В ТОМ НЕЗАБЫВАЕМОМ АПРЕЛЕ
© Альманах «Еврейская старина»
АРТУР ШТИЛЬМАН
В ТОМ НЕЗАБЫВАЕМОМ АПРЕЛЕ
(50 лет назад - триумф Вана Клиберна в Москве)
Каждый, кто жил тогда в Москве сохранил свои воспоминания о тех незабываемых апрельских днях 1958 года, взволновавших музыкантов, любителей музыки, да и просто людей, от музыки очень далёких, но испытавших на себе нечто доселе неизведанное. Виновник этого события оказал глубокое влияние не только на музыкантов-профессионалов, но стал неким символом музыки, как таковой для самых широких масс людей, никогда до того не подозревавших, что они смогут слушать и полюбить музыку, а также символом новых политических реалий, ставших возможными, благодаря «новому курсу» проводимому Хрущёвым в отношении Запада и Соединённых Штатов Америки.
Символом этим стал молодой американский пианист, прибывший на первый Международный конкурс им. Чайковского в 1958 году. Называли его по-русски не совсем правильно, но так привыкли, что и теперь он сам любит, когда его называют по-московски - Ван Клиберн.
Триумф молодого американца, «момент истины» - объявление имени победителя, да и сами триумфальные выступления, услышанные в концертном зале и даже по телевидению, вызывали среди музыкантов не всегда однозначные реакции. Различное отношение к происходящим событиям во многом зависело от их места в табели о рангах, от степени «патриотизма», а вернее всего - от принадлежности в элитному слою солистов-исполнителей.
Слухи о гениальном американце, ученике Розины Левиной, стали распространяться в Московской Консерватории сразу же после начала конкурса пианистов. После первого выступления Клиберна на конкурсе, вся Консерватория была полна рассказами счастливцев, которым повезло попасть в Большой Зал Консерватории в тот исторический день. Впоследствии московское радио передавало записи его выступлений на всех трёх турах.
Профессор Розина ЛЕВИНА
Только последний заключительный концерт призёров конкурса транслировался по телевидению. Затем также транслировались концерты победителя с оркестром и соло.
Поразительно, что совершенно гипнотический дар Клиберна никак не «рассеивался» на экранах телевизоров, как это часто происходило даже с самыми прославленными исполнителями - всё же экран, как нам всегда казалось, не мог дать полного впечатления от игры артиста в концертном зале при живом исполнении. Оказалось же, что при масштабе дарования Клиберна, его невероятном обаянии и гармоничном сценическом облике, его выступления не только ничего не теряли в телевизионной трансляции, но вовлекали в ряды любителей музыки буквально миллионы телезрителей, впервые в жизни осознавших силу воздействия музыки на свои души. Уборщица одного из московских учреждений рассказывала моей знакомой: «Знаешь, я всегда выключаю телевизор или перевожу на другую программу, как дают эту музыку - оркестр там, или что… А тут… Парень молодой, мальчик совсем - играет, а я сижу и плачу… Сама не знаю что со мной, ведь никогда эту музыку и не слушала, а тут оторваться не могу, так бы и сидела всё время». Это очень показательная реакция на воздействие исполнительского искусства, правда в руках гения, на абсолютно неподготовленную аудиторию. В результате в те дни родилось совершенно новое отношение к музыке и фортепиано, и количество желающих учиться игре на рояле в музыкальных школах выросло в течение нескольких недель во много раз.
Что же такое особенное произошло в Большом Зале Консерватории, когда Ван Клиберн сыграл программу первого тура? Как это ни странно, но чёткого ответа ни один свидетель события не мог дать сразу, как и выразить сколько-нибудь членораздельно свои впечатления - все они были в каком-то зачарованном состоянии и не были способны передать ясными словами переполнявший их восторг. В Консерватории можно было видеть в те дни многих студентов, да и не только студентов, с какими-то рассеянно-улыбающимися лицами, поглощёнными своими мыслями от чего-то совершенно экстраординарного. Оглядываясь назад, понимаешь, что удивительного во всём этом ничего не было - далеко не каждому доводилось услышать на сцене живого гения. Старшее поколение пианистов, слышавшее самого Рахманинова, теперь совершенно ясно высказывалось, что в игре молодого американца узнавали и услышали «молодого Рахманинова».
