свои правительства».
И далее совершенно правильный вывод: «Разумно также помнить, что есть силы, даже на Западе, которые не хотят его (движения) роста». Да, к сожалению, не только есть такие силы, но они и весьма могущественны. Для определенной части западного истеблишмента мы со своим движением как кость в горле. Им бы договориться с советскими полюбовно, «ограничить вооружения», уступить все, что требуют, - ведь все равно отберут, так лучше отдать. Словом, брось, а то уронишь. Главное же - продавать, продавать, продавать - все, что можно, от кока-колы до человеческого достоинства. Они даже теорию выдумали, что всякое освободительное движение на востоке - опасно. Дестабилизирует равновесие в мире, приводит к войне, потому что коммунисты могут отчаяться и хлопнуть напоследок дверью. Сытый коммунист лучше голодного, и т. д. Наше существование мешает им сговориться (достаточно вспомнить поправку Джексона).
Для другой части истеблишмента мы не просто кость, мы нож в горле. Для них СССР - все еще «объективный» союзник, а всякая критика его ударяет и по их идеологии. 10-15 лет назад в Париже любой, кто стал бы критиковать восточноевропейский коммунизм, не говоря уже о марксизме, был бы заклеймен как фашист. Сейчас в Париже даже члены компартии о коммунизме говорить стыдятся. Можно ли себе представить, чтобы десять лет назад Раймон Арон за руку с Жаном-Полем Сартром и Андре Глюксманом пошли просить французского президента о помощи вьетнамским беженцам - беженцам от коммунизма! Это невероятная комбинация для Франции. А почему она стала возможна? «Солженицын. ГУЛаг», - вот все, что ответят тебе в Париже, имея в виду всех «диссидентов». Для них мы - одно, а Солженицын - символ этого единого явления. Так можно же себе представить, как «левый» истеблишмент его/нас ненавидит.
Да, в этом наша беда. Мы «между двух стульев», мы им здесь всем, всему истеблишменту одинаково ненавистны. Ни одна реальная политическая сила нас не поддерживает. Поддерживает же нас симпатия людей, с политикой не связанных. На них-то и нацелена теперь массированная газетная кампания. Попытки ниспровергнуть Солженицына, а с ним вместе и фактор «диссидентов» в мировой политике - дело давнее. Впрочем, пожалуй, они начались еще до Солженицына, с уверения политиков и обозревателей, что сталинские беззакония ликвидированы Хрущевым, что жить становится лучше, жить становится веселей (я намеренно опускаю предшествующий период, когда самого существования террора не хотели признавать, а беженцев из коммунистического рая объявляли фашистами и агентами ЦРУ). Царит разгул либерализма (это в период новочеркасско-александровских расстрелов). Затем пошли заверения, что «диссиденты» - крошечная горстка людей, никого не представляющая и никакого значения не имеющая. Чуть не каждый год объявляют о конце движения, и так добрых 15 лет.
Никогда не забуду, как моему другу, корреспонденту Ассошиэйтед Пресс в Москве Дженсену его вашингтонское начальство запретило писать какие-либо статьи после нашего с ним интервью в 1970 году. Пробить тогда какую-нибудь информацию об арестах было необычайно трудно. Журналиста, высланного из Москвы, автоматически выгоняли с работы в его стране или переводили на на «левых» и «правых», мы своим примером «соблазнили» и некоторые круги западной интеллигенции. Именно на то, чтобы их снова разогнать по своим прежним политическим закуткам и вернуть прежнюю непримиримость «левых» и «правых», работает необъяснимое внимание западной прессы к «ссорам» и «расколам» среди диссидентов.
Не забуду я и 1971 год, когда Всемирный конгресс психиатров в Мехико, под прямым нажимом политиков, отказался обсуждать нашу документацию. Начиналась эра детанта. (Впрочем, фактически она началась, по-моему, прямо с 1917 года.) Понадобились чрезвычайные усилия честных людей на Западе и на Востоке, чтобы наш голос, наконец, услышали. Затем принудительная эмиграция сотен правозащитников - и сразу же масса статей об их неспособности устроиться и жить в свободном мире. Дескать, что там за них в СССР переживать: несвобода - их естественное состояние. Ну и, конечно же, Солженицын, главное бельмо на глазу. То, оказывается, он в Вермонте ГУЛаг себе устроил, отгородился колючей проволокой. То деньги от налогов скрывает. То к Пиночету в гости собирается. Главное же - реакционер, и слушать его не надо. Целый период был, когда нас пытались поссорить, приспособить для своих нужд, делили на «плохих» диссидентов и «хороших». (Как это делает та же Карлайл.) Я как раз в это время оказался на Западе и, помню, все недоумевал, почему же в Англии меня обвиняют, что слишком «правый», а во Франции - что слишком «левый». Какой только чуши не писали, какой только политической и человеческой подлости я не увидал.
В Германии я, оказывается, агент КГБ, во Франции - агент ЦРУ. Все это чуть-чуть стихло вокруг меня, как только стало известно, что иду учиться. С глаз долой - из сердца вон. Но даже и теперь, уже в этом году, выиграл в Англии процесс о клевете. А стоит только появиться где-нибудь во время каникул - взвывают, как по команде. В Норвегии не какой-нибудь коммунистический листок - крупнейшая газета страны поместила по моем приезде большую статью и две фотографии. Под фотографией Солженицына подпись - Буковский. Под моей - Солженицын. А в тексте: «на службе реакционных сил...», «пособники крупного капитала...» и т. п. В Канаде, в Ванкувере, после моей лекции в университете - погромная статья: не сказал ничего хорошего о своей стране. Все у него плохо. В Исландии, после выступления о злоупотреблениях в советской психиатрии, - письмо в газету. Оказывается, я наглый лжец, так как, рассказывая об укрутке, сказал, что мокрая парусина, намотанная на заключенного, сжимается по мере высыхания. Автор письма всю жизнь работает с парусиной и веревками и знает, что парусина не садится. Подписано, конечно, инициалами.
Думаю, что здесь, на Западе, у меня теперь, после трех лет жизни, врагов больше, чем в СССР после 34-х. И это только у меня, а что же должно твориться вокруг Солженицына! Наконец, наступил период, когда стали «создавать» диссидентов» - конечно же, таких, чье «мнение» выгодно противопоставить мнению подлинных правозащитников. Нужно остановить Картера в его кампании за права человека - срочно находят кого-то в Москве, кто заявляет корреспонденту, что позиция Картера вредна. И это сразу в печать, крупными буквами, на первую полосу. А заявление политзаключенных в поддержку политики Картера - где-то в конце, мелким шрифтом, да и то не во всякой газете. Пишет Сахаров обращение к Белградскому совещанию - на той же странице «Нью-Йорк Таймс», сразу следом, статья «тоже диссидентов» Соловьева и Клепиковой о том, что Сахаров наивный чудак, не от мира сего, изолированный от народа, генерал без армии.
