ГАСАН ГУСЕЙНОВ. ЛЕКСИКОГРАФ В АДУ
Совсем скоро в московском издательстве «Три квадрата» выйдет словарь 2014 года. Его составила писательница Марина Вишневецкая.
Составленный Мариной Вишневецкой словарь.
Нет, не так. Публикуемый Мариной Вишневецкой дневник…
Нет, тоже не так. В расставленную Мариной Вишневецкой в интернете и вокруг него снасть попал живой русский речевой продукт, который многим покажется слишком уж гротескным, вызывающим, или даже, говоря на языке современных дискуссий, русофобским.
И все-таки снова не так.
Марина Вишневецкая, модератор фейсбучного сообщества, швырявшего туда - кто ложкой, кто - лопатой, новые слова, выражения, словечки, хохмы 2014 года, не стала мешать пойманным в сеть словам и дала тому, на что в действительности ушел год, прозвучать и пробежать перед глазами рапидом - за несколько часов.
Получился театр одного актера - разговор русского человека с самим собой. Но не русского Марка Аврелия, а русского Лукия, который рассказывает, как он по ошибке превратился в ишака, да так и не смог пока вернуться в прежний, человеческий облик.
За последние несколько десятилетий вышло множество словарей различных типов - от собрания архаизмов, вроде «Русского словаря языкового расширения», которым А. И. Солженицын мечтал дать толчок речевому сознанию современников, до словарей сквернословия, вырванных из контекста «живого великорусского языка» и заламинированных-запластинированных, словно мертвецы Гюнтера фон Хагенса, или словарей цитат, всякий раз напоминающих, что выражение «улица корчится, безъязыкая», во-первых, принадлежит В. В. Маяковскому, а во-вторых, давно уже не соответствует действительности.
«Улица корчится», да, но - языкастая, клыкастая, зубастая и - пластинирующая себя самое, т. е. не готовая забыть и выплюнуть ни одного изгиба, ни одной новой запечатленной в сетевом обиходе харкотины.
А из-за угла выглядывают озадаченные любовники языковой улицы - лингвисты, которые ставят диагноз уличному, сетевому человеку. Покажите язык: да он весь в словах ненависти. Зачем вы так перекручиваете это слово?
Лингвисты понимают, что у всей этой новизны колоссальная историческая память. Но и опасаются: ведь если это так, то переживаемое сегодня - это, возможно, историческая ось, за которой наступят времена, откуда уже никому нельзя будет - нет, не вернуться, конечно, ведь вернуться во времени никуда нельзя, - а просто понять то, что писали и говорили всего 40-50 лет назад. Из нового речевого опыта все более непонятным становится опыт старый.
В центре русского общественно-политического словаря последних двух лет - русско-украинский, российско-украинский, советско-украино-российский конфликт, который в СМИ разных стран называют то «кризисом в/на/вна Украине», то «последствиями аннексии Российской Федерацией Крыма», то «агрессией России против Украины», то «русско-украинской войной», то… можно составить довольно длинный список обозначений, за каждым из которых возможна и своя политическая лексикография.
Но Марина Вишневецкая не политический лексикограф, и она впустила в свою книгу разных наблюдателей языка - от лингвистов и лингвоконфликтологов, Ирины Левонтиной или Максима Кронгауза, до художников, находящих хлесткие словесные формулы эпохи, вроде Дмитрия Врубеля, автора знаменитого поцелуя Брежнева и Хоннекера на бетоне Берлинской стены, который (Врубель, а не поцелуй) дал такую емкую характеристику «Русского мира»: «Это не Россия встаёт с колен. Это СССР вылезает из гроба».
Жадность, с какой Марина Вишневецкая не столько наблюдает, сколько проговаривает на разные голоса продукцию распоясавшихся носителей, и понятна, и, временами, заставляет читателя думать о некоторой перегрузке, о пережиме пластических упражнений, об испускании маловысокохудожественных испражнений, о порождении речевых уродцев, быстро разбегающихся по соцсетям и собираемых в неразлагаемых отстойниках, сетевых хранилищах, а то и поразительных инкубаторах химер, вроде «Луркоморья» и составляемых самими пользователями словариков сетевых жаргонов.
Время, в которое Марина Вишневецкая издает свой словарь, для судеб посоветской России - трагическое. Можно как угодно, в зависимости от гражданского темперамента и политической квалификации говорящего, называть то, что происходит в пограничье Российской Федерации и Украины, но в отношениях русского и украинского языков, а также в отношениях внутри русскоязычных сообществ РФ и Украины, произошли пока трудно обозримые изменения. Дело идет не только о так называемых этнофолизмах - речениях, так или иначе унижающих, диффамирующих и дисквалифицирующих носителей близкородственного языка. Сама среда, пресловутый дискурс, в котором живет общественность наиболее близких другу друг стран-наследниц СССР, подчинен саморазвивающейся логике конфликта.