Ответ на вопрос, - в чём заключается отличие гения исполнительского искусства от самого большого таланта наверное довольно прост: гений это гигантский талант за ощутимой гранью самого большого дарования, воздействие которого столь велико, что мы теряем способность его аналитического восприятия. Это и происходило с теми слушателями, которым посчастливилось услышать Клиберна на первом туре Конкурса им. Чайковского.
Если для счастливцев, слышавших Вана Клиберна на всех турах, никаких сомнений в гении молодого американца не было, то в жюри конкурса дело обстояло совсем не так просто. О некоторых деталях голосования мне стало известно от моего профессора Д. М. Цыганова, который сам был членом жюри конкурса скрипачей.
Он, как и многие другие, находился в каком-то сомнамбулическом состоянии в течение всего конкурса пианистов. Он посещал все прослушивания, в которых участвовал Ван Клиберн. Так как он был причастен к конкурсу и был близко знаком с одним из самых знаменитых профессоров Московской Консерватории Г. Г. Нейгаузом, бывшим ещё до войны его партнёром по исполнению камерной музыки, то информация, которой он делился в своём классе, была, пожалуй, наиболее достоверной. Позднее это было подкреплено небольшой, но объективной и содержательной книгой Софии Хентовой - «Вэн Клайберн».
Как уже было сказано, далеко не все московские пианисты реагировали радостно на появление Клиберна на московской сцене.
Идол московских пианистов и значительной части музыкальной публики - Святослав Рихтер, был членом жюри конкурса и, согласно информации Д. М. Цыганова, оценил игру Клиберна по 25-балльной шкале на двух первых турах в… единицу! Правда по другим свидетельствам Рихтер поставил 25 баллов Вану Клиберну, и, по-видимому, Льву Власенко. В обоих случаях эти оценки не могли сыграть никакой роли, как самые крайние, и по правилам международных конкурсов не принимались во внимание при подсчёте очков. После окончания конкурса С. Т. Рихтер выразил своё мнение об игре Вана Клиберна в газетной статье. Мнение это, в силу свойственной Рихтеру импульсивной непоследовательности, возможно и подкрепляет некоторые подозрения в том, что он мог поддаться своему настроению и поставить единицу. Документальным подтверждением того или иного, однако, вряд ли сегодня кто-нибудь обладает.
Можно также предположить, что феноменальный успех молодого пианиста сильно взволновал Рихтера, почувствовавшего угрозу своему имиджу гения - двум гениям на одном историческом отрезке времени и в одном жизненном пространстве, было, безусловно, тесно. Особенно в советском понимании ценности исполнительского искусства, которое могло быть действительно ценным только при условии привязанности его к идеалам социалистического реализма и русской фортепианной школы (скрипичной, вокальной, контрабасовой или любой другой).
Финальное выступление с Кириллом Кондрашиным
Хотя последнее условие и было в данном случае соблюдено - учительница Вана Клиберна Розина Бэсси-Левина была ученицей профессора В. И. Сафонова, имя Розины на «Золотой доске» Московской Консерватории можно видеть и сегодня, но всё же представляла теперь США. Как ни парадоксально, но именно этот факт и бесспорная политизация Конкурса им. Чайковского дали возможность по заслугам оценить игру юного гения американского пианизма. Хрущёв сразу понял выгоды справедливой оценки игры молодого американца для своего нового курса - политики детанта - разрядки напряжённости между Востоком и Западом. Конечно такая «справедливость» выглядела и тогда сомнительно - как можно ставить в заслугу властям, разрешившим присудить главный приз не советскому пианисту, а американцу? Но все эти соображения отходили на второй план, так как большинство непредубеждённых музыкантов всех специальностей радостно приветствовало финальное решение жюри.
