ОКОПНАЯ ПРАВДА АНАТОЛИЯ ДРУЖИНИНА
Так уж вышло, что первое осознание жизни совпало у меня с Днем Победы. «Вставайте, что же вы спите! Война кончилась!» - кричала соседка перед нашими окнами, и все в доме радовались и плакали. А потом мы увидели их, победителей, - бывалых, но ещё молодых офицеров и рядовых. Один из них был моим первым учителем, и память о нём осталась на всю жизнь: высокий, подтянутый, с каштановой копной волос, открытый и ясный человек Дружинин Анатолий Ефремович. Он учил нас русскому языку и литературе и, может быть, самому главному, - человеческой доброте, которая светилась в нём, прошедшем окопный ад до самого Берлина и неожесточившимся.
Мы с ним переписываемся. Однажды из Кургана пришла общая тетрадь с каллиграфическим знакомым почерком и пожелтевшими от времени листами - чудом сохранившиеся фронтовые записки солдата Дружинина, 1611 ЗА полка ПВО. Чудом, потому что бойцам категорически запрещалось вести на фронте какие-либо записи. И всё-таки находились смельчаки, на свой страх и риск, под угрозой трибунала ведшие летопись солдатского бытия. Знали они, на что шли, но и знали историческую цену тем дням. И мы сегодня должны быть благодарны человеческому мужеству и подвигу бойца Анатолия Дружинина.
Ныне он на пенсии - ветеран Отечественной войны, глава дружной семьи, учитель русской словесности, майор в отставке, инвалид ВОВ II группы.
Дневники, написанные по свежим следам военных событий, впечатляют подлинностью переживаний, обжигают огнём невозвратимых утрат - тем, что называют «окопной правдой». Много написано о войне, но выше всех литературных откровений был и остаётся простой человеческий документ - солдатская летопись.
«Тут ни убавить, ни прибавить - так это было на земле» - словно о дневнике Дружинина вздохнул Александр Твардовский памятной строкой. Именно первородность впечатлений приковывает внимание к скупым страницам солдата, и видишь в них не только события тех огненных дней, но и самого автора, его взволнованную интонацию, доброе сердце и цельный характер русского человека. Этим и объясняется притягательность документа: к нам, сегодняшним суетным людям, доносится через полвека живой голос славного поколения, прошедшего крестный путь солдата к Великой Победе.
Владимир ДАГУРОВ
НА ЗАЩИТУ СТАЛИНГРАДА
Летом 1942 года на южных фронтах создалась чрезвычайно тяжелая обстановка. Фашистские полчища овладели важными стратегическими коммуникациями на Северном Кавказе - рвались к нефтеносным районам Баку.
Ценой огромных потерь пытались захватить город Сталинград, форсировать Волгу, а затем, развивая наступление, по заволжским просторам, в обход Саратова, с востока, выйти к Москве. Немецкие солдаты хвастливо горланили: «До Волги с бомбежкой, а до Урала и Сибири с гармошкой!»
По приказу Ставки Верховного Главнокомандования части 4-й гвардейской стрелковой дивизии в начале августа срочно перебросили с Волховского фронта под Сталинград.
На станции Поворино эшелон 9-го О ПТД задержали на несколько часов: впереди немецкая авиация разрушила железнодорожный путь, который теперь восстанавливала ремонтная бригада. Лишь в полночь эшелону дали зелёный свет семафора и мы двинулись вперёд, на запад. Бойцы и командиры быстро уснули на нарах «пульманского» вагона, а я заступил дежурить.
Ночь была яснозвёздная. Звёзды то ярко мерцали, то серебристыми хвостами сверкали по небу и тут же гасли. Серп золотистой луны бросал на землю слабую тень. В раскрытую дверь я любовался красивейшими явлениями природы.
Наступил рассвет, и восток озарился яркими красками утренней зари. В степи слышалось пение птиц на разные голоса, трепет жаворонков. Золотистым отблеском сияли колыхавшиеся метёлки ковыля.
Издалека, с запада, доносился гул моторов. Прислушался, посмотрел в бинокль и увидел немецкие самолёты, летевшие навстречу эшелону.
- Подъём! Воздушная тревога! - скомандовал я, одевая скатку шинели. Паровоз резко затормозил и остановился. Люди поспешно выпрыгивали из вагонов и разбегались по степи.
С душераздирающим воем на эшелон посыпались бомбы. Я не успел вместе со всеми выпрыгнуть и вынужден был распластаться на полу в середине вагона. Думаю, вот где придётся без боя, без расплаты с врагом отдать свою жизнь, если бомба попадёт прямо сюда. Но если взорвётся справа или слева от моего местонахождения, то её осколки задержит стальная рама основания вагона, и меня может осколками не зацепить.