Алексей и Елена Шмелевы, Ирина Левонтина, Максим Кронгауз в нескольких интервью, включенных в книгу, то и дело терпеливо объясняют, как называется то, что происходит с русским языковым сообществом. Но в календаре лингво-историодраматурга, каковым выступает Марина Вишневецкая, господствует не спокойное «разъяснялово», как это с недавних пор называется по-русски, а бешеное размножение речевых химер и кентавров, ехидн и минотавров, всякого «Мегажирья», в которое превращается невинное Межигорье с Януковичем и его страусами, «крымирвали» вместо «кремировали» и десятков, если не сотен других подобных продуктов словообразования, за которыми теперь так легко следить технологически, но которые так трудно перечитывать психологически вместе с политическим дневником 2014 года.
Мы находимся в самом глазу урагана, в его, на первый взгляд, такой тихой точке, куда, однако, очень скоро, возможно, и засосет всех одновременно и мега-разговорчивых, и - таких молчаливых россиян. Вот почему особенно интересны словники хитов политического дискурса, который дает, например, живущая в Киеве русская журналистка Ксения Туркова. Марина Вишневецкая щедро встраивает в свой словарь чужие лексические собрания (например, словарь украинской революции Елены Рыковцевой), не распатронивая их, а - большими кусками. Они одаривают читателя редкостной возможностью стать третьим или четвертым в диалоге, который ведут из Киева Ксения Туркова, из Волгограда Иван Курилла, из Москвы - многие, в том числе, и автор этих строк.
В этом диалоге есть что-то от психоделики - слишком уж, перефразируя слова Ленина о Сталине, «острые» блюда» приготовила нашему поколению эта языковая эпоха. Пока они больше вегетарианские, кухня нового официоза и народные полевые «новорусские» кухни в окрестностях театра военных действий. Но динамика речевой агрессии, недоверия к собеседникам, угроз и оскорблений была бы совершенно невыносимой, если бы составительница словаря не снабдила его хронологической таблицей основных политических событий 2014 года.
Марину Вишневецкую можно обвинить только в одном: она не дает читателю опомниться от творческого угара своих соотечественников. Иной раз думаешь, что и она сама, а не только сетевики и журналюги, хипстеры и крымнашисты, подсела на штуку, о которой спрашивают людишки, называемые кремлеботами и кремлевскими троллями. Эти люди без лица думают, что «знатно троллят» блогеров-пацифистов, всяких «либерастов», «пиндосских подстилок» и прочих «иностранных агентов», жалких слуг мировой закулисы, действующих за «печеньки госдепа» или иные грантоподобные подачки. Правда, тролли, в отличие от тех, кого они поносят, все под маской. Коллективная инкогнида ссыклива. В силу крайней бедности жанрового репертуара своих анонимок они вынуждены высасывать из пальца все новые и новые словечки, запуская те в сеть, и без того уже кишащую похожими уродцами. По слухам, именно так поступали чекисты, когда готовили свержение Н. С. Хрущева, вбрасывая через интеллигентское сообщество невзыскательные частушки, которые едва ли могли возникнуть спонтанно, но зато прекрасно укладывались в официальную линию - темный и бессмысленный лысый трикстер с фаллом-кукурузиной должен уступить место герою-фронтовику. Как и на закате хрущевской оттепели, людей, ведущих арьергардные бои с цензурой, эта вот порода, «крапивное семя», как говорил классик, обычно спрашивает: «Какую траву они курят? Хочу такую же!»
Подсаженные государством и собственным образом жизни «на иглу», обвиняют в своем грешке других - за их (нашу) зависимость от всей этой дикой, нелепой, уродской, но и прекрасной в своем богатстве, тупой, но такой пряной в своей тупости; зависимость от прямой реальности современного русского сетевого языка.
Завидую человеку, который сможет систематизировать собранный Мариной Вишневецкой материал без того, чтобы сказать: «Общество не хочет признавать себя таким, какое оно есть, и вместо переделки своего мира предлагает себе самому и своим наблюдателям круто, резко, болезненно обтрепать языковую ткань, сделать трагическое повествование трагикомическим и просто фарсовым.
Объявить сущее - фантасмагорией, а желанное, чаемое - настоящей реальностью».
Понимать, кто же носитель этого языка, кого показала книга, сложенная Мариной Вишневецкой, предстоит - кому? Не уверен, что тому, кто владеет этим языком как родным. Вся надежда только на тех, кому этот язык - чужой.