Пожалуй, самой большой находкой были братаны Медведевы. Хоть сами они никогда себя к «диссидентам» не причисляли, а все больше к советникам «голубей в Политбюро», здесь они числились в лидерах «левого крыла диссидентов». Я, переезжая из страны в страну, только диву давался, до чего ж эти братаны плодовиты. Практически ни одной такой газеты, ни одного журнала нет, где бы их не напечатали. Это не считая книг и прочих мелких лекций. Куда конь с копытом, туда и рак с клешней. Выдвинули Сахарова на Нобелевскую премию - Жорес Александрович уже в Норвегии, убеждает общественность, что нельзя дать премию мира создателю водородной бомбы. Разворачивается кампания в защиту арестованных хельсинцев - Жорес Александрович в парижской газете объясняет, как вреден шум на Западе для людей «там». Надвигается осуждение советской психиатрии в Гонолулу - Жорес Александрович тут как тут, заявляет в Америке, что, кроме него, ну и, пожалуй, Плюща, никого в психушку по политическим мотивам не сажали. Да всего и не перечислишь...
Ведь это же находка. Пусть-ка диссиденты удушат себя своими руками. Солженицын - «писатель-диссидент», и безызвестный X. - «писатель-диссидент». Вроде как сбывшаяся угроза Сталина Крупской насчет «другой вдовы Ленина». Любой ишак, который сейчас вякнет против Солженицына или «Континента», сразу же найдет мировую прессу вкупе с почетным званием писателя-диссидента Советского Союза. Вот тебе и 16 статей за три месяца. А дальше - проще. Слухи, разговоры, вопросы: - Почему русские все время ссорятся? Что с них взять, с диссидентов, вечно ссорятся, ни на что не способны, сами не знают, чего хотят. И еще того хлеще, вырисовываются контуры зловещей «новой правой». Так и видишь на трибуне мавзолея Солженицына, Андропова и Орехова, принимающих парад диссидентов на Красной площади. (Андропов, конечно же, из них самый либеральный.) А из Спасских ворот, под звон московских сорока сороков, выезжает на белом коне командующий парадом Максимов в бурке и буденовке. Жуть.
Простительно Ольге Карлайл по невежеству валить в одну кучу Глазунова и Солженицына. (Не для таких ли советологов и нарисовал Глазунов Солженицына?) Другие же вполне ведают, что творят. Но социальный заказ есть социальный заказ. Даже Некрич, всю жизнь бывший искренне верующим коммунистом (но не конформистом), отчего с трудом пустили его в Америку, теперь уже слишком «правый» для американских университетов. Контракта ему не продлевают. (А литературный критик Соловьев - уже лектор политических наук.) Вот так-то, без психушек и Лубянки, а контрактами да страницами «Нью-Йорк Таймс», пуще же всего - соблазном быть принятым и уважаемым «академической, интеллектуальной средой», удается иногда то, что КГБ не под силу. Многие же усваивают эту особую «академическую» психологию вполне искренне, незаметно для себя. Все-таки надо же чему-то научиться у Запада. Статья Чалидзе - первая статья честного человека на модную тему, и если, скажем, Янову отвечать нелепо, а с Синявскими пусть прогуливаются душеведы, то Чалидзе, бесспорно, заслуживает честного ответа.
Я не собираюсь защищать или оправдывать Солженицына - прежде всего, потому, что у меня с ним расхождений не меньше, чем с Чалидзе. Ну, а кроме того, он и сам в состоянии ответить, если захочет. Да и речь пойдет не столько о Солженицыне, сколько о наших собственных взглядах и представлениях, о Западе и Востоке, о прошлом и будущем. С очень многим, сказанным в статье Чалидзе, я согласен. Многое могу понять как реакцию на весьма специфическую эмигрантскую прессу. Если уж американская пресса оставляет желать лучшего, то от чтения эмигрантской (особенно в Америке) и подавно можно голову потерять. Все же остается в статье еще слишком многое, чтобы обойти ее молчанием. Очень уж сильно в ней влияние распространенных интеллигентских мифов и страхов.
Мифы начинаются почти сразу же, поскольку Чалидзе пытается судить о предмете, ему вовсе незнакомом, - о народе. Если я верно помню период нашего общения в Москве, его контакты с народом ограничивались хождением в магазин на Арбате и общими (не частыми) прогулками по городу. То есть степень общения не многим большая, чем у иностранного туриста, владеющего русским языком. Да и характер у него был необщительный, о чем он и предупреждал всякого нового собеседника. Что уж он мог «слышать в народе», как он теперь изящно выражается, не знаю. Помню только однажды сказанную им фразу, сильно меня поразившую, а именно: что за одно только, пожалуй, мы должны благодарить власти - за то, что защищают нас от народа. Помнится, тогда, несмотря на мое необычайное уважение к Валерию Николаевичу, я вдруг почувствовал между нами пропасть, поскольку ни в уголовных лагерях (куда, как известно, тянут в массе своей обыкновенный народ), ни в экспедициях по Сибири и Крайнему Северу, ни в иных моих поездках - никогда я не испытывал необходимости в защите от людей, таким образом встреченных, тем более в защите властей.
Был я, не в пример Валерию Николаевичу, человеком весьма даже общительным, а потому, легко сошедшись с любым попутчиком (или сокамерником), распив с ним по стакану водки или спирта (чаю - в лагерных условиях), чувствовал себя вполне защищенным. Водка у нас - верный стимулятор задушевной беседы, и, могу заверить, самые потаенные, сокровенные мысли о нашей Совейской власти будут вам тотчас же высказаны даже и без провокационного исполнения государственного гимна, как то рекомендовал бравый солдат Швейк. Признайтесь, Вадерий Николаевич, ведь Вы никогда не пили на троих с шоферюгами, не сажали картошку с бабами в Калининской области, не воровали деталей с заводского склада вместе с напарником, не пили по случаю холеры перцовку (для профилактики) со шкиперами и плотогонами Печорского судоходства? Оттого Вы, верно, и не знаете, что «коммунист» у нас слово ругательное, плохое слово. За него могут и по шее дать. В лучшем же случае обидишь хорошего человека ни за что, ни про что. Не то что бы к ним была лютая ненависть, такая, как к милиции, но презрение - как к жуликам, получающим привилегии не за работу, а за красную книжечку.
Это я говорю о рядовых членах партии или низовых активистах. Но уже райком вызывает ненависть - как воплощение власти. Недаром во время всех локальных бунтов, как то было в Муроме, Александрове или Нальчике, райкомы (горкомы) страдали наравне с милицейскими участками. Никоим образом нельзя сравнивать недовольство людей на Западе своим правительством и ту дремучую ненависть, которая есть в наших краях к власти. (У нас слово «правительство» никто и не употребит даже.) Конечно, и дури сколько угодно, и глупости. Например, оккупацию Чехословакии, насколько о том можно судить, простые люди в большинстве одобряли (интеллигенция - хоть не всегда открыто, но осуждала). Идея коммунизма, думаю, никогда не была воспринята толком, да так и не прижилась. За все время я встретил только одного (1), который утверждал, что верит в эту идею. То ли правда такой дурак он был, то ли выпили мы недостаточно - сказать не берусь.