Раздался оглушительный взрыв справа. Взрывной волной встряхнуло весь состав, стены и пол в щепки изрешетило осколками, а середину пола между рам не повредило. Я, оглушённый взрывом, выпрыгнул из вагона и свалился в горячую, пахнущую дымом и гарью взрывчатки воронку, над которой клубилось чёрное облако пыли. На спину и тело падали комки пересохшей от летнего зноя земли. Фашистские стервятники сбрасывали на эшелон смертельный груз. Состав объялся пламенем, рвались бочки с бензином, снаряды и патроны, горели машины. Варвары-лётчики стреляли из пушек и пулемётов, рассыпая десятки бомб-ракушек по рассредоточившимся по степи гвардейцам. Вокруг всё страшно грохотало, гудело, выло и стонало. Огромные столбы чёрного дыма затемняли яркое летнее солнце. Жуткое зрелище кружило голову и сжимало сердце. Всё тело обливалось потом, смешанным с пылью и дымовой гарью. Весь эшелон немцы разбили, и он сгорел. Только чудом в нескольких метрах от железнодорожного полотна уцелела единственная полуторка. На ней-то мы и перевозили раненых в госпиталь. Убитых схоронили в братской могиле на полустанке Филоново, что на пути к станции Иловля. Среди погибших было много земляков-зауральцев.
Лишь шестьдесят человек осталось от всего личного состава гвардейского дивизиона. Живые и легкораненые собрались в безымянной балке и укрылись под кронами ив и берёз. Усталые, голодные, истомленные жаждой, недвижимо, молча, мы лежали в тени. Миша Минаев с поля принёс в пилотке пшеничные зёрна восковой спелости и разделил их товарищам. Ели щавель, коренья - всё годилось в еду.
Когда наступили вечерние сумерки и уже больше не обстреливала из пулемётов вражеская авиация группы бойцов, появившихся в открытой степи, мы вышли из балки и пошли по просёлочной пыльной дороге. Справа от нас и впереди пылали пожарища - горели эшелоны, станции и станицы. Грустные мысли лезли в голову: наш тыл всё даёт для фронта, для победы, но всё это враг уничтожает на пути к фронту.
В горевшей от бомбежки станице думали напиться, обмыть грязное лицо, но не смогли даже пробраться к колодцу: повсюду свирепствовал непроходимый огненный смерч.
Только к рассвету южнее хутора Хмелёвского мы наткнулись на небольшое болотце с камышами и осокой, плёсы которого покрылись сплошной зарослью водорослей. Душной водой умылись, смочили горло, но пить было невозможно - от воды всех рвало. Прошли ещё немного и в зарослях леса, в Донской пойме, легли отдыхать. Спали долго, до тех пор, пока наши интенданты не привезли из совхозного стада живых баранов, свежей капусты и картофеля. Бараньи щи мы ели с наслаждением, а, главное, вдоволь.
В БОЕВЫХ ПОРЯДКАХ
Ночью мы, «беспушечные» противотанкисты, заняли боевые порядки вместе с нашей пехотой. Окопались, приготовились стоять насмерть. «Ни шагу назад!» Утром противник по нашим позициям открыл сильный артиллерийский огонь. Земля дрожала, дыбилась, разлеталась по сторонам. Деревья и сучья, изуродованные обломками и щепами, с треском разлетались над ними. Горела трава, береста. Дым вызывал слёзы, перехватывал дыхание.
Налетела вражеская авиация. Посыпались бомбы, стреляли пушки и пулемёты бомбардировщиков и истребителей. Вдруг наш блиндаж обрушился и нас обломками наката и землёй завалило. Я потерял сознание и не знаю, кто меня отрывал из-под завала. Вернулось сознание на третий день в палатке медсанбата. Левую руку выше локтя сильно зашибло обломком бревна от наката, в правом боку сломано два ребра, ссадины на лице и голове. Молодой хирург при обходе меня успокоил: «У тебя ничего страшного нет, на молодом теле всё заживёт, в госпиталь тебя отправлять не будем».
СНОВА В СТРОЮ
Когда я вернулся из медсанбата, дивизион уже пополнился личным составом до полного штата, получил новые орудия, машины. Наши батареи бросали всюду, где создавалось танкоопасное направление. Везде гвардейцы стойко держали противотанковую оборону, назад не отступили ни на шаг.
Наступила осень. Деревья уныло качались от ветра, шелестя пожелтевшими листьями. Смолкли в лесу птичьи голоса. Нескошенная трава на лощинах левобережья Дона по утрам покрывалась белизной обильного инея; воздух был чист и прозрачен.