Отсюда:
http://ru.rfi.fr/kultura/20150705-leksikograf-v-adu/
Составленный Мариной Вишневецкой словарь.
Нет, не так. Публикуемый Мариной Вишневецкой дневник…
Нет, тоже не так. В расставленную Мариной Вишневецкой в интернете и вокруг него снасть попал живой русский речевой продукт, который многим покажется слишком уж гротескным, вызывающим, или даже, говоря на языке современных дискуссий, русофобским.
И все-таки снова не так.
Марина Вишневецкая, модератор фейсбучного сообщества, швырявшего туда - кто ложкой, кто - лопатой, новые слова, выражения, словечки, хохмы 2014 года, не стала мешать пойманным в сеть словам и дала тому, на что в действительности ушел год, прозвучать и пробежать перед глазами рапидом - за несколько часов.
Получился театр одного актера - разговор русского человека с самим собой. Но не русского Марка Аврелия, а русского Лукия, который рассказывает, как он по ошибке превратился в ишака, да так и не смог пока вернуться в прежний, человеческий облик.
За последние несколько десятилетий вышло множество словарей различных типов - от собрания архаизмов, вроде «Русского словаря языкового расширения», которым А. И. Солженицын мечтал дать толчок речевому сознанию современников, до словарей сквернословия, вырванных из контекста «живого великорусского языка» и заламинированных-запластинированных, словно мертвецы Гюнтера фон Хагенса, или словарей цитат, всякий раз напоминающих, что выражение «улица корчится, безъязыкая», во-первых, принадлежит В. В. Маяковскому, а во-вторых, давно уже не соответствует действительности.
«Улица корчится», да, но - языкастая, клыкастая, зубастая и - пластинирующая себя самое, т. е. не готовая забыть и выплюнуть ни одного изгиба, ни одной новой запечатленной в сетевом обиходе харкотины.
А из-за угла выглядывают озадаченные любовники языковой улицы - лингвисты, которые ставят диагноз уличному, сетевому человеку. Покажите язык: да он весь в словах ненависти. Зачем вы так перекручиваете это слово?
Лингвисты понимают, что у всей этой новизны колоссальная историческая память. Но и опасаются: ведь если это так, то переживаемое сегодня - это, возможно, историческая ось, за которой наступят времена, откуда уже никому нельзя будет - нет, не вернуться, конечно, ведь вернуться во времени никуда нельзя, - а просто понять то, что писали и говорили всего 40-50 лет назад. Из нового речевого опыта все более непонятным становится опыт старый.
В центре русского общественно-политического словаря последних двух лет - русско-украинский, российско-украинский, советско-украино-российский конфликт, который в СМИ разных стран называют то «кризисом в/на/вна Украине», то «последствиями аннексии Российской Федерацией Крыма», то «агрессией России против Украины», то «русско-украинской войной», то… можно составить довольно длинный список обозначений, за каждым из которых возможна и своя политическая лексикография.
Но Марина Вишневецкая не политический лексикограф, и она впустила в свою книгу разных наблюдателей языка - от лингвистов и лингвоконфликтологов, Ирины Левонтиной или Максима Кронгауза, до художников, находящих хлесткие словесные формулы эпохи, вроде Дмитрия Врубеля, автора знаменитого поцелуя Брежнева и Хоннекера на бетоне Берлинской стены, который (Врубель, а не поцелуй) дал такую емкую характеристику «Русского мира»: «Это не Россия встаёт с колен. Это СССР вылезает из гроба».
Жадность, с какой Марина Вишневецкая не столько наблюдает, сколько проговаривает на разные голоса продукцию распоясавшихся носителей, и понятна, и, временами, заставляет читателя думать о некоторой перегрузке, о пережиме пластических упражнений, об испускании маловысокохудожественных испражнений, о порождении речевых уродцев, быстро разбегающихся по соцсетям и собираемых в неразлагаемых отстойниках, сетевых хранилищах, а то и поразительных инкубаторах химер, вроде «Луркоморья» и составляемых самими пользователями словариков сетевых жаргонов.
Время, в которое Марина Вишневецкая издает свой словарь, для судеб посоветской России - трагическое. Можно как угодно, в зависимости от гражданского темперамента и политической квалификации говорящего, называть то, что происходит в пограничье Российской Федерации и Украины, но в отношениях русского и украинского языков, а также в отношениях внутри русскоязычных сообществ РФ и Украины, произошли пока трудно обозримые изменения. Дело идет не только о так называемых этнофолизмах - речениях, так или иначе унижающих, диффамирующих и дисквалифицирующих носителей близкородственного языка. Сама среда, пресловутый дискурс, в котором живет общественность наиболее близких другу друг стран-наследниц СССР, подчинен саморазвивающейся логике конфликта.
