Наши сравнительные жизне- и похороноописания
Точность определения "литературный власовец", в свое время приложенного к покойному А.И. Солженицыну покойным же американским шпионом акад. А.Н.Яковлевым, сегодня просто поражает.
Ген. Власов раздражал начальство именно своим нелепым и смешным важничаньем. Он воображал себя этакой сложной и трагической фигурой, великим военачальником, которому кем-то поручено спасти страждущее Отечество, "используя черта для борьбы за ангельское преображение". Вокруг этого наворачивалась целая историософия.
А не деле - был некий генерал новой формации, неопределенного уровня военных дарований, попавший в плен и перешедший на сторону противника. Все. И не более того. Но Андрей Андреевич фордыбачил, пузырился, не хотел носить германскую форму, его пропагандисты назойливо толковали в Дабендорфе и прочих местах, что сейчас, мол, они с помощью фрицев разгромят Сталина, а потом, когда укрепятся, выгонят фрицев прочь и т.д., и т.п.
То, что он все-таки был передан русским (советским) властям, а не привлечен к работе в ЦОПЭ, "Освобождении", Переселенческом Комитете вместе с гр. Граббе или в Толстовском Фонде вместе с г-жой Шауфусс-Раппопорт, есть результат одномоментного сплетения привнесенных политических обстоятельств. Кроме того, он заигрался. Ему предлагали "просто уйти", а он упорно добивался, чтобы его признали "воюющей против Сталина и Гитлера стороной". Его претензии не были удовлетворены. В противном случае он мирно покоился бы сегодня на одном из русских кладбищ САСШ или, в крайнем случае, Аргентины.
В той же системе культурно-психологических координат действовал и А.И. Солженицын. Посредственный автор-эпигон, начитавшийся раннего Федина, Зощенко, Пантелеймона Романова (до которого ему - как до звезд), Лескова и Мельникова-Печерского, но обладавшиий дьявольским самомнением, которое с молодых лет позволяло ему любую совершенную им низость списывать на то, что "миссия обязывает". Но он начинал - и продолжил, и завершил! - в условиях, неизмеримо более легких и удобных, нежели А.А. Власов. Шла не "горячая", а "холодная", идеологическая, психологическая и тому подобная война, с той особой ролью, которая отводилась командованием "пятой колонне", "иодеологическим диверсантам", "носителям демократической идеологии", - как бы мы не называли подобную публику. Время не только было другим. Его было намного больше. Новое начальство чувствовало себя безопасней и уверенней в своей борьбе с "империей зла".
"Протодиссидентская" тусовка начала 60-х оценила литературную продукцию, предложенную рязанским учителем математики (по доселе неведомым причинам отобранного и по столь же неведомым критериям признанного достойным использования на совсекретном объекте оборонного значения). "Глубоко проредактированная" Анной Берзер, т.е. приведенная в профессиональную литературную норму, повесть об Иване Денисовиче была рекомендована в печать. А уже через два-три года и сам Александр Исаевич в целом был предложен на должность великого писателя Земли Русской. Все остальное известно.
Но Александр Исаевич, как некогда Андрей Андреевич, имел привычку иногда хулить хозяйские пироги, при этом пожирая их с завидным аппетитом. Он, бывало, грешил отсебятиной, злоупотреблял "творческим подходом" к четко поставленной задаче. К этому относились с пониманием, но и без восторгов.
Намного удобней было иметь дело с Мстиславом Леопольдовичем Ростроповичем. То был приятный собеседник, виртуоз, на относительно законных основаниях занявший свою нишу в исполнительской индустрии. Порученные ему по ведомству психологической войны задания он выполнял с легкой небрежностью, не впадая в противоречия, не доставляя никаких хлопот непосредственным руководителям (кураторам). На вырученные деньги увлеченно скупал антиквариат и недвижимость.
Потому и на похоронах его все происходило и симпатичнее, и шикарнее с точки зрения представительской, нежели чем мы наблюдали в случае с кончиной Солженицына.