***
Чем же всё-таки отличалась игра Клиберна от большинства других, безусловно высокоталантливых участников Конкурса? Обладал ли он большей виртуозностью? Или он как-то особенно исполнял популярные классические пьесы фортепианного репертуара? При первом знакомстве с его игрой любой анализ её, как уже говорилось, не умещался в обычные рамки оценок и критики. Разумеется, Ван Клиберн был грандиозным виртуозом (хотя при этом далеко не всегда играл безупречно точно), конечно Клиберн обладал даром завораживать публику своим проникновением в стиль и высшую духовность исполняемых сочинений. Он удивительно гармонично и обаятельно выглядел на эстраде - скромно, целиком погруженным в музыку, совершенно естественно вовлекая в сопереживание всех своих слушателей.
Если рассмотреть главные элементы игры на фортепиано - звук, динамику, ритм, все возможные виды техники - как «тяжёлой» виртуозной техники октав, аккордов, скачков, так и тончайших, «хрустальных» пассажей при самом лёгком прикосновении к инструменту, особенно в самом тихом нюансе «пиано», то даже сегодня, прослушивая записи живого исполнения 50-летней давности, мы приходим в восторг от всего этого сверкающего богатства! Но самое главное, чем поражал тогда молодой артист - полное подчинение всех высших технических и звуковых возможностей пианиста духу, «душе» исполняемых, лучше сказать - «рассказанных» его руками знакомых, популярных фортепианных пьес, которые внезапно ожили, засверкали своими первозданными красками столь ярко, что стало казаться, что сочинений этих до этого времени мы даже и не слышали! И при этом игра Клиберна была совершенно естественной, никогда не надуманной, до такой степени естественной, что казалось - никакая другая интерпретация вообще невозможна!
Конечно он обладал совершенно удивительным звукоизвлечением - его звук тянулся во времени, он начинался не с удара пальца по клавише, а каким-то непостижимым образом именно со звука. Этот длинный звук давал ему возможность буквально петь на фортепиано, как будто тон этот извлекался мастерским смычком на струнном инструменте, а не прикосновением пальцев к клавиатуре. Звук этот проникал в души слушателей, ведомых поразительным слиянием гармонии мастерства пианиста и гениальности самой музыки.
Это ценнейшее звуковое качество сразу поразило слушателей уже в первом же сыгранном им сочинении на 1-м туре Конкурса - Прелюдии и Фуге Баха си-бемоль минор из «Хорошо темперированного клавира». Второе сочинение программы первого тура - Соната Моцарта до-мажор - была сыграна совершенно фантастически! «Сколько в каждом произведении (Моцарта) меняющихся эмоций, тонких душевных состояний! Как трудно уловить, что же главное, что сделало сочинение бессмертным…» - говорила Розина Левина своим студентам. Именно это мы услышали в игре её ученика в Сонате Моцарта - тончайшая смена динамики, неожиданные, захватывающие дух внезапные смены нюансов и настроений, острейшее ощущение гармонических красок - всё это воссоздало в краткие мгновения неимоверную глубину музыки Моцарта. Вторая часть - в эпизоде на остинатном басу - явственно перекликалась с эпизодами «Реквиема» Моцарта. В общем - это было музыкальным чудом, возникшем в нашем присутствии, и потому чудом вдвойне!
В программу первого тура входило обязательное сочинение - «Вариации на оригинальную тему» Чайковского. Прослушивая запись этого сочинения много лет спустя, каждый раз испытываешь то же восторженное чувство, которое возвращает нас снова в те незабываемые весенние дни.
Клиберн нашёл в этом, довольно редко исполняемом сочинении, такой волнующий романтизм и тонкость ассоциаций с «Временами года», то есть истинный лиризм Чайковского, что от многих вариаций у слушателей наворачивались слёзы на глазах! Одну из вариаций скерцозного характера Клиберн исполнил с симфоническим размахом, напоминая действительное звучание симфонического оркестра. Вообще говоря, его совершенно необъяснимое духовное и эмоциональное родство с характером и духом музыки русских композиторов поразило Розину Левину с самого начала занятий с Клиберном в Джульярдской Школе. Откуда у американца ирландского происхождения было такое тонкое чувство сокровенной сущности музыки Чайковского и Рахманинова, Скрябина и Прокофьева? Пути Господни…
Это и заставило её убедить Клиберна принять участие в Конкурсе в Москве. Она была уверена, что именно в Москве это особенно тонкое восприятие и исполнение русской музыки будет оценено по заслугам. Но прейдём к другим сочинениям, исполненным на 2-м туре.