Враг выдохся и активных действий не предпринимал. Только с педантичной точностью по времени дальнобойная артиллерия немцев обстреливала наши позиции, да с металлическим скрежетом издалека доносилась пальба шестиствольных миномётов. Медленно, с особым шумом мины шипели и рвались на большом расстоянии одна от другой. Куда немецким миномётам до наших «катюш», снаряды которых кучно падали, ничего не оставляя живого на площади взрыва.
Немцы готовились к зиме. В станице Сиротинская разбирали дома и из брёвен в несколько накатов строили землянки. Как пленные говорили: «Переходим на зимние квартиры». В блиндажах установили чугунные печки, двухъярусные железные кровати с матрацами и постельным бельём.
Мы тоже добротно окопались. Траншеи и хода сообщения отрыли в полный рост человека. Часто одиночные орудия под покровом ночной темноты выдвигали на прямую наводку, уничтожая технику и живую силу врага. Затем вновь возвращались на свои позиции.
19 ноября 1942 года в четыре часа утра залпы сотен орудий и миномётов, залпы «катюш» возвестили о начале исторического наступления по окружению Сталинградской группировки противника. Через наши позиции со свистом беспрерывно летели снаряды и мины, с оранжевыми хвостами пролетали аресы знаменитых «катюш». Немецкие позиции утюжили советские штурмовики и дальнобомбардировочная авиация.
В воздухе всё гудело, грохало, выло, свистело: под ногами дрожала земля. Над фашистским передним краем бушевал шквал огня и дыма. Дым и пыль высоко дыбились в небо, застилали солнце; на землю ложились тёмные тени.
Мы в боевых порядках рядом с пехотой тащили свои орудия по балкам и оврагам на высокий яр Мельклетской низины-излучины реки Дон. Саперы расчистили проходы от вражеских мин, полосу проволочных заграждений, и наша пехота ворвалась в окопы и траншеи немецкого переднего края. Много убитых немцев валялось повсюду. Лишь кое-где оживали огневые точки, но наши орудия сразу же их подавляли.
В один уцелевший блиндаж заскочил Коля Дубов и увидел: по сторонам блиндажа стояли двухъярусные железные кровати, на них постланы соломенные матрацы, белые простыни и байковые одеяла. На деревянном столе стояли пустые из-под шнапса бутылки и русские гранёные стаканы. Вдруг из-под кровати стал выползать немецкий солдат. Он был ранен в ноги, забинтованные в пропитанную кровью марлю. Поднял вверх руки и тихо произнёс: «Моя плен хочет».
Под столом стояла картонная коробка. Коля хотел было открыть её, но немец этого сделать не дал. Оказалось, в коробке хранились детские игрушки, начиненные взрывчаткой. Пленного Коля направил к фельдшеру стрелкового батальона.
К исходу дня наши войска овладели второй линией обороны врага. Обреченные на верную гибель, румыны и венгры добровольно бросали оружие и сотнями сдавались в плен.
На четвёртый день в городе Калаче-на-Дону кольцо окружения Сталинградской группировки противника замкнули. Наступил и на нашей улице праздник!
ПРЕСЛЕДОВАНИЕ ВРАГА
Наступление наших войск успешно развивалось. Много городов и станиц было освобождено на нашем пути: Нижне-Чирская, Верхне-Чирская, Тормосино, Суворовский и др. Из памяти никогда не исчезнет станица Вешенская и дом-усадьба знаменитого советского писателя Михаила Шолохова. В красивом двухэтажном доме стёкла были выбиты, ветер трепал раскрытые створки окон, безжалостно разносил по комнатам исписанные листки бумаги: по полу были разбросаны разбитые ящики с рукописями писателя. Печально и грустно гнулись плодовые деревья в саду. Сугробы снега замели двор. Тяжело и больно было смотреть на разоренный дом писателя. Образные картины романа Шолохова «Поднятая целина» живыми, яркими представлялись в памяти, когда я с грустью смотрел на станицу Вешенскую.
Наступил новый 1943 год. Внешний фронт окружения противника в районе Сталинграда всё дальше и дальше продвигался на запад. Началось массовое изгнание фашистов с советской земли.
5-я ударная армия в составе войск правого крыла Южного фронта наступала в направлении города Шахты. В состав этой армии входила и 4-я гвардейская стрелковая дивизия. Её войска на этом узком участке фронта вклинились в оборону противника по реке Кагальник и вышли на рубеж хутора Ново-Россошанский. С целью остановить наше наступление сильная группировка танков и пехоты противника перешла в контрнаступление.
