XXXVII
XXXVII
Концлагерь Маутзхаузен располагался на вершине холма, возвышавшегося над древним городом с тем же названием. Этот лагерь смерти, напоминавший крепость, был построен из гранитных блоков. Издали он выглядел, как средневековый замок - с башнями, бастионами и лабиринтами переходов.
Это был бы редкий, прекрасный пейзаж, будь камни покрыты вековыми мхами или выщерблены с годами от постоянных ветров, дождей и снега. Вместо этого они ослепительно сияли, контрастируя с окружающими тёмными лесами. Ибо «замок» был сооружён совсем недавно, и стены его ещё не приобрели строгую простую красоту древних зданий. Его строили как концлагерь для Третьего Рейха. Сорок тысяч испанских республиканцев, бежавших во Францию, были привезены сюда после оккупации - вместе с сотнями тысяч немецких евреев. Это они вырезали блоки в карьерах Маутхаузена. Они тащили камни по семикилометровой тропе вверх на гору, по которой раньше прыгали только дикие козлы. И это они построили мощные стены вокруг обители скорби, состоявшей из деревянных бараков. Они завершили работу ценой неописуемых страданий, но им уже не довелось здесь поселиться. Все они погибли среди серых камней и цемента, как рабы в древнем Египте.
Однако долго лагерь не пустовал. Тысячи бойцов югославского сопротивления, члены подпольных движений по всей Европе - и, конечно, проклятая раса, евреи - десятками тысяч стекались сюда, за несколько дней наполнив бараки. Тут они жили короткое оставшееся до смерти время.
Теперь новый отряд - наш - от которого почти ничего не осталось после долгого путешествия и невыносимого холода, медленно взбирался по крутой дороге на заснеженный холм. Из последних сил мы, наконец, дошли до ворот лагеря и в сумерках выстроились на «Аппельплатц».
Я огляделся в поисках товарищей. Фишер, наш лаборант, пропал. Я не видел его ещё с Плешова. Тогда он лежал на снегу, совершенно истощённый. Судя по его мученическому выражению лица, конец был близко. Ему было сорок пять лет, пять из них он провёл в лагере - неудивительно, что его организм не смог выдержать долгий переход и пронизывающий холод. Доктор Корнер выглядел неплохо, но вот доктор Горог был, напротив, в критическом состоянии. Его душевные проблемы усугублялись, и даже в крематории мне становилось всё тяжелее скрывать его болезнь. Я делал всё, что мог, чтобы он не встречался с доктором Менгеле. Мюсфельд тоже представлял опасность. Заметь кто-то из них его состояние - и жизнь Горога не стоила бы и гроша.
Перед нашим уходом из крематория он передал мне свою последнюю просьбу.
- Миклош, - сказал он, - у тебя сильный характер, и когда-нибудь ты отсюда выберешься. Со мной же всё кончено.
Я попытался возразить, но он только отмахнулся и продолжил:
- У меня есть доказательства, что мои жена и дочь погибли в газовой камере. Но мой двенадцатилетний сын остался с монахами в монастыре в Кёсеге. Если ты попадёшь домой, забери его и вырасти как своего. Я говорю это в полном сознании, зная, что мне недолго осталось.
Я пообещал, что в точности выполню его просьбу, если смогу спастись, а он нет.
К счастью, теперь мы оставили места неминуемой смерти далеко позади. Умереть сейчас, в самом конце пути, когда появилась надежда на свободу, было бы поистине ужасно.
После переклички нас отправили по извилистому проходу к душевым. Там мы соединились с новоприбывшими из других лагерей: тысяч десять человек теснились между стен. Сильный ветер свистел по проходу. Холм, на котором стоял замок, находился в предгорьях Альп, и зимы здесь были очень суровые. Нам сообщили, что в душевые будут отправлять группами по сорок человек. По моим подсчётам, такими темпами на дезинфекцию ушло бы три дня.
Охранники лагеря были наняты из бывших немецких преступников - сидевших за убийства, кражи и тому подобное. Не стоит говорить, что они были верными слугами СС. В тот день их работа заключалась в распределении узников по душевым. Арийцы шли первыми. Арийских заключённых оказалось так много, что, похоже, очередь до евреев дошла бы только на третий день. Ждать здесь два дня - это вопрос жизни и смерти, потому что узник не мог войти в барак и попасть в списки для выдачи еды до того, как пройдёт дезинфекцию. Для человека, который и так измучен, двухдневное ожидание без еды означало почти неминуемую смерть - или у него подкосятся ноги, или закроются от усталости глаза, и он упадёт на утоптанный снег и больше не сможет подняться. Около сотни узников уже лежали в снегу вокруг меня. Никто не обращал на них внимания, потому что все тратили силы только на собственное спасение. Это был наш последний спринт к финишной черте жизни.
