Евгений Онегин
19 ноября
Театр им. Вахтангова на сцене театра Балтийский дом
Фестиваль Балтийский дом (ноябрьское завершение)
Римас Туминас показал очередной спектакль по русской классике. В отличие, скажем, от его же более раннего "Маскарада", "Евгений Онегин" показался куда ближе литературному оригиналу и традиционному восприятию сюжета. Кроме того, Туминас включил в большой спектакль не всех, но многих вахтанговских звезд - Сергея Маковецкого (один из Онегиных), Людмилу Максакову (няня Татьяны, женщина-танцмейстер) и даже Юлию Борисову (сон Татьяны). Все это создавало двойной ажиотаж вокруг петербургского показа.
Первая часть спектакля местами оказалась очень удачной. Огромное зеркало на заднике сцены, с одной стороны, напоминало о предстоящем гадании Татьяны, о судьбе и роке, которые тонко пропущены сквозь пушкинский текст, о символистких рецепциях "Онегина"; с другой стороны, вместе с большим брусом перед ним, двумя танцмейстерами и девушками в полубалетных платьях, недвусмысленно создавало на сцене балетный класс - намеком на модный балет "Онегин", сделавший, наряду с оперой Чайковского, этот сюжет из великого русского великим мировым. Впрочем, балетный класс как символ воспитания дворянской девушки не очень режет глаз. Куда страннее смотрятся другие элементы спектакля, изначально нацеленные на западное восприятие: некая "странница с домрой", более напоминающая Лихо Одноглазое, до путешествия неотступно сопровождающая Онегина (почему с домрой? Потому что у дочери Живаго в знаменитом фильме - переходящая балалайка?) или баян, странно-эротическим жестом водруженный придурошным Ленским на грудь не менее придурошной Ольге. Вполне можно принять разложение Онегина и Ленского на двух актеров - и даже найти это интересным, но совершенно лишним смотрится тогда утроение приема: рядом с двумя парами главных персонажей появляется пятый герой - некий "гусар в отставке", который тоже воплощает какую-то онегинскую ипостась.
Татьяна (Евгения Крегжде или Ольга Лерман?) в первой части играет очень прилично, местами орет и завывает в сцене письма, но в целом декламирует наивно-простодушно. Трактовка экзальтированной девы не обходится, конечно, без экспрессии, которую прибалтийские режиссеры умеют выражать только пробегом на сцене (см. спектакли Някрошюса). Но, несмотря на все эти режиссерские прибамбасы, играет актриса хорошо. Максакова в роли няни по-московски пошлит и переигрывает, откровенно смешит зал, но и на это смотреть можно.
Оба Ленских всю дорогу играют придурка - один откровенного, другой геттингенского "придурка в себе" - так что об этой роли долго говорить не приходится.
А вот Онегин остается загадкой до самого антракта. Сначала он у Маковецкого похож на его же персонажа из фильма "Жмурки", потом на озлобленного интеллигента, переживающего климакс. Второй Онегин, помоложе (Виктор Добронравов), демонически-молча расхаживает по сцене, время от времени эффектно запахивая полу черного плаща. И только к самому концу первой части выясняется, что все банально-просто. Римас Туминас, как и все остальные прибалтийские режиссеры (см. спектакли Алвиса Херманиса), учился в советской школе. Там ему рассказали, что Евгений Онегин - страдающий эгоист. Отбрив Татьяну, Онегин рычит не хуже Арбенина "Любите самого себя, Достопочтенный мой читатель!" - и на этом опускается занавес.
Глобальная проблема спектакля в том, что ирония г-на Туминаса работает только там, где попроще, где он сам придумал пустить побегать по сцене зайчика в балетной пачке и повернуть его к залу небалетной попой. А вот иронии пушкинского текста в его спектакле как не бывало. Можно читать "Онегина" голосом непросыхающего гусара, от этого иронии не прибавится. А вот вдуматься в пушкинский текст поверх устойчивых формулировок учебника "Русская литература для национальных школ СССР" - это слишком сложно.
Вторая часть спектакля получилась много хуже первой. Балетная тема первой части совершенно забыта, зеркало эффектно отражает пейзажи, но не более, центральным сюжетом становится патетически показанная дуэль и поездка в возке, более напоминающем столыпинский вагон, целой шоблы Лариных в Москву. Татьяна во время сцены гадания окончательно сходит с ума (Ольга сошла, кажется, еще тогда, когда Ленский повесил ей баян на шею), пушкинский текст после гадания почти пропадает, Ленский перед дуэлью на полном непроходимом серьезе читает текст пародийной элегии, превращенной Чайковским в романтическую арию, - читает прямо по-чайковски, без тени иронии; Гремин, познакомив Онегина с Татьяной, тоже декламирует текст оперной арии, не забыв интонацией упрекнуть Онегина и прочих эгоистов-хлыщей в полной безнравственности; все самые патетические сцены проходят молча. Только Маковецкий хорошо читает письмо Онегина, а Татьяна ужасно-стервозным тоном выговаривает Онегину в своем монологе - да так, что становится совершенно ясно: правильно все-таки послал ее Онегин в первой части, лучше совсем без жены, чем жить с такой стервой.
Вместо открытости пушкинского финала играют наказание подлого Онегина, отбившегося от дворянского коллектива, и в памяти после спектакля остаются только массовые жанровые сценки а ля театральное училище, разыгрываемые массовкой. Удачные (как накачивание Онегина брусничной водой в первой части или отрезание кос всем приехавшим на "ярмарку невест" во второй) или совершенно неудачные (именины Татьяны, на которых провинциальные девицы выделываются кто во что горазд). А еще какая-то странная музыка, подходящая скорее кафешантану, чем спектаклю по пушкинскому сюжету, на который, к слову, уже написана совсем другая музыка...