На нас шли танки по дороге между высотами плоскогорья, тянувшегося на восток от хутора. Эту дорогу обороняла наша противотанковая батарея. Её орудия подбили три танка и два подожгли. Танковая атака застопорилась, но фашистская пехота цепью продвигалась вперёд. Создалась тяжёлая обстановка, грозившая окружением подразделений наших войск в хуторе Россошанский.
Командир дивизиона майор Ракитин приказал срочно отвести батарею на новый рубеж обороны. Машины с орудиями под обстрелом вражеских танков и миномётов отходили в тыл на новые позиции. Я со своим ординарцем Петей Величко из-за невысокого, но крутого берега реки Кагальник гранатами и огнём из автоматов сдерживали натиск врага, прикрывая отход батареи.
Когда фашисткая пехота ворвалась на хутор, мы с Величко по льду с зарослями густого камыша, потом по вспаханному полю небольшими перебежками преодолевали нейтральную полосу. Когда мы с ним поднимались и несколько метров бежали, немцы из пулемётов стреляли по нам. Пули свистели кругом, впивались в землю, покрытую снегом, или рикошетили от неё. Приходилось мигом ложиться в пахотную борозду на поле и мертвецки лежать. Фрицы думали, что нас убили, и прекращали стрельбу.
В нескольких метрах от меня стояла раненая лошадь. На ней я хотел быстрее миновать зону обстрела, но немцы тут же возобновили огонь. Упал к неё ногам, посмотрел на несчастную лошадку, а из её туловища в местах пяти струйками брызгала кровь. Потом лошадь упала и придавила мне левую ногу. Обстрел опять прекратился.
Я пытался из-под туши лошади вытащить валенок, но не смог. Лишь извлёк окровавленную голую ногу. Валенок остался под лошадью, из его голенища выливалась на снег горячая кровь. Только теперь я почувствовал боль в ноге.
Я сделал бросок на несколько метров и пополз по-пластунски, оставляя на снегу кровавый след. Полз, плотно прижимаясь к земле, спокойно, без нервозности. Но вражеские пули вновь засвистели надо мною. К счастью, я уже находился в мёртвом пространстве: на склоне, противоположном от противника.
Когда мы с ординарцем достигли нового рубежа обороны, то забрались в первую попавшуюся траншею. Пехотинцы принесли мне серый валенок, который я надел на замерзшую ногу. Вот так, в разных валенках, чёрном и сером, мы с Величко, раненным в руку, топали километров пять до полкового медпункта.
Военфельдшер сделал мне перевязку и срочно направил в медсанбат, потому что выше колена нога опухла и сильно покраснела. Врач посмотрел на мой внешний вид и удивился: весь автомат изуродован до неузнаваемости, приклад расщепило пулями, на его кожухе несколько вмятин, пулей пробило кобуру и деформировало кожух пистолета, в кожаном чехле лежали разбитые стёкла от окуляра бинокля, на шапке сукно порвано, торчала вата; несколько полосатых разрывов на спине шинели, а полы её - в пулевых пробоинах. «Удивляюсь, что у тебя лишь одно ранение!» - покачал головой врач.
Я и сам удивлялся этому. Когда возле меня свистели пули, думал только об одном - как я буду умирать. Но смерти не боялся. Уцелел, видимо, благодаря смекалке - вовремя страховался в борозде пехоты. То ли моё снаряжение уберегло меня от других ран. То ли судьба такая. Не знаю.
В медсанбат раненых увезли на автомашине. Меня сразу положили на операционный стол. Хирург под наркозом вырезал пулю и дал мне её на память. Затем сказал: «Танкового пулемёта пуля. Она зашла с рикошета тупым концом в ягодицу, остановилась у колена - в сантиметре от бедренной кости - и по всей ране разнесла песок и хлопья ваты от брюк».
Санитары на носилках унесли меня в другую палатку, налили сто граммов водки, дали хорошую закуску, и я вскоре уснул.
Это было 8 января 1943 года под городом Шахты на Украине. В госпитале получил орден Отечественной войны II степени.
Из госпиталя меня в апреле 1943 года направили в распоряжение Политуправления Центрального фронта, где был назначен комсоргом 1611 отдельного артполка.
Участвовал в боях на Курской дуге. Освобождал Киев, Чернигов и другие города Украины.
В составе I-го Белорусского фронта освобождал Могилёв, уничтожал фашистов в окружении под Бобруйском. Брал город-крепость Брест. Освобождал Варшаву и Польшу. Участвовал в Берлинской операции. Брал Берлин. В мае 1945 года закончил войну.
Получил медали «За боевые заслуги», «За оборону Ленинграда», «За оборону Сталинграда», «За освобождение Варшавы», «За взятие Берлина», «За победу над Германией» и другие. В честь 40-летия Победы награждён орденом Отечественной войны I степени.