Зато вот деревенский дурачок Вася Гудин из Тамбовской области, который сидел с нами на экспертизе в институте Сербского в 1967 г., обвинялся по ст. 70 за то, что, приехав в г. Тамбов, «вел антисоветскую пропаганду среди пассажиров на вокзале», - так тот искренне недоумевал, в чем его вина: в деревне же все так говорят. Что означает фраза Чалидзе «...у них нет альтернативной идеи для принципиального, политически значимого недовольства», мне непонятно. «Политически значимое недовольство» возникает не из идей, а из повседневной жизни. Недовольство из идей возникает, по-видимому, только у Чалидзе. Во всяком случае, в физиологии такое явление не описано. У других знакомых мне людей как раз наоборот: идеи возникали из недовольства. Видя какую-нибудь несуразность советского производства (или жизни), пожилой человек скажет - в старые времена так не бывало (хоть, может, и знает о том лишь по рассказам). Или: у хозяина так бы не было. Очень типичное выражение. Молодежь же чаще скажет: вот на Западе так не бывает. (И, к сожалению, ошибается.)
То, что сейчас стали больше говорить вслух, конечно, не есть признак надвигающейся революции, но и отнюдь не признак прочности власти. Так же, как скрываемое неудовольствие не таит в себе опасности взрыва (при Сталине, например). Просто стали меньше бояться. Удивительно, что этого-то самого простого объяснения Чалидзе не видит. А оно очень важно. Уменьшение страха - самое большое наше достижение за последние 20 лет. Его-то здесь и принимают за «либерализацию» режима. Ненависть очень типична для нашего общества, и любопытно, что в партийной бюрократии ненависти к идеологии коммунизма можно встретить даже больше, чем в простом люде. Если бы не назойливая пропаганда, эти последние о коммунизме, может, и вообще бы не вспоминали. Неверно, что начальство искренне критикуют за отход от идеалов. Просто есть такая рефлекторная привычка у советского человека - внутренне спорить с пропагандой, ловить ее на лжи. «Гляди-ка, партейные! - может сказать человек. - Идейные, да? А мясо через партраспределитель получают, когда его в магазине нет». И это столь же мало означает поддержку коммунистических идеалов, как наши бесконечные ссылки на социалистическую законность не означали веры в нее.
В основном, принципиальный наш вывод совпадает. Ненависть не означает близких перемен, революций в любом случае (и слава Богу, а то с таким запасом ненависти, который накопился в стране, миллионам скрутят голову). Это вроде бы уже было доказано ранее. Так зачем же подтверждать верный тезис неверными рассуждениями на тему, которой заведомо не знаешь? Рассуждения Чалидзе о тенденциях в критике Запада - пожалуй, одно из самых слабых мест его статьи. Это образчик того самого типично высоколобого американского журнализма, из-за которого я терпеть не могу американских газет. Читаешь, читаешь - и все никак не прймешь: брать зонтик, не брать зонтика? Это у американцев (в особенности так наз. «профессоров политических наук» и интеллектуалов от журналистики) считается хорошим стилем, объективностью автора, признаком таких глубоких познаний, когда все не так просто, как думает наивный, непосвященный читатель. Таким стилем можно написать все, что угодно: о засолке огурцов, о Ближнем Востоке, о климате в пустыне Гоби, о первой помощи потерпевшим кораблекрушение.
Все, что должно вытекать из статьи, это:
- проблема необычайно сложна и многогранна;
- автор, глубоко эрудированный человек, знает проблему досконально и не напрасно получал стипендию от Рокфеллеровского фонда;
- автор умышленно умалчивает о своем мнении, выводе, так как не хочет его навязывать умному человеку, который и так все поймет;
- подписывайтесь на нашу газету, она создана специально для таких, как Вы.
Американцы привыкли: читают и рекомендуют знакомым во время коктейль-парти так, чтобы это слышали окружающие. Я же кусаю ногти и злюсь. Мне, к примеру, завтра огурцы солить. Так класть соль или не класть? Этот странный стиль процветает в Америке добрых сорок лет, и никто не решится возразить. Чего доброго, прослывешь недотепой, которому нужны готовые рецепты, а не первоклассная журналистика. Но вернемся к «еще не рухнувшему Западу» (слова А. Солженицына, музыка В. Чалидзе). Сначала нам говорят, что Солженицын активизировал антизападную пропаганду. То ли из политических целей, то ли по незнанию - неясно. Затем пример незнания о деревенских свадьбах и деревенских писателях с мордобоем. Пример не по теме, так как и не о Западе и не об анти-Западе. Он о Солженицыне, который, выходит, ненавидит «демдвиж», т. е. своих читателей, защитников, перепечатчиков, сидевших и все еще сидящих за его произведения, да к тому же следующих его заповеди «жить не по лжи». <...>
Ведь это до чего ж дошло: с одной стороны - Солженицын. Не ругай, говорит, Россию. Они ж свои, перед чужими неловко. С другой стороны - Чалидзе. Не ругай Запад, они чужие, да и своих напугаешь. Что ж мне, старому зеку, уж и выругаться нельзя теперь? И подумать только, сидел я в своем Владимире всего три года назад, спокойно так, ничего не боялся, ругал кого хотел. И как ругал!! Нет, добрались, обменяли. Но вот, чуть ниже, вроде полегчало, пронесло нас с Солженицыным: оказывается, «моральная правота» есть, когда из лагерей глядишь. Вот беженцев выдали - вроде бы и мы вправе возмущаться. Я так понимаю, что ежели с «моральной правотой»... Тут и лагеря упомянуты. Вроде б» : примирились.
Нет, опять не туда. В следующем же абзаце выходит, что одна «моральная правота» у россиянина, другая - у всех прочих (цивилизованных). Значит, по российской морали отдать 2 млн. сопротивляющихся людей на смерть - преступно. По нероссийской - в зависимости от того, могли ли, должны ли были не отдавать. Это, значит, только русские в лагерях «воспринимали как предательство: и выдачу беженцев на удобрение ГУЛагу, и лицемерные похвалы зверскому режиму, и глухоту к честным свидетельствам о страданиях людей». Ну, знаете, Валерий Николаевич, не слишком ли? Да ведь это и не русские совсем, а сначала американец Юлиус Эпштейн, потом англичанин лорд Бетелл - западная «моральная правота» изобличила предательство. То есть как это «должны ли были» не отдавать? Согласно документам, Сталин и не требовал выдачи. Сами отдали, на всякий случай. Что значит «могли ли»? Вот князь Лихтенштейна отказался выдать тех несчастных, что у него на его крошечной беззащитной земле оказались, - и не выдал. Да мы о «моральной правоте» говорим с Вами или нацистских преступников защищаем, которых судили за исполнение преступных приказов?