Театр им. Вахтангова на сцене театра Балтийский дом
Фестиваль Балтийский дом (ноябрьское завершение)
Римас Туминас показал очередной спектакль по русской классике. В отличие, скажем, от его же более раннего "Маскарада", "Евгений Онегин" показался куда ближе литературному оригиналу и традиционному восприятию сюжета. Кроме того, Туминас включил в большой спектакль не всех, но многих вахтанговских звезд - Сергея Маковецкого (один из Онегиных), Людмилу Максакову (няня Татьяны, женщина-танцмейстер) и даже Юлию Борисову (сон Татьяны). Все это создавало двойной ажиотаж вокруг петербургского показа.
Первая часть спектакля местами оказалась очень удачной. Огромное зеркало на заднике сцены, с одной стороны, напоминало о предстоящем гадании Татьяны, о судьбе и роке, которые тонко пропущены сквозь пушкинский текст, о символистких рецепциях "Онегина"; с другой стороны, вместе с большим брусом перед ним, двумя танцмейстерами и девушками в полубалетных платьях, недвусмысленно создавало на сцене балетный класс - намеком на модный балет "Онегин", сделавший, наряду с оперой Чайковского, этот сюжет из великого русского великим мировым. Впрочем, балетный класс как символ воспитания дворянской девушки не очень режет глаз. Куда страннее смотрятся другие элементы спектакля, изначально нацеленные на западное восприятие: некая "странница с домрой", более напоминающая Лихо Одноглазое, до путешествия неотступно сопровождающая Онегина (почему с домрой? Потому что у дочери Живаго в знаменитом фильме - переходящая балалайка?) или баян, странно-эротическим жестом водруженный придурошным Ленским на грудь не менее придурошной Ольге. Вполне можно принять разложение Онегина и Ленского на двух актеров - и даже найти это интересным, но совершенно лишним смотрится тогда утроение приема: рядом с двумя парами главных персонажей появляется пятый герой - некий "гусар в отставке", который тоже воплощает какую-то онегинскую ипостась.
Татьяна (Евгения Крегжде или Ольга Лерман?) в первой части играет очень прилично, местами орет и завывает в сцене письма, но в целом декламирует наивно-простодушно. Трактовка экзальтированной девы не обходится, конечно, без экспрессии, которую прибалтийские режиссеры умеют выражать только пробегом на сцене (см. спектакли Някрошюса). Но, несмотря на все эти режиссерские прибамбасы, играет актриса хорошо. Максакова в роли няни по-московски пошлит и переигрывает, откровенно смешит зал, но и на это смотреть можно.
Оба Ленских всю дорогу играют придурка - один откровенного, другой геттингенского "придурка в себе" - так что об этой роли долго говорить не приходится.
А вот Онегин остается загадкой до самого антракта. Сначала он у Маковецкого похож на его же персонажа из фильма "Жмурки", потом на озлобленного интеллигента, переживающего климакс. Второй Онегин, помоложе (Виктор Добронравов), демонически-молча расхаживает по сцене, время от времени эффектно запахивая полу черного плаща. И только к самому концу первой части выясняется, что все банально-просто. Римас Туминас, как и все остальные прибалтийские режиссеры (см. спектакли Алвиса Херманиса), учился в советской школе. Там ему рассказали, что Евгений Онегин - страдающий эгоист. Отбрив Татьяну, Онегин рычит не хуже Арбенина "Любите самого себя, Достопочтенный мой читатель!" - и на этом опускается занавес.
Глобальная проблема спектакля в том, что ирония г-на Туминаса работает только там, где попроще, где он сам придумал пустить побегать по сцене зайчика в балетной пачке и повернуть его к залу небалетной попой. А вот иронии пушкинского текста в его спектакле как не бывало. Можно читать "Онегина" голосом непросыхающего гусара, от этого иронии не прибавится. А вот вдуматься в пушкинский текст поверх устойчивых формулировок учебника "Русская литература для национальных школ СССР" - это слишком сложно.
Вторая часть спектакля получилась много хуже первой. Балетная тема первой части совершенно забыта, зеркало эффектно отражает пейзажи, но не более, центральным сюжетом становится патетически показанная дуэль и поездка в возке, более напоминающем столыпинский вагон, целой шоблы Лариных в Москву. Татьяна во время сцены гадания окончательно сходит с ума (Ольга сошла, кажется, еще тогда, когда Ленский повесил ей баян на шею), пушкинский текст после гадания почти пропадает, Ленский перед дуэлью на полном непроходимом серьезе читает текст пародийной элегии, превращенной Чайковским в романтическую арию, - читает прямо по-чайковски, без тени иронии; Гремин, познакомив Онегина с Татьяной, тоже декламирует текст оперной арии, не забыв интонацией упрекнуть Онегина и прочих эгоистов-хлыщей в полной безнравственности; все самые патетические сцены проходят молча. Только Маковецкий хорошо читает письмо Онегина, а Татьяна ужасно-стервозным тоном выговаривает Онегину в своем монологе - да так, что становится совершенно ясно: правильно все-таки послал ее Онегин в первой части, лучше совсем без жены, чем жить с такой стервой.
Вместо открытости пушкинского финала играют наказание подлого Онегина, отбившегося от дворянского коллектива, и в памяти после спектакля остаются только массовые жанровые сценки а ля театральное училище, разыгрываемые массовкой. Удачные (как накачивание Онегина брусничной водой в первой части или отрезание кос всем приехавшим на "ярмарку невест" во второй) или совершенно неудачные (именины Татьяны, на которых провинциальные девицы выделываются кто во что горазд). А еще какая-то странная музыка, подходящая скорее кафешантану, чем спектаклю по пушкинскому сюжету, на который, к слову, уже написана совсем другая музыка...