Анатолий Ефремович ДРУЖИНИН. Гвардии майор в отставке, инвалид Отечественной войны II группы, ветеран Волховского фронта, 54 армии, защитник Ленинграда во 2 ударной армии 4 гвардейской стрелковой дивизии.
Мы с ним переписываемся. Однажды из Кургана пришла общая тетрадь с каллиграфическим знакомым почерком и пожелтевшими от времени листами - чудом сохранившиеся фронтовые записки солдата Дружинина, 1611 ЗА полка ПВО. Чудом, потому что бойцам категорически запрещалось вести на фронте какие-либо записи. И всё-таки находились смельчаки, на свой страх и риск, под угрозой трибунала ведшие летопись солдатского бытия. Знали они, на что шли, но и знали историческую цену тем дням. И мы сегодня должны быть благодарны человеческому мужеству и подвигу бойца Анатолия Дружинина.
Ныне он на пенсии - ветеран Отечественной войны, глава дружной семьи, учитель русской словесности, майор в отставке, инвалид ВОВ II группы.
Дневники, написанные по свежим следам военных событий, впечатляют подлинностью переживаний, обжигают огнём невозвратимых утрат - тем, что называют «окопной правдой». Много написано о войне, но выше всех литературных откровений был и остаётся простой человеческий документ - солдатская летопись.
«Тут ни убавить, ни прибавить - так это было на земле» - словно о дневнике Дружинина вздохнул Александр Твардовский памятной строкой. Именно первородность впечатлений приковывает внимание к скупым страницам солдата, и видишь в них не только события тех огненных дней, но и самого автора, его взволнованную интонацию, доброе сердце и цельный характер русского человека. Этим и объясняется притягательность документа: к нам, сегодняшним суетным людям, доносится через полвека живой голос славного поколения, прошедшего крестный путь солдата к Великой Победе.
Владимир ДАГУРОВ
НА ЗАЩИТУ СТАЛИНГРАДА
Летом 1942 года на южных фронтах создалась чрезвычайно тяжелая обстановка. Фашистские полчища овладели важными стратегическими коммуникациями на Северном Кавказе - рвались к нефтеносным районам Баку.
Ценой огромных потерь пытались захватить город Сталинград, форсировать Волгу, а затем, развивая наступление, по заволжским просторам, в обход Саратова, с востока, выйти к Москве. Немецкие солдаты хвастливо горланили: «До Волги с бомбежкой, а до Урала и Сибири с гармошкой!»
По приказу Ставки Верховного Главнокомандования части 4-й гвардейской стрелковой дивизии в начале августа срочно перебросили с Волховского фронта под Сталинград.
На станции Поворино эшелон 9-го О ПТД задержали на несколько часов: впереди немецкая авиация разрушила железнодорожный путь, который теперь восстанавливала ремонтная бригада. Лишь в полночь эшелону дали зелёный свет семафора и мы двинулись вперёд, на запад. Бойцы и командиры быстро уснули на нарах «пульманского» вагона, а я заступил дежурить.
Ночь была яснозвёздная. Звёзды то ярко мерцали, то серебристыми хвостами сверкали по небу и тут же гасли. Серп золотистой луны бросал на землю слабую тень. В раскрытую дверь я любовался красивейшими явлениями природы.
Наступил рассвет, и восток озарился яркими красками утренней зари. В степи слышалось пение птиц на разные голоса, трепет жаворонков. Золотистым отблеском сияли колыхавшиеся метёлки ковыля.
Издалека, с запада, доносился гул моторов. Прислушался, посмотрел в бинокль и увидел немецкие самолёты, летевшие навстречу эшелону.
- Подъём! Воздушная тревога! - скомандовал я, одевая скатку шинели. Паровоз резко затормозил и остановился. Люди поспешно выпрыгивали из вагонов и разбегались по степи.
С душераздирающим воем на эшелон посыпались бомбы. Я не успел вместе со всеми выпрыгнуть и вынужден был распластаться на полу в середине вагона. Думаю, вот где придётся без боя, без расплаты с врагом отдать свою жизнь, если бомба попадёт прямо сюда. Но если взорвётся справа или слева от моего местонахождения, то её осколки задержит стальная рама основания вагона, и меня может осколками не зацепить.
