ОТКРЫТИЕ СЕЗОНА
В этот вечер бог послал Альхену Римский карнавал, концерт для скрипки и виолончели Брамса и Четвертую Чайковского. Синайский, Рудин, Бровцын. Оркестр Большого. Зал был полон, билетики спрашивали на выходе из метро.
Чем дальше, тем больше мне нравится Синайский! Внешне: манера, просто красивый, высокий, голова перец с солью. И с одной стороны, из штанов не выпрыгивает, а с другой - без каких-то сверхъестественных внешних эффектов добивается от оркестра чего хочет. Главное, знает, чего хочет! Ну, что говорить, ученик Мусина. Хотя вот Гергиев тоже ведь. Но на того смотреть вообще противно. Трясет руками, переломившись в корпусе. Спутница моя очень похоже его изобразила.
А оркестр! Ведь сколько времени оркестр Большого сидел, можно сказать, в помойке. Без кикса у духовых ни одно выступление не могло состояться. А сейчас, я рассматривала в бинокль: молодые лица, почти нет никого старше сорока, двое-трое контрабасистов пожилые, несколько виолончелей за пятьдесят. Концертмейстер молодой. А арфистка какая замечательная! Ее-то не разглядела, просто в бисе у нее соло было прекрасное.
Так вот: я Римский карнавал очень люблю. Да-да, знаю, что Берлиоз «трескучий, внешние эффекты», все, что о нам говорят, знаю. Все равно, как мой папа говорил: «У меня непритязательные вкусы», - и шел в Дом ученых на Шопена. Карнавал - какая оркестровка! А вообще весь этот радостный вихрь.
Немножко не сразу удалось перестроиться на Брамса. Первый раз слышала. Так вот если раньше я считала Брамса скучноватым, одна борода чего стоит, теперь думаю - что ж мне так слышалось? И скрипач понравился. Ну, Рудин, естественно.
Четвертую я в нынешнем году слышу в третий раз. Последний - в начале июня у Башмета. Ну, ничего было, даже понравилось как бы. И вообще, ну уж сколько раз слышано! Что тут можно нового сказать? Публика у нас, конечно, потрясающая. Им хоть объявляй, что сочинение в стольких-то частях, хоть нет - вот как заведенные между частями аплодируют. Брамсу в этом смысле очень повезло. Дирижеры уже и не вздрагивают. Так к Чайковскому. Я написала, что мне Синайский очень импонирует. В третьей части я некоторое время на него в бинокль смотрела: он, когда поворачивался к первым скрипкам, да и дальше потом, - улыбался. Такая улыбка, которая возникает иногда в некоторых местах у слушателя. А тут и у дирижера. А последняя часть! Я, конечно, помню, что начнется с этого мощного обвала, но чтоб такое! Причем - есть громко и громко. Когда-то у Павла Когана слышала увертюру к «Силе судьбы». Казалось, сейчас люстра рухнет. И решила: больше я к нему ни ногой. Потому что за нагонянием fffff там ничего не было. А здесь за этой лавой такой мощный виолончельный звук! А медные! То есть все духовые! Еще раз повторяю - ну как там можно по-новому интерпретировать Четвертую. Все с пеленок знают: тема березки, то-се. Просто несся неудержимо этот поток.
Зал просто неиствовал. Вопили так, как будто это был Святой Мартин в полях с Мути в одном бокале. Честно говоря, после такого исполнения Чайковского я ни на какие бисы не рассчитывала. Но - мелок человек - вижу, что на пюпитрах-то ноты не позакрыты. Понятно было, что ничего кроме Чайковского сейчас не может быть. Финал Лебединого. Вот как раз с соло арфы и начался. Ну как можно серьезно относиться к балетной музыке в концерте? Так, под Новый Год. Лебединое я слышала раз в не знаю сколько больше, чем Четвертую. Один диск с Рудиком до дыр запилила. Да и вживе не сосчитать. Ну все равно, играют они тебе что-то под артистов. Сам Чайковский писал, кажется, по поводу «Щелкунчика», как ему удобно было работать с Мариусом Ивановичем: здесь восемь тактов радостной музыки, там четыре тревожной, не текстуально, конечно, привожу. Так вот чтобы такое сделать из этого мильон раз запиленного финала - это надо каким-то замечательным внутренним ухом обладать, чтобы такое в нем услышать.