Обдумав моё положение, я пришёл к выводу, что провести ночь на улице означало существенно снизить шансы на выживание. Необходимо было попасть в душевые сегодня. Несчастный Денис бесцельно бродил вокруг, без шляпы и без очков, как лунатик. Он беспокойно шевелил губами, неразборчиво разговаривая сам с собой на ходу. Я подхватил его под руку и потянул за собой, надеясь, что как-нибудь смогу провести нас обоих в душевые. Но не успели мы сделать и нескольких шагов, он выскользнул и затерялся в бурлящей толпе. Я звал его по имени, кричал изо всех сил, но без толку. Ветер был такой сильный, что я еле слышал сам себя.
Чувствуя опасность ситуации, я протолкнулся сквозь толпу и подошёл к ступеням, ведшим в душевые. Наконец, я пробрался в первый ряд. Несколько эсэсовцев с резиновыми дубинками охраняли вход. Группа из сорока человек ожидала своей очереди. Все они были арийцами.
Вновь я принял молниеносное решение: выйдя из рядов, я подошёл к обершарфюреру СС и уверенно обратился к нему.
- Герр обершарфюрер, я врач отряда Аушвиц. Пропустите меня в душевые.
Он оглядел меня. Моя приличная одежда, уверенный вид, или, вероятнее, прекрасное владение немецким, кажется, произвели на него впечатление. Как бы то ни было, обернувшись к своим коллегам у входа, он велел:
- Пропустите доктора внутрь.
Я спустился один, предваряя группу из сорока, которая ждала у лестницы. В безопасности! И как это оказалось легко! Да, иногда стремительные решения оправдываются.
Тепло душевых скоро вернуло силу моим почти отмороженным ногам. Спустя дни и недели в холоде - наконец, тёплая комната! Горячая вода тоже очень мне помогла. Наша одежда считалась заражённой, и её нужно было сдать. Мне было жаль расставаться с пальто, костюмом и тёплым шерстяным свитером, но, к счастью, мне хотя бы оставили туфли. Хорошая обувь - это очень важный фактор выживания в концлагере.
Я надел туфли и присоединился к группе, только что закончившей мыться. Голые, в одних ботинках, мы отправились обратно по дороге к душевым, где полчаса ждали, пока нас не наберётся достаточное количество, чтобы заполнить барак. После горячей ванны стоять на ледяном ветру при температуре около нуля значило заигрывать со смертью.
Наконец, ещё одна группа из сорока человек подошла к нам, и мы двинулись в путь. Охранник СС заставлял нас шагать в ногу, но всего через сорок метров мы домаршировали до барака 33 в карантинном лагере.
Узник со знакомым зелёным значком преступника стоял на страже у входа. Это был главный нашего барака. Он выдал каждому новоприбывшему четверть буханки хлеба; чуть дальше клерк ляпал на хлеб ложку маргарина из мясного жира. Ещё нам дали по кружке горячего кофе.
После десяти дней лишений это казалось королевским пиром. Проглотив еду, я осмотрелся вокруг в поисках места, где бы лечь, и в итоге забрался в уединённый угол - там были меньше шансы, что на меня наступят. В карантинном лагере нар не было, я лежал на полу. И, однако, я прекрасно проспал до побудки.
Проснувшись, я сразу вспомнил о тех, кто ещё стоял - если они могли стоять - на пронизывающем ветру, ожидая очереди в душевые.
Мы жили в бараке 33 три дня, ничего не делая. Кормили неплохо, и мы более менее отошли от нашего трёхнедельного марша.
На третий день офицер СС вместе с генералом вошёл в барак и приказал всем, кто раньше работал в концлагере Аушвиц, выступить вперёд.
Кровь застыла у меня в жилах. Со своей любовью к порядку, немцы наверняка сохранили список имён или номеров бывших рабочих Аушвица. Скорее всего, он у них был. И всё же… обдумав это, я решил, что то была просто уловка, попытка выудить из толпы тех, кто мог выдать подлые тайны крематория. Будь у них список, им всего лишь нужно было бы сверить наши номера. Никто не знал, что я здесь. Я ждал. Кровь шумела у меня в ушах. Оглушающая тишина стояла в бараке, пока мучительно текли секунды. И они ушли. Я снова выиграл. Снова колесо смерти прокатилось рядом и не раздавило меня.
Той ночью нам выдали полосатые робы узников и по горной тропе отвели к железнодорожной станции Маутхаузена. Там нас погрузили в неизбежные теплушки - всего семь тысяч человек - и отправили в концлагерь Мельк на Дунае. Ехать было недалеко, и условия, в кои-то веки, не такие ужасные - в смысле, мы не толкались, как сельди в бочке, а даже могли сесть на пол. Через три часа мы снова выбрались из вагонов.
Концентрационный лагерь Мельк, как и Маутхаузен, находился на холме, высившемся над окрестностями. Изначально тут была тюрьма, носившая имя Фрайхера фон Бирабо, и в её огромных бараках могли одновременно содержаться пятнадцать тысяч узников. Живописная природа кругом утешала наше горе и помогала смиряться с неудобством: громадный монастырь в стиле барокко стоял на скалистом холме, Дунай извивался внизу - пейзаж незабываемой красоты. Дунай был нашей родной рекой, он напоминал о доме и давал надежду, что мы уже недалеко.