Мы ведь не помощь «антикоммунистическим силам» в СССР выпрашиваем, а возмущаемся как раз вот этими двойными стандартами, двойной «моральной правотой». Зачем же кивать на американских либералов как на спасителей? Они ведь говорят об ответственности Америки в мире только в связи с Чили или Вьетнамом (не теперешним, конечно). Они не задают себе вопроса - «можем ли», «должны ли», а, спекулируя на комплексе вины американцев, стремятся распространить свое слабодушие по миру. Ну, объясните им, пожалуйста, что можно и не радеть о Южной Африке, что «они ждали, им не помогли» и что все упреки морально справедливы только с точки зрения южноафриканских стандартов. Куда там! Вот скоро один из этих либералов, может быть, будет Вашим президентом. Хлебнете тогда горюшка.
Напор коммунистического влияния в мире - разве это исключительная забота русских? Вот вроде бы Вы согласны, что и Вас это заботит, но, оказывается, такая забота не плюралистична. Почему? Почему Единство (а не Унификация!) свободного мира означало бы утрату многих ценностей западной цивилизации? Ведь было же такое Единение перед лицом фашистской коалиции. Далее классический американский журнализм достигает в статье таких высот, что я уже не могу связать его с темой. Совершенно непонятно, чем антивоенная истерия лучше героической. Причем тут история американского изоляционизма, если он кончился с Пирл-Харбором? Зачем нам история концепции невмешательства во внутренние дела, если после Хельсинкского соглашения и Пактов о правах эта концепция неприменима к проблеме прав человека? Тема сама собой исчезает, и остается только два вопроса, а вернее - одно убеждение и одно впечатление: а) что армии должны быть наемными; б) что бессмысленности сталинских репрессий 30-х годов иностранцы понять не могли (и это после Кестлера и многих его предшественников!). У читателя же остается одно впечатление - вот это здорово! Будет о чем поговорить на коктейль-парти. Только неясно все-таки: брать зонтик, не брать зонтика?.. Как пишет Чалидзе - «ответ не тривиален».
Бесспорно, всякие предсказания скорой революции в СССР нелепы, а пропаганда ее - преступна, как и пропаганда террора. Только сентиментальные писатели могут утверждать, что революции происходят от нищеты и бесправия народа - в момент, когда народ доведен до крайности. До конца никто не знает, отчего они происходят, но при нужде и голоде человек больше склонен к воровству, к индивидуальному бунту или к тупой покорности. При бесправии же человек о своем праве не ведает, да и слишком унижен, чтобы какого-то права требовать. Умелое правительство всегда может легко подкупить наиболее даровитых и энергичных среди этой массы разобщенных, озлобленных людей. Короче говоря, все это ведет к застою и гниению, как мы и видим в СССР. Я не знаю ни одного примера революции, случившейся в разгар сильной диктатуры. В этом состоянии, даже если бы какая-то сказочная внешняя сила устранила существующую структуру управления, то произошла бы полная катастрофа, анархия и взаимоистребление.
Революции чаще всего случаются, когда настоящие нищета и бесправие давно позади, но накопленная злоба и недоверие к власти делает всякую реформу ненавистной, недостаточной. В этом положении нерешительное или неумелое правительство - гарантия революции. Ждать от революции справедливости и свободы - поразительная наивность. Всякое общественное потрясение поднимает со дна общества самую муть, и - «кто был ничем, тот станет всем». В революцию выдвигаются самые жестокие, подлые, кровожадные люди с сильными деспотическими характерами. Разбойничьи атаманы. После упорной междоусобицы наиболее жестокий и хитрый среди них сосредоточивает в своих руках всю власть. То есть революции всегда кончаются тиранией, а не свободой и справедливостью. Может ли все это произойти в СССР? К сожалению, может, но вряд ли скоро. Пока что существующая там власть (хоть и не умная, и теряющая свою решительность год от года) все же достаточно крепка, чтобы отказаться от любых реформ. Даже куцые косыгинские реформы не прошли в том виде, как первоначально предлагались.
И в этом есть своя логика. Власти понимают, что нынешний неповоротливый бюрократический аппарат не сможет справиться с напором стихии, вызванной значительными реформами. Нет уже тех лихих мальчиков с маузерами, умевших играть со стихией. Сегодняшний коммунистический режим в СССР, пожалуй, самый консервативный в мире. Даже Хрущев оказался слишком революционным. Никаких же значительных общественных сил, независимых от власти и способных заставить власть пойти на реформы, у нас пока что не сформировалось. Период их формирования может быть сколь угодно долгим, в зависимости от поведения правительства, международной ситуации и проч. и проч. При нынешнем положении экономические трудности не заставят власть провести значительные реформы. Таким образом, как это ни печально, но скорых улучшений ждать нельзя, не говоря уже о радикальных переменах. Можно ожидать лишь медленного роста независимых общественных сил на фоне общего застоя и разложения. Пока что проявились лишь контуры этих растущих общественных сил: национальные движения, религиозные движения, гражданско-правовое (интеллигентское по преимуществу) вижение и зачатки рабочего движения.
Вы также можете подписаться на мои страницы:
- в фейсбуке: https://www.facebook.com/podosokorskiy
- в твиттере: https://twitter.com/podosokorsky
- в контакте: http://vk.com/podosokorskiy
- в инстаграм: https://www.instagram.com/podosokorsky/
- в телеграм: http://telegram.me/podosokorsky
Владимир Константинович Буковский (род. 30 декабря 1942) - писатель, политический и общественный деятель. Один из основателей диссидентского движения в СССР. В общей сложности в тюрьмах и на принудительном лечении провёл 12 лет. В 1976 году советские власти обменяли Буковского на лидера чилийских коммунистов Луиса Корвалана, после чего Буковский переехал в Великобританию, живёт в Кембридже. В 2007 году выдвигался кандидатом в президенты России на выборах 2008 года, но его кандидатура не была зарегистрирована ЦИК. В 2008 году принимал участие в организации Объединённого демократического движения «Солидарность», в 2009 году вошёл в состав руководящего органа движения - Бюро федерального политсовета «Солидарности». В 2014 году МИД России отказал Буковскому в российском гражданстве. Ниже размещен фрагмент статьи В. Буковского "Почему русские ссорятся?" Текст приводится по изданию: "Континент", 1980. №23.
Александр Гинзбург и Владимир Буковский. США. Май 1979
«ПОЧЕМУ РУССКИЕ ССОРЯТСЯ?»
Этот вопрос я постоянно слышу теперь на всех пресс-конференциях и публичных выступлениях. Друзья задают его с тревогой, недруги - со злорадством. Казалось бы, что тут особенного? Мы ведь не стреляем друг в друга, как немцы, не похищаем друг друга, как итальянцы. Никогда не принадлежали к единой политической организации. В парламенте или прессе любой демократической страны мира - ссор и споров гораздо больше. Что ж спрашивать с эмиграции, где ссоры традиционны? В какой эмиграции их не было? В русской они существуют много лет. Непонятно только, почему это так вдруг взволновало мировую печать. Нетрудно заметить разницу между публичным выражением несогласия и сосредоточенной, политически рассчитанной газетной кампанией. Конечно, американцы, к которым относится теперь Чалидзе, мало интересуются делами в Европе. Поэтому он, видимо, не знает, что за последние 3 месяца его статья - шестнадцатая или семнадцатая в мировой прессе, направленная против Солженицына (иногда заодно и против Максимова). Такой атаки он не удостаивался даже в советской прессе.