Раздался оглушительный взрыв справа. Взрывной волной встряхнуло весь состав, стены и пол в щепки изрешетило осколками, а середину пола между рам не повредило. Я, оглушённый взрывом, выпрыгнул из вагона и свалился в горячую, пахнущую дымом и гарью взрывчатки воронку, над которой клубилось чёрное облако пыли. На спину и тело падали комки пересохшей от летнего зноя земли. Фашистские стервятники сбрасывали на эшелон смертельный груз. Состав объялся пламенем, рвались бочки с бензином, снаряды и патроны, горели машины. Варвары-лётчики стреляли из пушек и пулемётов, рассыпая десятки бомб-ракушек по рассредоточившимся по степи гвардейцам. Вокруг всё страшно грохотало, гудело, выло и стонало. Огромные столбы чёрного дыма затемняли яркое летнее солнце. Жуткое зрелище кружило голову и сжимало сердце. Всё тело обливалось потом, смешанным с пылью и дымовой гарью. Весь эшелон немцы разбили, и он сгорел. Только чудом в нескольких метрах от железнодорожного полотна уцелела единственная полуторка. На ней-то мы и перевозили раненых в госпиталь. Убитых схоронили в братской могиле на полустанке Филоново, что на пути к станции Иловля. Среди погибших было много земляков-зауральцев.
Лишь шестьдесят человек осталось от всего личного состава гвардейского дивизиона. Живые и легкораненые собрались в безымянной балке и укрылись под кронами ив и берёз. Усталые, голодные, истомленные жаждой, недвижимо, молча, мы лежали в тени. Миша Минаев с поля принёс в пилотке пшеничные зёрна восковой спелости и разделил их товарищам. Ели щавель, коренья - всё годилось в еду.
Когда наступили вечерние сумерки и уже больше не обстреливала из пулемётов вражеская авиация группы бойцов, появившихся в открытой степи, мы вышли из балки и пошли по просёлочной пыльной дороге. Справа от нас и впереди пылали пожарища - горели эшелоны, станции и станицы. Грустные мысли лезли в голову: наш тыл всё даёт для фронта, для победы, но всё это враг уничтожает на пути к фронту.
В горевшей от бомбежки станице думали напиться, обмыть грязное лицо, но не смогли даже пробраться к колодцу: повсюду свирепствовал непроходимый огненный смерч.
Только к рассвету южнее хутора Хмелёвского мы наткнулись на небольшое болотце с камышами и осокой, плёсы которого покрылись сплошной зарослью водорослей. Душной водой умылись, смочили горло, но пить было невозможно - от воды всех рвало. Прошли ещё немного и в зарослях леса, в Донской пойме, легли отдыхать. Спали долго, до тех пор, пока наши интенданты не привезли из совхозного стада живых баранов, свежей капусты и картофеля. Бараньи щи мы ели с наслаждением, а, главное, вдоволь.
В БОЕВЫХ ПОРЯДКАХ
Ночью мы, «беспушечные» противотанкисты, заняли боевые порядки вместе с нашей пехотой. Окопались, приготовились стоять насмерть. «Ни шагу назад!» Утром противник по нашим позициям открыл сильный артиллерийский огонь. Земля дрожала, дыбилась, разлеталась по сторонам. Деревья и сучья, изуродованные обломками и щепами, с треском разлетались над ними. Горела трава, береста. Дым вызывал слёзы, перехватывал дыхание.
Налетела вражеская авиация. Посыпались бомбы, стреляли пушки и пулемёты бомбардировщиков и истребителей. Вдруг наш блиндаж обрушился и нас обломками наката и землёй завалило. Я потерял сознание и не знаю, кто меня отрывал из-под завала. Вернулось сознание на третий день в палатке медсанбата. Левую руку выше локтя сильно зашибло обломком бревна от наката, в правом боку сломано два ребра, ссадины на лице и голове. Молодой хирург при обходе меня успокоил: «У тебя ничего страшного нет, на молодом теле всё заживёт, в госпиталь тебя отправлять не будем».
СНОВА В СТРОЮ
Когда я вернулся из медсанбата, дивизион уже пополнился личным составом до полного штата, получил новые орудия, машины. Наши батареи бросали всюду, где создавалось танкоопасное направление. Везде гвардейцы стойко держали противотанковую оборону, назад не отступили ни на шаг.
Наступила осень. Деревья уныло качались от ветра, шелестя пожелтевшими листьями. Смолкли в лесу птичьи голоса. Нескошенная трава на лощинах левобережья Дона по утрам покрывалась белизной обильного инея; воздух был чист и прозрачен.
Враг выдохся и активных действий не предпринимал. Только с педантичной точностью по времени дальнобойная артиллерия немцев обстреливала наши позиции, да с металлическим скрежетом издалека доносилась пальба шестиствольных миномётов. Медленно, с особым шумом мины шипели и рвались на большом расстоянии одна от другой. Куда немецким миномётам до наших «катюш», снаряды которых кучно падали, ничего не оставляя живого на площади взрыва.