Шла на хорошую программу и дирижера, а попала на такой праздник.
Чем дальше, тем больше мне нравится Синайский! Внешне: манера, просто красивый, высокий, голова перец с солью. И с одной стороны, из штанов не выпрыгивает, а с другой - без каких-то сверхъестественных внешних эффектов добивается от оркестра чего хочет. Главное, знает, чего хочет! Ну, что говорить, ученик Мусина. Хотя вот Гергиев тоже ведь. Но на того смотреть вообще противно. Трясет руками, переломившись в корпусе. Спутница моя очень похоже его изобразила.
А оркестр! Ведь сколько времени оркестр Большого сидел, можно сказать, в помойке. Без кикса у духовых ни одно выступление не могло состояться. А сейчас, я рассматривала в бинокль: молодые лица, почти нет никого старше сорока, двое-трое контрабасистов пожилые, несколько виолончелей за пятьдесят. Концертмейстер молодой. А арфистка какая замечательная! Ее-то не разглядела, просто в бисе у нее соло было прекрасное.
Так вот: я Римский карнавал очень люблю. Да-да, знаю, что Берлиоз «трескучий, внешние эффекты», все, что о нам говорят, знаю. Все равно, как мой папа говорил: «У меня непритязательные вкусы», - и шел в Дом ученых на Шопена. Карнавал - какая оркестровка! А вообще весь этот радостный вихрь.
Немножко не сразу удалось перестроиться на Брамса. Первый раз слышала. Так вот если раньше я считала Брамса скучноватым, одна борода чего стоит, теперь думаю - что ж мне так слышалось? И скрипач понравился. Ну, Рудин, естественно.
Четвертую я в нынешнем году слышу в третий раз. Последний - в начале июня у Башмета. Ну, ничего было, даже понравилось как бы. И вообще, ну уж сколько раз слышано! Что тут можно нового сказать? Публика у нас, конечно, потрясающая. Им хоть объявляй, что сочинение в стольких-то частях, хоть нет - вот как заведенные между частями аплодируют. Брамсу в этом смысле очень повезло. Дирижеры уже и не вздрагивают. Так к Чайковскому. Я написала, что мне Синайский очень импонирует. В третьей части я некоторое время на него в бинокль смотрела: он, когда поворачивался к первым скрипкам, да и дальше потом, - улыбался. Такая улыбка, которая возникает иногда в некоторых местах у слушателя. А тут и у дирижера. А последняя часть! Я, конечно, помню, что начнется с этого мощного обвала, но чтоб такое! Причем - есть громко и громко. Когда-то у Павла Когана слышала увертюру к «Силе судьбы». Казалось, сейчас люстра рухнет. И решила: больше я к нему ни ногой. Потому что за нагонянием fffff там ничего не было. А здесь за этой лавой такой мощный виолончельный звук! А медные! То есть все духовые! Еще раз повторяю - ну как там можно по-новому интерпретировать Четвертую. Все с пеленок знают: тема березки, то-се. Просто несся неудержимо этот поток.
Зал просто неиствовал. Вопили так, как будто это был Святой Мартин в полях с Мути в одном бокале. Честно говоря, после такого исполнения Чайковского я ни на какие бисы не рассчитывала. Но - мелок человек - вижу, что на пюпитрах-то ноты не позакрыты. Понятно было, что ничего кроме Чайковского сейчас не может быть. Финал Лебединого. Вот как раз с соло арфы и начался. Ну как можно серьезно относиться к балетной музыке в концерте? Так, под Новый Год. Лебединое я слышала раз в не знаю сколько больше, чем Четвертую. Один диск с Рудиком до дыр запилила. Да и вживе не сосчитать. Ну все равно, играют они тебе что-то под артистов. Сам Чайковский писал, кажется, по поводу «Щелкунчика», как ему удобно было работать с Мариусом Ивановичем: здесь восемь тактов радостной музыки, там четыре тревожной, не текстуально, конечно, привожу. Так вот чтобы такое сделать из этого мильон раз запиленного финала - это надо каким-то замечательным внутренним ухом обладать, чтобы такое в нем услышать.
Шла на хорошую программу и дирижера, а попала на такой праздник.