Статьи огромные, нередко не меньше приведенной выше. Не удивительно ли - такой повышенный интерес к вопросу, почему «поссорились Иван Иванович с Иваном Никифоровичем» в эмиграции. И это в то время, когда невозможно опубликовать коротенькое письмо протеста в защиту Тани Великановой и Глеба Якунина, а сообщение Франс-Пресс из Москвы об аресте Некипелова не опубликовано практически ни одной газетой. - Наших читателей это, знаете ли, уже не интересует. У вас всегда кого-нибудь арестовывают! - А вот вздорные, желчные излияния человека, затырканного своей не в меру бойкой женой, видимо, интересны даже высокоинтеллектуальным читателям «МондА» или «Франкфуртер Альгемайне».
А Эткинд, который у нас, как известно, диссидент по несчастью и всегда отличался поразительным чутьем конъюнктуры, сделал себе даже карьеру на неожиданно модной теме эмигрантских ссор (заработав звание видного представителя советской «левой оппозиции»). Целых три статьи - в Германии, Франции, Италии. И все в крупных газетах да журналах. О безграмотных статьях Карлайл в «Нью-Йорк Таймс Мэгэзин» даже и упоминать не хочется. Серьезно считать ее специалистом по России может только американский университетский мир. Я, конечно, не политик, но определенная политическая интуиция у меня вроде бы есть. И сдается мне, что эта бешеная атака объясняется вступлением в новый этап - так сказать, этап «вьетнамизации войны». Чалидзе совершенно прав, когда пишет, что «именно наше движение породило за последние 10 лет международное движение в защиту прав человека в Восточной Европе с вытекающим отсюда давлением людей на свои правительства».
И далее совершенно правильный вывод: «Разумно также помнить, что есть силы, даже на Западе, которые не хотят его (движения) роста». Да, к сожалению, не только есть такие силы, но они и весьма могущественны. Для определенной части западного истеблишмента мы со своим движением как кость в горле. Им бы договориться с советскими полюбовно, «ограничить вооружения», уступить все, что требуют, - ведь все равно отберут, так лучше отдать. Словом, брось, а то уронишь. Главное же - продавать, продавать, продавать - все, что можно, от кока-колы до человеческого достоинства. Они даже теорию выдумали, что всякое освободительное движение на востоке - опасно. Дестабилизирует равновесие в мире, приводит к войне, потому что коммунисты могут отчаяться и хлопнуть напоследок дверью. Сытый коммунист лучше голодного, и т. д. Наше существование мешает им сговориться (достаточно вспомнить поправку Джексона).
Для другой части истеблишмента мы не просто кость, мы нож в горле. Для них СССР - все еще «объективный» союзник, а всякая критика его ударяет и по их идеологии. 10-15 лет назад в Париже любой, кто стал бы критиковать восточноевропейский коммунизм, не говоря уже о марксизме, был бы заклеймен как фашист. Сейчас в Париже даже члены компартии о коммунизме говорить стыдятся. Можно ли себе представить, чтобы десять лет назад Раймон Арон за руку с Жаном-Полем Сартром и Андре Глюксманом пошли просить французского президента о помощи вьетнамским беженцам - беженцам от коммунизма! Это невероятная комбинация для Франции. А почему она стала возможна? «Солженицын. ГУЛаг», - вот все, что ответят тебе в Париже, имея в виду всех «диссидентов». Для них мы - одно, а Солженицын - символ этого единого явления. Так можно же себе представить, как «левый» истеблишмент его/нас ненавидит.
Да, в этом наша беда. Мы «между двух стульев», мы им здесь всем, всему истеблишменту одинаково ненавистны. Ни одна реальная политическая сила нас не поддерживает. Поддерживает же нас симпатия людей, с политикой не связанных. На них-то и нацелена теперь массированная газетная кампания. Попытки ниспровергнуть Солженицына, а с ним вместе и фактор «диссидентов» в мировой политике - дело давнее. Впрочем, пожалуй, они начались еще до Солженицына, с уверения политиков и обозревателей, что сталинские беззакония ликвидированы Хрущевым, что жить становится лучше, жить становится веселей (я намеренно опускаю предшествующий период, когда самого существования террора не хотели признавать, а беженцев из коммунистического рая объявляли фашистами и агентами ЦРУ). Царит разгул либерализма (это в период новочеркасско-александровских расстрелов). Затем пошли заверения, что «диссиденты» - крошечная горстка людей, никого не представляющая и никакого значения не имеющая. Чуть не каждый год объявляют о конце движения, и так добрых 15 лет.
Никогда не забуду, как моему другу, корреспонденту Ассошиэйтед Пресс в Москве Дженсену его вашингтонское начальство запретило писать какие-либо статьи после нашего с ним интервью в 1970 году. Пробить тогда какую-нибудь информацию об арестах было необычайно трудно. Журналиста, высланного из Москвы, автоматически выгоняли с работы в его стране или переводили на на «левых» и «правых», мы своим примером «соблазнили» и некоторые круги западной интеллигенции. Именно на то, чтобы их снова разогнать по своим прежним политическим закуткам и вернуть прежнюю непримиримость «левых» и «правых», работает необъяснимое внимание западной прессы к «ссорам» и «расколам» среди диссидентов.
Не забуду я и 1971 год, когда Всемирный конгресс психиатров в Мехико, под прямым нажимом политиков, отказался обсуждать нашу документацию. Начиналась эра детанта. (Впрочем, фактически она началась, по-моему, прямо с 1917 года.) Понадобились чрезвычайные усилия честных людей на Западе и на Востоке, чтобы наш голос, наконец, услышали. Затем принудительная эмиграция сотен правозащитников - и сразу же масса статей об их неспособности устроиться и жить в свободном мире. Дескать, что там за них в СССР переживать: несвобода - их естественное состояние. Ну и, конечно же, Солженицын, главное бельмо на глазу. То, оказывается, он в Вермонте ГУЛаг себе устроил, отгородился колючей проволокой. То деньги от налогов скрывает. То к Пиночету в гости собирается. Главное же - реакционер, и слушать его не надо. Целый период был, когда нас пытались поссорить, приспособить для своих нужд, делили на «плохих» диссидентов и «хороших». (Как это делает та же Карлайл.) Я как раз в это время оказался на Западе и, помню, все недоумевал, почему же в Англии меня обвиняют, что слишком «правый», а во Франции - что слишком «левый». Какой только чуши не писали, какой только политической и человеческой подлости я не увидал.