Немцы готовились к зиме. В станице Сиротинская разбирали дома и из брёвен в несколько накатов строили землянки. Как пленные говорили: «Переходим на зимние квартиры». В блиндажах установили чугунные печки, двухъярусные железные кровати с матрацами и постельным бельём.
Мы тоже добротно окопались. Траншеи и хода сообщения отрыли в полный рост человека. Часто одиночные орудия под покровом ночной темноты выдвигали на прямую наводку, уничтожая технику и живую силу врага. Затем вновь возвращались на свои позиции.
19 ноября 1942 года в четыре часа утра залпы сотен орудий и миномётов, залпы «катюш» возвестили о начале исторического наступления по окружению Сталинградской группировки противника. Через наши позиции со свистом беспрерывно летели снаряды и мины, с оранжевыми хвостами пролетали аресы знаменитых «катюш». Немецкие позиции утюжили советские штурмовики и дальнобомбардировочная авиация.
В воздухе всё гудело, грохало, выло, свистело: под ногами дрожала земля. Над фашистским передним краем бушевал шквал огня и дыма. Дым и пыль высоко дыбились в небо, застилали солнце; на землю ложились тёмные тени.
Мы в боевых порядках рядом с пехотой тащили свои орудия по балкам и оврагам на высокий яр Мельклетской низины-излучины реки Дон. Саперы расчистили проходы от вражеских мин, полосу проволочных заграждений, и наша пехота ворвалась в окопы и траншеи немецкого переднего края. Много убитых немцев валялось повсюду. Лишь кое-где оживали огневые точки, но наши орудия сразу же их подавляли.
В один уцелевший блиндаж заскочил Коля Дубов и увидел: по сторонам блиндажа стояли двухъярусные железные кровати, на них постланы соломенные матрацы, белые простыни и байковые одеяла. На деревянном столе стояли пустые из-под шнапса бутылки и русские гранёные стаканы. Вдруг из-под кровати стал выползать немецкий солдат. Он был ранен в ноги, забинтованные в пропитанную кровью марлю. Поднял вверх руки и тихо произнёс: «Моя плен хочет».
Под столом стояла картонная коробка. Коля хотел было открыть её, но немец этого сделать не дал. Оказалось, в коробке хранились детские игрушки, начиненные взрывчаткой. Пленного Коля направил к фельдшеру стрелкового батальона.
К исходу дня наши войска овладели второй линией обороны врага. Обреченные на верную гибель, румыны и венгры добровольно бросали оружие и сотнями сдавались в плен.
На четвёртый день в городе Калаче-на-Дону кольцо окружения Сталинградской группировки противника замкнули. Наступил и на нашей улице праздник!
ПРЕСЛЕДОВАНИЕ ВРАГА
Наступление наших войск успешно развивалось. Много городов и станиц было освобождено на нашем пути: Нижне-Чирская, Верхне-Чирская, Тормосино, Суворовский и др. Из памяти никогда не исчезнет станица Вешенская и дом-усадьба знаменитого советского писателя Михаила Шолохова. В красивом двухэтажном доме стёкла были выбиты, ветер трепал раскрытые створки окон, безжалостно разносил по комнатам исписанные листки бумаги: по полу были разбросаны разбитые ящики с рукописями писателя. Печально и грустно гнулись плодовые деревья в саду. Сугробы снега замели двор. Тяжело и больно было смотреть на разоренный дом писателя. Образные картины романа Шолохова «Поднятая целина» живыми, яркими представлялись в памяти, когда я с грустью смотрел на станицу Вешенскую.
Наступил новый 1943 год. Внешний фронт окружения противника в районе Сталинграда всё дальше и дальше продвигался на запад. Началось массовое изгнание фашистов с советской земли.
5-я ударная армия в составе войск правого крыла Южного фронта наступала в направлении города Шахты. В состав этой армии входила и 4-я гвардейская стрелковая дивизия. Её войска на этом узком участке фронта вклинились в оборону противника по реке Кагальник и вышли на рубеж хутора Ново-Россошанский. С целью остановить наше наступление сильная группировка танков и пехоты противника перешла в контрнаступление.
На нас шли танки по дороге между высотами плоскогорья, тянувшегося на восток от хутора. Эту дорогу обороняла наша противотанковая батарея. Её орудия подбили три танка и два подожгли. Танковая атака застопорилась, но фашистская пехота цепью продвигалась вперёд. Создалась тяжёлая обстановка, грозившая окружением подразделений наших войск в хуторе Россошанский.