Алексей и Елена Шмелевы, Ирина Левонтина, Максим Кронгауз в нескольких интервью, включенных в книгу, то и дело терпеливо объясняют, как называется то, что происходит с русским языковым сообществом. Но в календаре лингво-историодраматурга, каковым выступает Марина Вишневецкая, господствует не спокойное «разъяснялово», как это с недавних пор называется по-русски, а бешеное размножение речевых химер и кентавров, ехидн и минотавров, всякого «Мегажирья», в которое превращается невинное Межигорье с Януковичем и его страусами, «крымирвали» вместо «кремировали» и десятков, если не сотен других подобных продуктов словообразования, за которыми теперь так легко следить технологически, но которые так трудно перечитывать психологически вместе с политическим дневником 2014 года.
Мы находимся в самом глазу урагана, в его, на первый взгляд, такой тихой точке, куда, однако, очень скоро, возможно, и засосет всех одновременно и мега-разговорчивых, и - таких молчаливых россиян. Вот почему особенно интересны словники хитов политического дискурса, который дает, например, живущая в Киеве русская журналистка Ксения Туркова. Марина Вишневецкая щедро встраивает в свой словарь чужие лексические собрания (например, словарь украинской революции Елены Рыковцевой), не распатронивая их, а - большими кусками. Они одаривают читателя редкостной возможностью стать третьим или четвертым в диалоге, который ведут из Киева Ксения Туркова, из Волгограда Иван Курилла, из Москвы - многие, в том числе, и автор этих строк.
В этом диалоге есть что-то от психоделики - слишком уж, перефразируя слова Ленина о Сталине, «острые» блюда» приготовила нашему поколению эта языковая эпоха. Пока они больше вегетарианские, кухня нового официоза и народные полевые «новорусские» кухни в окрестностях театра военных действий. Но динамика речевой агрессии, недоверия к собеседникам, угроз и оскорблений была бы совершенно невыносимой, если бы составительница словаря не снабдила его хронологической таблицей основных политических событий 2014 года.
Марину Вишневецкую можно обвинить только в одном: она не дает читателю опомниться от творческого угара своих соотечественников. Иной раз думаешь, что и она сама, а не только сетевики и журналюги, хипстеры и крымнашисты, подсела на штуку, о которой спрашивают людишки, называемые кремлеботами и кремлевскими троллями. Эти люди без лица думают, что «знатно троллят» блогеров-пацифистов, всяких «либерастов», «пиндосских подстилок» и прочих «иностранных агентов», жалких слуг мировой закулисы, действующих за «печеньки госдепа» или иные грантоподобные подачки. Правда, тролли, в отличие от тех, кого они поносят, все под маской. Коллективная инкогнида ссыклива. В силу крайней бедности жанрового репертуара своих анонимок они вынуждены высасывать из пальца все новые и новые словечки, запуская те в сеть, и без того уже кишащую похожими уродцами. По слухам, именно так поступали чекисты, когда готовили свержение Н. С. Хрущева, вбрасывая через интеллигентское сообщество невзыскательные частушки, которые едва ли могли возникнуть спонтанно, но зато прекрасно укладывались в официальную линию - темный и бессмысленный лысый трикстер с фаллом-кукурузиной должен уступить место герою-фронтовику. Как и на закате хрущевской оттепели, людей, ведущих арьергардные бои с цензурой, эта вот порода, «крапивное семя», как говорил классик, обычно спрашивает: «Какую траву они курят? Хочу такую же!»
Подсаженные государством и собственным образом жизни «на иглу», обвиняют в своем грешке других - за их (нашу) зависимость от всей этой дикой, нелепой, уродской, но и прекрасной в своем богатстве, тупой, но такой пряной в своей тупости; зависимость от прямой реальности современного русского сетевого языка.
Завидую человеку, который сможет систематизировать собранный Мариной Вишневецкой материал без того, чтобы сказать: «Общество не хочет признавать себя таким, какое оно есть, и вместо переделки своего мира предлагает себе самому и своим наблюдателям круто, резко, болезненно обтрепать языковую ткань, сделать трагическое повествование трагикомическим и просто фарсовым.
Объявить сущее - фантасмагорией, а желанное, чаемое - настоящей реальностью».
Понимать, кто же носитель этого языка, кого показала книга, сложенная Мариной Вишневецкой, предстоит - кому? Не уверен, что тому, кто владеет этим языком как родным. Вся надежда только на тех, кому этот язык - чужой.
Отсюда:
http://ru.rfi.fr/kultura/20150705-leksikograf-v-adu/