В Германии я, оказывается, агент КГБ, во Франции - агент ЦРУ. Все это чуть-чуть стихло вокруг меня, как только стало известно, что иду учиться. С глаз долой - из сердца вон. Но даже и теперь, уже в этом году, выиграл в Англии процесс о клевете. А стоит только появиться где-нибудь во время каникул - взвывают, как по команде. В Норвегии не какой-нибудь коммунистический листок - крупнейшая газета страны поместила по моем приезде большую статью и две фотографии. Под фотографией Солженицына подпись - Буковский. Под моей - Солженицын. А в тексте: «на службе реакционных сил...», «пособники крупного капитала...» и т. п. В Канаде, в Ванкувере, после моей лекции в университете - погромная статья: не сказал ничего хорошего о своей стране. Все у него плохо. В Исландии, после выступления о злоупотреблениях в советской психиатрии, - письмо в газету. Оказывается, я наглый лжец, так как, рассказывая об укрутке, сказал, что мокрая парусина, намотанная на заключенного, сжимается по мере высыхания. Автор письма всю жизнь работает с парусиной и веревками и знает, что парусина не садится. Подписано, конечно, инициалами.
Думаю, что здесь, на Западе, у меня теперь, после трех лет жизни, врагов больше, чем в СССР после 34-х. И это только у меня, а что же должно твориться вокруг Солженицына! Наконец, наступил период, когда стали «создавать» диссидентов» - конечно же, таких, чье «мнение» выгодно противопоставить мнению подлинных правозащитников. Нужно остановить Картера в его кампании за права человека - срочно находят кого-то в Москве, кто заявляет корреспонденту, что позиция Картера вредна. И это сразу в печать, крупными буквами, на первую полосу. А заявление политзаключенных в поддержку политики Картера - где-то в конце, мелким шрифтом, да и то не во всякой газете. Пишет Сахаров обращение к Белградскому совещанию - на той же странице «Нью-Йорк Таймс», сразу следом, статья «тоже диссидентов» Соловьева и Клепиковой о том, что Сахаров наивный чудак, не от мира сего, изолированный от народа, генерал без армии.
Пожалуй, самой большой находкой были братаны Медведевы. Хоть сами они никогда себя к «диссидентам» не причисляли, а все больше к советникам «голубей в Политбюро», здесь они числились в лидерах «левого крыла диссидентов». Я, переезжая из страны в страну, только диву давался, до чего ж эти братаны плодовиты. Практически ни одной такой газеты, ни одного журнала нет, где бы их не напечатали. Это не считая книг и прочих мелких лекций. Куда конь с копытом, туда и рак с клешней. Выдвинули Сахарова на Нобелевскую премию - Жорес Александрович уже в Норвегии, убеждает общественность, что нельзя дать премию мира создателю водородной бомбы. Разворачивается кампания в защиту арестованных хельсинцев - Жорес Александрович в парижской газете объясняет, как вреден шум на Западе для людей «там». Надвигается осуждение советской психиатрии в Гонолулу - Жорес Александрович тут как тут, заявляет в Америке, что, кроме него, ну и, пожалуй, Плюща, никого в психушку по политическим мотивам не сажали. Да всего и не перечислишь...
Ведь это же находка. Пусть-ка диссиденты удушат себя своими руками. Солженицын - «писатель-диссидент», и безызвестный X. - «писатель-диссидент». Вроде как сбывшаяся угроза Сталина Крупской насчет «другой вдовы Ленина». Любой ишак, который сейчас вякнет против Солженицына или «Континента», сразу же найдет мировую прессу вкупе с почетным званием писателя-диссидента Советского Союза. Вот тебе и 16 статей за три месяца. А дальше - проще. Слухи, разговоры, вопросы: - Почему русские все время ссорятся? Что с них взять, с диссидентов, вечно ссорятся, ни на что не способны, сами не знают, чего хотят. И еще того хлеще, вырисовываются контуры зловещей «новой правой». Так и видишь на трибуне мавзолея Солженицына, Андропова и Орехова, принимающих парад диссидентов на Красной площади. (Андропов, конечно же, из них самый либеральный.) А из Спасских ворот, под звон московских сорока сороков, выезжает на белом коне командующий парадом Максимов в бурке и буденовке. Жуть.
Простительно Ольге Карлайл по невежеству валить в одну кучу Глазунова и Солженицына. (Не для таких ли советологов и нарисовал Глазунов Солженицына?) Другие же вполне ведают, что творят. Но социальный заказ есть социальный заказ. Даже Некрич, всю жизнь бывший искренне верующим коммунистом (но не конформистом), отчего с трудом пустили его в Америку, теперь уже слишком «правый» для американских университетов. Контракта ему не продлевают. (А литературный критик Соловьев - уже лектор политических наук.) Вот так-то, без психушек и Лубянки, а контрактами да страницами «Нью-Йорк Таймс», пуще же всего - соблазном быть принятым и уважаемым «академической, интеллектуальной средой», удается иногда то, что КГБ не под силу. Многие же усваивают эту особую «академическую» психологию вполне искренне, незаметно для себя. Все-таки надо же чему-то научиться у Запада. Статья Чалидзе - первая статья честного человека на модную тему, и если, скажем, Янову отвечать нелепо, а с Синявскими пусть прогуливаются душеведы, то Чалидзе, бесспорно, заслуживает честного ответа.
Я не собираюсь защищать или оправдывать Солженицына - прежде всего, потому, что у меня с ним расхождений не меньше, чем с Чалидзе. Ну, а кроме того, он и сам в состоянии ответить, если захочет. Да и речь пойдет не столько о Солженицыне, сколько о наших собственных взглядах и представлениях, о Западе и Востоке, о прошлом и будущем. С очень многим, сказанным в статье Чалидзе, я согласен. Многое могу понять как реакцию на весьма специфическую эмигрантскую прессу. Если уж американская пресса оставляет желать лучшего, то от чтения эмигрантской (особенно в Америке) и подавно можно голову потерять. Все же остается в статье еще слишком многое, чтобы обойти ее молчанием. Очень уж сильно в ней влияние распространенных интеллигентских мифов и страхов.
Мифы начинаются почти сразу же, поскольку Чалидзе пытается судить о предмете, ему вовсе незнакомом, - о народе. Если я верно помню период нашего общения в Москве, его контакты с народом ограничивались хождением в магазин на Арбате и общими (не частыми) прогулками по городу. То есть степень общения не многим большая, чем у иностранного туриста, владеющего русским языком. Да и характер у него был необщительный, о чем он и предупреждал всякого нового собеседника. Что уж он мог «слышать в народе», как он теперь изящно выражается, не знаю. Помню только однажды сказанную им фразу, сильно меня поразившую, а именно: что за одно только, пожалуй, мы должны благодарить власти - за то, что защищают нас от народа. Помнится, тогда, несмотря на мое необычайное уважение к Валерию Николаевичу, я вдруг почувствовал между нами пропасть, поскольку ни в уголовных лагерях (куда, как известно, тянут в массе своей обыкновенный народ), ни в экспедициях по Сибири и Крайнему Северу, ни в иных моих поездках - никогда я не испытывал необходимости в защите от людей, таким образом встреченных, тем более в защите властей.