Знаменитый Этюд Листа «Мазепа» - произведение невероятной технической трудности, было сыграно Клиберном опять же исключительно интересно по своему необычному замыслу и симфоническому масштабу звучания фортепиано. Несмотря на некоторые технические неточности, которые, как ни странно иногда сопутствовали его исполнению, они ничего не меняли ни в оценке исполнения слушателями, ни в оценке членов жюри. Эмиль Гилельс - председатель жюри конкурса пианистов и всемирно известный артист - сам стал после первого же тура восторженным поклонником искусства молодого американца, не придавая никакого значения мелким погрешностям в исполнении Клиберна. Он увидел и оценил в нем, прежде всего гениального музыканта.
Во втором туре самыми главными сочинениями, произведшими настоящий фурор, были «Фантазия» Шопена, Соната Прокофьева №6 и Рапсодия Листа №12.
Д. М. Цыганов рассказал со слов профессора Г. Г. Нейгауза о реакции члена жюри Льва Николаевича Оборина на исполнение Клиберном «Фантазии» Шопена. Надо сказать, что профессор Л. Н. Оборин был признанным «шопенистом», завоевавшим на Международном Конкурсе им. Шопена в 1927 году в Варшаве 1-ю премию. На вопрос Нейгауза, как Оборину понравилось исполнение «Фантазии» Шопена Лев Николаевич ответил примерно так: « Да признаться, не очень… Манерничает много, знаете ли, головой поводит…» «Так это он с Богом разговаривает, Лев Николаевич! - с горячностью воскликнул Нейгауз . - Это то, что нам с Вами не дано!» Эти слова Нейгауза Цыганов повторял много раз и при этом заразительно смеялся сам.
Рапсодия Листа №12, часто исполнявшаяся поколениями пианистов, тоже оказалась совершенно другим сочинением, в полном смысле этого слова. София Хентова в своей книге о Клиберне очень проницательно охарактеризовала те качества интерпретации Клиберном этой Рапсодии, которые не только сделали его самого центральным событием Конкурса, но и сделали саму музыку Листа совершенно «новой» и порой неузнаваемой, настолько истолкование этой пьесы отличалось от всех представлений об этом произведении:
«Основная принципиальная особенность интерпретации Рапсодии заключалась в глубинном проникновении в национальную сущность музыки… Клиберн развернул Рапсодию как широкую романтическую картину венгерского национального эпоса». «Каждый эпизод, каждая фраза имели свой программный образно конкретный смысл». Да, слушателям действительно «виделись» почти зримо образы венгерской деревни, событий истории. «… Двенадцатая Рапсодия ожила, я так много в ней услышал…Ван Клиберн передал настоящую народную музыку с тем внутренним богатством, свободной и поэтической лёгкостью, с которой поёт народ…» - говорил восхищённый Г. Г. Нейгауз.
В этой пьесе Клиберн продемонстрировал свою беспредельную творческую способность к перевоплощению, богатство душевного мира и огромную силу артистического воображения. Такое полное слияние воедино музыки с её воплощением, рождая музыкальное чудо, бывает лишь раз в жизни целого поколения, а иногда и звёздным часом самого артиста…
***
О финальном выступлении Клиберна на конкурсе написано множество статей и дано много интервью, как зрителей, так и членов жюри. Сказать, что его исполнение концертов Чайковского и Рахманинова было триумфом, значит не сказать ничего. Это событие было конечно в первую очередь настоящим праздником музыки, но оно стало и отправной точкой переосмысливания многих незыблемых ранее постулатов об абсолютном превосходстве советской исполнительской школы во всём мире.