Командир дивизиона майор Ракитин приказал срочно отвести батарею на новый рубеж обороны. Машины с орудиями под обстрелом вражеских танков и миномётов отходили в тыл на новые позиции. Я со своим ординарцем Петей Величко из-за невысокого, но крутого берега реки Кагальник гранатами и огнём из автоматов сдерживали натиск врага, прикрывая отход батареи.
Когда фашисткая пехота ворвалась на хутор, мы с Величко по льду с зарослями густого камыша, потом по вспаханному полю небольшими перебежками преодолевали нейтральную полосу. Когда мы с ним поднимались и несколько метров бежали, немцы из пулемётов стреляли по нам. Пули свистели кругом, впивались в землю, покрытую снегом, или рикошетили от неё. Приходилось мигом ложиться в пахотную борозду на поле и мертвецки лежать. Фрицы думали, что нас убили, и прекращали стрельбу.
В нескольких метрах от меня стояла раненая лошадь. На ней я хотел быстрее миновать зону обстрела, но немцы тут же возобновили огонь. Упал к неё ногам, посмотрел на несчастную лошадку, а из её туловища в местах пяти струйками брызгала кровь. Потом лошадь упала и придавила мне левую ногу. Обстрел опять прекратился.
Я пытался из-под туши лошади вытащить валенок, но не смог. Лишь извлёк окровавленную голую ногу. Валенок остался под лошадью, из его голенища выливалась на снег горячая кровь. Только теперь я почувствовал боль в ноге.
Я сделал бросок на несколько метров и пополз по-пластунски, оставляя на снегу кровавый след. Полз, плотно прижимаясь к земле, спокойно, без нервозности. Но вражеские пули вновь засвистели надо мною. К счастью, я уже находился в мёртвом пространстве: на склоне, противоположном от противника.
Когда мы с ординарцем достигли нового рубежа обороны, то забрались в первую попавшуюся траншею. Пехотинцы принесли мне серый валенок, который я надел на замерзшую ногу. Вот так, в разных валенках, чёрном и сером, мы с Величко, раненным в руку, топали километров пять до полкового медпункта.
Военфельдшер сделал мне перевязку и срочно направил в медсанбат, потому что выше колена нога опухла и сильно покраснела. Врач посмотрел на мой внешний вид и удивился: весь автомат изуродован до неузнаваемости, приклад расщепило пулями, на его кожухе несколько вмятин, пулей пробило кобуру и деформировало кожух пистолета, в кожаном чехле лежали разбитые стёкла от окуляра бинокля, на шапке сукно порвано, торчала вата; несколько полосатых разрывов на спине шинели, а полы её - в пулевых пробоинах. «Удивляюсь, что у тебя лишь одно ранение!» - покачал головой врач.
Я и сам удивлялся этому. Когда возле меня свистели пули, думал только об одном - как я буду умирать. Но смерти не боялся. Уцелел, видимо, благодаря смекалке - вовремя страховался в борозде пехоты. То ли моё снаряжение уберегло меня от других ран. То ли судьба такая. Не знаю.
В медсанбат раненых увезли на автомашине. Меня сразу положили на операционный стол. Хирург под наркозом вырезал пулю и дал мне её на память. Затем сказал: «Танкового пулемёта пуля. Она зашла с рикошета тупым концом в ягодицу, остановилась у колена - в сантиметре от бедренной кости - и по всей ране разнесла песок и хлопья ваты от брюк».
Санитары на носилках унесли меня в другую палатку, налили сто граммов водки, дали хорошую закуску, и я вскоре уснул.
Это было 8 января 1943 года под городом Шахты на Украине. В госпитале получил орден Отечественной войны II степени.
Из госпиталя меня в апреле 1943 года направили в распоряжение Политуправления Центрального фронта, где был назначен комсоргом 1611 отдельного артполка.
Участвовал в боях на Курской дуге. Освобождал Киев, Чернигов и другие города Украины.
В составе I-го Белорусского фронта освобождал Могилёв, уничтожал фашистов в окружении под Бобруйском. Брал город-крепость Брест. Освобождал Варшаву и Польшу. Участвовал в Берлинской операции. Брал Берлин. В мае 1945 года закончил войну.
Получил медали «За боевые заслуги», «За оборону Ленинграда», «За оборону Сталинграда», «За освобождение Варшавы», «За взятие Берлина», «За победу над Германией» и другие. В честь 40-летия Победы награждён орденом Отечественной войны I степени.
Анатолий Ефремович ДРУЖИНИН. Гвардии майор в отставке, инвалид Отечественной войны II группы, ветеран Волховского фронта, 54 армии, защитник Ленинграда во 2 ударной армии 4 гвардейской стрелковой дивизии.