Был я, не в пример Валерию Николаевичу, человеком весьма даже общительным, а потому, легко сошедшись с любым попутчиком (или сокамерником), распив с ним по стакану водки или спирта (чаю - в лагерных условиях), чувствовал себя вполне защищенным. Водка у нас - верный стимулятор задушевной беседы, и, могу заверить, самые потаенные, сокровенные мысли о нашей Совейской власти будут вам тотчас же высказаны даже и без провокационного исполнения государственного гимна, как то рекомендовал бравый солдат Швейк. Признайтесь, Вадерий Николаевич, ведь Вы никогда не пили на троих с шоферюгами, не сажали картошку с бабами в Калининской области, не воровали деталей с заводского склада вместе с напарником, не пили по случаю холеры перцовку (для профилактики) со шкиперами и плотогонами Печорского судоходства? Оттого Вы, верно, и не знаете, что «коммунист» у нас слово ругательное, плохое слово. За него могут и по шее дать. В лучшем же случае обидишь хорошего человека ни за что, ни про что. Не то что бы к ним была лютая ненависть, такая, как к милиции, но презрение - как к жуликам, получающим привилегии не за работу, а за красную книжечку.
Это я говорю о рядовых членах партии или низовых активистах. Но уже райком вызывает ненависть - как воплощение власти. Недаром во время всех локальных бунтов, как то было в Муроме, Александрове или Нальчике, райкомы (горкомы) страдали наравне с милицейскими участками. Никоим образом нельзя сравнивать недовольство людей на Западе своим правительством и ту дремучую ненависть, которая есть в наших краях к власти. (У нас слово «правительство» никто и не употребит даже.) Конечно, и дури сколько угодно, и глупости. Например, оккупацию Чехословакии, насколько о том можно судить, простые люди в большинстве одобряли (интеллигенция - хоть не всегда открыто, но осуждала). Идея коммунизма, думаю, никогда не была воспринята толком, да так и не прижилась. За все время я встретил только одного (1), который утверждал, что верит в эту идею. То ли правда такой дурак он был, то ли выпили мы недостаточно - сказать не берусь.
Зато вот деревенский дурачок Вася Гудин из Тамбовской области, который сидел с нами на экспертизе в институте Сербского в 1967 г., обвинялся по ст. 70 за то, что, приехав в г. Тамбов, «вел антисоветскую пропаганду среди пассажиров на вокзале», - так тот искренне недоумевал, в чем его вина: в деревне же все так говорят. Что означает фраза Чалидзе «...у них нет альтернативной идеи для принципиального, политически значимого недовольства», мне непонятно. «Политически значимое недовольство» возникает не из идей, а из повседневной жизни. Недовольство из идей возникает, по-видимому, только у Чалидзе. Во всяком случае, в физиологии такое явление не описано. У других знакомых мне людей как раз наоборот: идеи возникали из недовольства. Видя какую-нибудь несуразность советского производства (или жизни), пожилой человек скажет - в старые времена так не бывало (хоть, может, и знает о том лишь по рассказам). Или: у хозяина так бы не было. Очень типичное выражение. Молодежь же чаще скажет: вот на Западе так не бывает. (И, к сожалению, ошибается.)
То, что сейчас стали больше говорить вслух, конечно, не есть признак надвигающейся революции, но и отнюдь не признак прочности власти. Так же, как скрываемое неудовольствие не таит в себе опасности взрыва (при Сталине, например). Просто стали меньше бояться. Удивительно, что этого-то самого простого объяснения Чалидзе не видит. А оно очень важно. Уменьшение страха - самое большое наше достижение за последние 20 лет. Его-то здесь и принимают за «либерализацию» режима. Ненависть очень типична для нашего общества, и любопытно, что в партийной бюрократии ненависти к идеологии коммунизма можно встретить даже больше, чем в простом люде. Если бы не назойливая пропаганда, эти последние о коммунизме, может, и вообще бы не вспоминали. Неверно, что начальство искренне критикуют за отход от идеалов. Просто есть такая рефлекторная привычка у советского человека - внутренне спорить с пропагандой, ловить ее на лжи. «Гляди-ка, партейные! - может сказать человек. - Идейные, да? А мясо через партраспределитель получают, когда его в магазине нет». И это столь же мало означает поддержку коммунистических идеалов, как наши бесконечные ссылки на социалистическую законность не означали веры в нее.
В основном, принципиальный наш вывод совпадает. Ненависть не означает близких перемен, революций в любом случае (и слава Богу, а то с таким запасом ненависти, который накопился в стране, миллионам скрутят голову). Это вроде бы уже было доказано ранее. Так зачем же подтверждать верный тезис неверными рассуждениями на тему, которой заведомо не знаешь? Рассуждения Чалидзе о тенденциях в критике Запада - пожалуй, одно из самых слабых мест его статьи. Это образчик того самого типично высоколобого американского журнализма, из-за которого я терпеть не могу американских газет. Читаешь, читаешь - и все никак не прймешь: брать зонтик, не брать зонтика? Это у американцев (в особенности так наз. «профессоров политических наук» и интеллектуалов от журналистики) считается хорошим стилем, объективностью автора, признаком таких глубоких познаний, когда все не так просто, как думает наивный, непосвященный читатель. Таким стилем можно написать все, что угодно: о засолке огурцов, о Ближнем Востоке, о климате в пустыне Гоби, о первой помощи потерпевшим кораблекрушение.
Все, что должно вытекать из статьи, это:
- проблема необычайно сложна и многогранна;
- автор, глубоко эрудированный человек, знает проблему досконально и не напрасно получал стипендию от Рокфеллеровского фонда;
- автор умышленно умалчивает о своем мнении, выводе, так как не хочет его навязывать умному человеку, который и так все поймет;
- подписывайтесь на нашу газету, она создана специально для таких, как Вы.
Американцы привыкли: читают и рекомендуют знакомым во время коктейль-парти так, чтобы это слышали окружающие. Я же кусаю ногти и злюсь. Мне, к примеру, завтра огурцы солить. Так класть соль или не класть? Этот странный стиль процветает в Америке добрых сорок лет, и никто не решится возразить. Чего доброго, прослывешь недотепой, которому нужны готовые рецепты, а не первоклассная журналистика. Но вернемся к «еще не рухнувшему Западу» (слова А. Солженицына, музыка В. Чалидзе). Сначала нам говорят, что Солженицын активизировал антизападную пропаганду. То ли из политических целей, то ли по незнанию - неясно. Затем пример незнания о деревенских свадьбах и деревенских писателях с мордобоем. Пример не по теме, так как и не о Западе и не об анти-Западе. Он о Солженицыне, который, выходит, ненавидит «демдвиж», т. е. своих читателей, защитников, перепечатчиков, сидевших и все еще сидящих за его произведения, да к тому же следующих его заповеди «жить не по лжи». <...>
Ведь это до чего ж дошло: с одной стороны - Солженицын. Не ругай, говорит, Россию. Они ж свои, перед чужими неловко. С другой стороны - Чалидзе. Не ругай Запад, они чужие, да и своих напугаешь. Что ж мне, старому зеку, уж и выругаться нельзя теперь? И подумать только, сидел я в своем Владимире всего три года назад, спокойно так, ничего не боялся, ругал кого хотел. И как ругал!! Нет, добрались, обменяли. Но вот, чуть ниже, вроде полегчало, пронесло нас с Солженицыным: оказывается, «моральная правота» есть, когда из лагерей глядишь. Вот беженцев выдали - вроде бы и мы вправе возмущаться. Я так понимаю, что ежели с «моральной правотой»... Тут и лагеря упомянуты. Вроде б» : примирились.