Не нужно сравнивать исполнение (наверное лучшее в СССР) Концерта Чайковского Эмилем Гилельсом с исполнением Клиберна. Просто всё, что представил Ван Клиберн в Москве на конкурсе пианистов, было совершенно иным - как по подходу к стилю произведений, так и по подходу к самой природе фортепианной техники и звукоизвлечения. Эти компоненты игры, воплощённые в сочинения композиторов различных стран и эпох с невероятной силой экспрессии и воображения, оставили в нашей памяти неизгладимый образ того весеннего месяца и образ молодого артиста, неизвестного до того времени, неожиданного, непредвиденного и…
Всё же нужно сказать, что один человек это не только предвидел, но и знал о предстоящем появлении Клиберна. Этим человеком был, несомненно, выдающийся советский пианист, сам участник этого Конкурса - Лев Власенко. Незадолго до начала конкурса в поле зрения Власенко попали рецензии на английском языке, в которых говорилось о «будущем гении американского пианизма». Когда Власенко пришёл с этими рецензиями к ответственным лицам из оргкомитета Конкурса им. Чайковского, то ему посоветовали не волноваться, а рассматривать это как обыкновенную американскую рекламу, ничего собой серьёзного не представлявшую. Таким образом, один человек из всех участников и членов жюри знал до открытия Конкурса, какой сюрприз ожидает их всех в скором времени…
***
13 апреля 1958 года было воскресеньем. Среди дня были объявлены результаты Конкурса пианистов. Когда Ван Клиберн позвонил своей матери, то он был очень удивлён тем, что в Америке уже все знают об этой новости. «Разве у нас знают об этом?» - был его вопрос. «Разве у нас знают… - рассмеялась она. - Об этом уже знают все».
Придя в Московскую Консерваторию в понедельник 14 апреля, и не зная ещё ничего (живя в Москве!) о результатах Конкурса пианистов, я увидел довольно много растерянных лиц. Честно говоря, первое, что пришло в голову - «Значит, Клиберну первой премии всё-таки не дали…». Почему-то казалось, что так, как думаю и чувствую я, думают и чувствуют все. Ну, почти все, за исключением, быть может, заядлых секретарей комитетов комсомола и парткомов. Но я ошибся. Лица многих студентов растеряны, как оказалось, были потому, что именно американский пианист, а не советский стал победителем первого Конкурса им. Чайковского. А потому сенсацией стал сразу не только сам первый призёр, но и Конкурс, советский первый международный конкурс, который был проигран иностранцу, да ещё американцу…
Сегодня мне многие скажут, что дело было не совсем так, - просто лица у многих студентов были такими растерянными оттого, что они ждали скорее поделённой первой премии, не сомневаясь в желании советских членов жюри любой ценой провести и советского пианиста Льва Власенко на первую премию. Может быть и так. Но это только подчёркивает общее чувство некоторой растерянности - и от победы американца, и от самого факта возможности присуждения ему первой премии. Уже все знали о том, что председатель жюри Эмиль Гилельс лично говорил с Хрущёвым относительно его мнения (то есть разрешения) о присуждении главного приза американскому музыканту. «Если достоин, то давайте…», - таким был ответ, согласно многим источникам.
Хрущёв был гораздо более умным и искусным политиком, чем это казалось всем, наблюдавшим его со стороны. Он прекрасно себе представил пропагандистскую выгоду такого решения. И действительно, на Западе это сыграло очень большую роль в создании иного, «человеческого имиджа» советского лидера. Хрущёв стал появляться на фотографиях вместе с Клиберном, что способствовало его популярности не только на Западе, но и у себя дома. С этого времени Ван Клиберн стал неким музыкальным «свадебным генералом» - участником всех встреч советских руководителей с американскими или даже более многосторонних. Клиберн выступал в Белом Доме и при Президенте Эйзенхауэре, и при Кеннеди, и при Картере. Кажется, что он выступал там при посещении Белого Дома и Путиным. Всякий раз, когда Клиберн исполнял свою обработку песни Соловьёва-Седова «Подмосковные вечера», а «хор», подпевавший ему и состоявший из Президентов, Премьеров, их жён и помощников, то казалось, что это происходит не в Белом Доме, а где-то в Подмосковном доме отдыха… Как бы то ни было, но нужно сказать, что Ван Клиберн и его московский триумф сыграли безусловно положительную роль в процессе детанта между Востоком и Западом, хотя и не слишком надолго... Душа и талант Клиберна сыграли в этом процессе свою роль.
***
Как же сложилась дальнейшая судьба американского гения? Завоевал ли его пианизм весь мир, как это казалось, было неизбежным? Оказало ли его явление в Москве своё влияние на советскую исполнительскую школу? Сегодня, через 50 лет после тех событий, мы можем ответить на эти вопросы более или менее ясно.
Прежде всего - Клиберн объехал со своими концертами практически все континенты и бесконечное количество стран. Карьера его, как концертирующего пианиста, дающего по 120 концертов в год, не могла быть долговечной. Ещё до конкурса у него было обнаружено заболевание крови - гемофилия - что отражалось на его утомляемости и сравнительно небыстром восстановлении нервной и эмоциональной энергии (в дни своего первого пребывания в Москве он консультировался с крупнейшим советским специалистом в области заболеваний крови проф. И. А. Кассирским).
Итак - карьера Вана Клиберна как концертирующего пианиста продолжалась менее полутора десятка лет. Он сделал довольно много записей на пластинки произведений Шопена, Листа, Чайковского, Бетховена, Моцарта, Брамса, Прокофьева, Грига, Мак Дауэла, Рахманинова, Шумана. То есть его репертуар был многогранным и достаточно большим. Но, во второй половине 70-х годов он стал выступать всё реже, изредка посещая Москву, снова приводя в восторг своих постаревших поклонников и поклонниц. Если говорить честно, он играл по-прежнему тонко, стильно, одухотворённо и виртуозно-законченно, но было ясно, что Звёздный час был пережит как им, так и нами вместе с ним, в те до сих пор волнующие дни апреля 1958 года.
Несколько лет назад Ван Клиберн выступил в Вашингтоне в Кеннеди Центре на концерте, посвящённом защите животных. С ним вышла кланяться после его выступления чья-то прелестная маленькая собачка. Был весь городской бомонд - известные сенаторы, послы, знаменитости. И много наших эмигрантов. Проделав путь в 250 миль до Вашингтона из Нью-Йорка я понял, что это стоило сделать хотя бы ради одной пьесы - американского Гимна.
Клиберн, всегда начинающий выступления в Америке с исполнения Гимна, вложил в это достаточно заигранное сочинение такую одухотворённость и глубину, что оно зазвучало так, как будто никогда до этого не исполнялось. В самом, конечно, позитивном смысле этого слова (многие современные исполнители и дирижёры так уродуют хорошо знакомые сочинения, что они действительно становятся «неузнаваемыми», но конечно, в ином значении этого слова). Уже одним этим своим качеством, таким памятным по его выступлениям в Москве, он сразу «перенёс» нас в те далёкие дни.
Основная часть программы состояла из сочинений Брамса и Шопена. На бис, как и в былые времена, он исполнял бессмертное «Посвящение» Шумана-Листа. Если его игра теперь (ему в этом году исполнится 74 года!) и не несёт в себе такого эмоционального заряда, как в былые времена, то всё равно она оказывает на слушателей исключительно одухотворённое и, безусловно, эмоционально-обогащающее воздействие. Как и все артисты, Ван Клиберн положительно относится к знакам отличия. Недавно он был награждён в России каким-то вновь учреждённым орденом. Судя по фотографии, орденоносец Клиберн наградой очень доволен.
Каков объективный вклад Клиберна в мировую фортепианную культуру?
Если мы будем анализировать его выступления первых лет после конкурса, то прежде всего следует отметить его исполнение Концерта Брамса №2. Оно стоит, пожалуй, как в записи с Чикагским оркестром, так и в московской записи с Кириллом Кондрашиным и оркестром Московской Филармонии, на высоте недостижимой для всех его современников - как знаменитых в его годы, так и после его практического ухода с эстрады. Концерт Чайковского так и остался, как в записях, так и в нашей памяти - образцом полного слияния гения композитора с гением исполнителя. То же самое можно сказать и об исполнении Клиберном Третьего Концерта Рахманинова. Пожалуй уже одного этого немало, чтобы причислить его к исполнителям, оказавшим огромное влияние на музыкальный мир середины ХХ века.