Нет, опять не туда. В следующем же абзаце выходит, что одна «моральная правота» у россиянина, другая - у всех прочих (цивилизованных). Значит, по российской морали отдать 2 млн. сопротивляющихся людей на смерть - преступно. По нероссийской - в зависимости от того, могли ли, должны ли были не отдавать. Это, значит, только русские в лагерях «воспринимали как предательство: и выдачу беженцев на удобрение ГУЛагу, и лицемерные похвалы зверскому режиму, и глухоту к честным свидетельствам о страданиях людей». Ну, знаете, Валерий Николаевич, не слишком ли? Да ведь это и не русские совсем, а сначала американец Юлиус Эпштейн, потом англичанин лорд Бетелл - западная «моральная правота» изобличила предательство. То есть как это «должны ли были» не отдавать? Согласно документам, Сталин и не требовал выдачи. Сами отдали, на всякий случай. Что значит «могли ли»? Вот князь Лихтенштейна отказался выдать тех несчастных, что у него на его крошечной беззащитной земле оказались, - и не выдал. Да мы о «моральной правоте» говорим с Вами или нацистских преступников защищаем, которых судили за исполнение преступных приказов?
Мы ведь не помощь «антикоммунистическим силам» в СССР выпрашиваем, а возмущаемся как раз вот этими двойными стандартами, двойной «моральной правотой». Зачем же кивать на американских либералов как на спасителей? Они ведь говорят об ответственности Америки в мире только в связи с Чили или Вьетнамом (не теперешним, конечно). Они не задают себе вопроса - «можем ли», «должны ли», а, спекулируя на комплексе вины американцев, стремятся распространить свое слабодушие по миру. Ну, объясните им, пожалуйста, что можно и не радеть о Южной Африке, что «они ждали, им не помогли» и что все упреки морально справедливы только с точки зрения южноафриканских стандартов. Куда там! Вот скоро один из этих либералов, может быть, будет Вашим президентом. Хлебнете тогда горюшка.
Напор коммунистического влияния в мире - разве это исключительная забота русских? Вот вроде бы Вы согласны, что и Вас это заботит, но, оказывается, такая забота не плюралистична. Почему? Почему Единство (а не Унификация!) свободного мира означало бы утрату многих ценностей западной цивилизации? Ведь было же такое Единение перед лицом фашистской коалиции. Далее классический американский журнализм достигает в статье таких высот, что я уже не могу связать его с темой. Совершенно непонятно, чем антивоенная истерия лучше героической. Причем тут история американского изоляционизма, если он кончился с Пирл-Харбором? Зачем нам история концепции невмешательства во внутренние дела, если после Хельсинкского соглашения и Пактов о правах эта концепция неприменима к проблеме прав человека? Тема сама собой исчезает, и остается только два вопроса, а вернее - одно убеждение и одно впечатление: а) что армии должны быть наемными; б) что бессмысленности сталинских репрессий 30-х годов иностранцы понять не могли (и это после Кестлера и многих его предшественников!). У читателя же остается одно впечатление - вот это здорово! Будет о чем поговорить на коктейль-парти. Только неясно все-таки: брать зонтик, не брать зонтика?.. Как пишет Чалидзе - «ответ не тривиален».
Бесспорно, всякие предсказания скорой революции в СССР нелепы, а пропаганда ее - преступна, как и пропаганда террора. Только сентиментальные писатели могут утверждать, что революции происходят от нищеты и бесправия народа - в момент, когда народ доведен до крайности. До конца никто не знает, отчего они происходят, но при нужде и голоде человек больше склонен к воровству, к индивидуальному бунту или к тупой покорности. При бесправии же человек о своем праве не ведает, да и слишком унижен, чтобы какого-то права требовать. Умелое правительство всегда может легко подкупить наиболее даровитых и энергичных среди этой массы разобщенных, озлобленных людей. Короче говоря, все это ведет к застою и гниению, как мы и видим в СССР. Я не знаю ни одного примера революции, случившейся в разгар сильной диктатуры. В этом состоянии, даже если бы какая-то сказочная внешняя сила устранила существующую структуру управления, то произошла бы полная катастрофа, анархия и взаимоистребление.
Революции чаще всего случаются, когда настоящие нищета и бесправие давно позади, но накопленная злоба и недоверие к власти делает всякую реформу ненавистной, недостаточной. В этом положении нерешительное или неумелое правительство - гарантия революции. Ждать от революции справедливости и свободы - поразительная наивность. Всякое общественное потрясение поднимает со дна общества самую муть, и - «кто был ничем, тот станет всем». В революцию выдвигаются самые жестокие, подлые, кровожадные люди с сильными деспотическими характерами. Разбойничьи атаманы. После упорной междоусобицы наиболее жестокий и хитрый среди них сосредоточивает в своих руках всю власть. То есть революции всегда кончаются тиранией, а не свободой и справедливостью. Может ли все это произойти в СССР? К сожалению, может, но вряд ли скоро. Пока что существующая там власть (хоть и не умная, и теряющая свою решительность год от года) все же достаточно крепка, чтобы отказаться от любых реформ. Даже куцые косыгинские реформы не прошли в том виде, как первоначально предлагались.
И в этом есть своя логика. Власти понимают, что нынешний неповоротливый бюрократический аппарат не сможет справиться с напором стихии, вызванной значительными реформами. Нет уже тех лихих мальчиков с маузерами, умевших играть со стихией. Сегодняшний коммунистический режим в СССР, пожалуй, самый консервативный в мире. Даже Хрущев оказался слишком революционным. Никаких же значительных общественных сил, независимых от власти и способных заставить власть пойти на реформы, у нас пока что не сформировалось. Период их формирования может быть сколь угодно долгим, в зависимости от поведения правительства, международной ситуации и проч. и проч. При нынешнем положении экономические трудности не заставят власть провести значительные реформы. Таким образом, как это ни печально, но скорых улучшений ждать нельзя, не говоря уже о радикальных переменах. Можно ожидать лишь медленного роста независимых общественных сил на фоне общего застоя и разложения. Пока что проявились лишь контуры этих растущих общественных сил: национальные движения, религиозные движения, гражданско-правовое (интеллигентское по преимуществу) вижение и зачатки рабочего движения.
Вы также можете подписаться на мои страницы:
- в фейсбуке: https://www.facebook.com/podosokorskiy
- в твиттере: https://twitter.com/podosokorsky
- в контакте: http://vk.com/podosokorskiy
- в инстаграм: https://www.instagram.com/podosokorsky/
- в телеграм: http://telegram.me/podosokorsky