Хотя Америка всегда была пресыщена мировыми именами на концертной эстраде, и Клиберну пришлось после победы на Конкурсе заново «держать экзамен» перед нью-йоркскими слушателями, но и они признали справедливость той славы, которая сопутствовала его московскому триумфу. Были конечно голоса критиков, убеждённых в том, что игра Клиберна связана с «великими именами прошлого». Но этому только можно порадоваться, как тогда, так и сегодня. Это «прошлое» представлялось Рахманиновым, Гофманом, Иосифом Левиным, позднее Горовицем, и ни в какой мере такой эпитет не снижает этической и музыкальной ценности искусства Клиберна.
***
Небезынтересно взглянуть сегодня на отзывы известных советских музыкантов - членов жюри Конкурса. Вот что написал Эмиль Гилельс в статье «Искусство сближает народы» («Правда», 15 апреля 1958 г):
«Ван Клиберн - двадцатитрёхлетний американский пианист - показал себя законченным артистом, музыкантом редкого дарования и поистине неограниченных возможностей»
«В лице Вана Клиберна, молодого американского пианиста, получившего первую премию, мы встретились, безусловно, с явлением гениальным », - писал Генрих Густавович Нейгауз.
На этом фоне довольно забавно выглядит отзыв Святослава Рихтера, так и не понявшего значения искусства Клиберна, написавшего в «Советской культуре» (19 апреля 1958 г.) следующее: «Клиберна следует отнести к той категории начинающих артистов (курсив мой - А. Ш), которые играют «самих себя», а не замысел композитора, воплощённый в нотном тексте, пока годы упорной работы не приносят с собой зрелости и столь важного для художника качества, как чувство стиля». Последнее утверждение звучит особенно курьёзно для пианиста, «прокофьеизировавшего», если можно так выразиться, все сочинения, к которым он сам прикасался - от Гайдна до Чайковского и Равеля. Так же сильно он заблуждался и в «начинающем артисте», признанном всеми, кроме него, не только зрелым мастером, но и «гениально одарённым» по мнению учителя Рихтера - Нейгауза.
В действительности Ван Клиберн выступил впервые с Концертом Чайковского в 10-летнем возрасте, и в 1954 году дебютировал с ним в Карнеги-Холл с оркестром Нью-йоркской Филармонии под управлением Дмитрия Митропулоса! Хотя и в последние два года перед Конкурсом, карьера Клиберна несколько застопорилась из-за отсутствия спонсоров для рекламы и выступлений с крупнейшими оркестрами, тем не менее всякий раз, когда он выступал, он везде имел огромный успех и встречал один и тот же вопрос многих критиков и слушателей - почему он так редко выступает? Как будто это было неясно им самим…
Удивительный отзыв получил Ван Клиберн в Москве с совершенно неожиданной стороны - от одного из крупных музыкальных чиновников Министерства Культуры СССР З. Г. Вартаняна. Вот что он писал в статье «После конкурса»:
«Драгоценные качества индивидуального видения не столь уж часто можно встретить у наших молодых музыкантов. Напротив - массовый недостаток наших молодых исполнителей - в их творческой нивелированности и однообразии, в отсутствии у многих из них ярких, самобытных почерков… Видимо, похвальное стремление неукоснительно следовать авторскому тексту подчас стало пониматься у нас упрощённо, как требование главным образом технической безупречности…» ( «Советская культура», 28 мая 1958 года).
Почему такой ответственный чиновник написал столь ясно об отставании советской исполнительской школы и с ясным признанием этого? Вероятно потому, что Вартанян сам был музыкантом - в отличие от его коллег. Он был прекрасным кларнетистом, одним из призёров Всесоюзного конкурса 1935 года, и его совесть музыканта и ответственность перед собой не позволяли ему промолчать. Это очень редкий случай в советской музыкальной критике за все послевоенные годы и потому он должен быть отмечен даже сегодня.
Наконец зададим себе в связи с такой оценкой положения вещей, данной Вартаняном, главный вопрос - оказало ли появление Клиберна какое-нибудь влияние на советскую пианистическую школу? Пожалуй лучший ответ на этот вопрос дал опять же мудрый, проницательный и саркастический Нейгауз: «Если бы Клиберн жил у нас, то его бы не выпустили ни на один международный конкурс прежде, чем не сравняли бы с газоном». В общем и сегодня кажется, что в жизни всё осталось тогда по-прежнему - Ван Клиберн был сам по себе, а советская пианистическая школа, несомненно сильнейшая в мире в деле подготовки виртуозов и блестящих пианистов, всё же осталась такой же, какой и была - сама по себе…Исключением был, кажется единственный советский пианист - Владимир Ашкенази, который вскоре после победы на 2-м Конкурсе им. Чайковского и сам стал иностранцем…
***
…Давно осела пыль баталий на 1-м Международном Конкурсе им. Чайковского. За 50 лет произошло много эпохальных событий. Но Ван Клиберн хранит верность своим переживаниям полувековой давности, Он продолжает время от времени посещать Россию. Когда он сыграл свой прощальный концерт в Москве в те апрельские дни перед отъездом домой, он обратился к своим слушателям по-русски. В частности он сказал: «Сегодня, когда я должен сказать вам - “до свидания» - моё сердце полно воспоминаниями и грустью. До конца дней я не смогу забыть вашей доброты… Большое спасибо!» Он оказался верен этим словам и своим чувствам. Верными нашим чувствам и незабываемым воспоминаниям, остаёмся и мы все, пережившие в те дни своей молодости волшебные мгновения «музыкальной весны». И мы, в свою очередь будем всегда хранить в памяти и сердцах музыку, «рассказанную» его руками.
P.S. Понимая, что описанные события могут больно ранить поклонников С. Т. Рихтера, автор тем не менее счёл важным их публикацию и рассмотрение в исторической ретроспективе событий хотя бы и 50-летней давности.
Февраль 2008 г. Нью-Йорк
<Спасибо М. Г. за присланную запись статьи. - evakroterion>
АРТУР ШТИЛЬМАН
В ТОМ НЕЗАБЫВАЕМОМ АПРЕЛЕ
(50 лет назад - триумф Вана Клиберна в Москве)
Каждый, кто жил тогда в Москве сохранил свои воспоминания о тех незабываемых апрельских днях 1958 года, взволновавших музыкантов, любителей музыки, да и просто людей, от музыки очень далёких, но испытавших на себе нечто доселе неизведанное. Виновник этого события оказал глубокое влияние не только на музыкантов-профессионалов, но стал неким символом музыки, как таковой для самых широких масс людей, никогда до того не подозревавших, что они смогут слушать и полюбить музыку, а также символом новых политических реалий, ставших возможными, благодаря «новому курсу» проводимому Хрущёвым в отношении Запада и Соединённых Штатов Америки.
Символом этим стал молодой американский пианист, прибывший на первый Международный конкурс им. Чайковского в 1958 году. Называли его по-русски не совсем правильно, но так привыкли, что и теперь он сам любит, когда его называют по-московски - Ван Клиберн.
Триумф молодого американца, «момент истины» - объявление имени победителя, да и сами триумфальные выступления, услышанные в концертном зале и даже по телевидению, вызывали среди музыкантов не всегда однозначные реакции. Различное отношение к происходящим событиям во многом зависело от их места в табели о рангах, от степени «патриотизма», а вернее всего - от принадлежности в элитному слою солистов-исполнителей.
Слухи о гениальном американце, ученике Розины Левиной, стали распространяться в Московской Консерватории сразу же после начала конкурса пианистов. После первого выступления Клиберна на конкурсе, вся Консерватория была полна рассказами счастливцев, которым повезло попасть в Большой Зал Консерватории в тот исторический день. Впоследствии московское радио передавало записи его выступлений на всех трёх турах.
Профессор Розина ЛЕВИНА
Только последний заключительный концерт призёров конкурса транслировался по телевидению. Затем также транслировались концерты победителя с оркестром и соло.
Поразительно, что совершенно гипнотический дар Клиберна никак не «рассеивался» на экранах телевизоров, как это часто происходило даже с самыми прославленными исполнителями - всё же экран, как нам всегда казалось, не мог дать полного впечатления от игры артиста в концертном зале при живом исполнении. Оказалось же, что при масштабе дарования Клиберна, его невероятном обаянии и гармоничном сценическом облике, его выступления не только ничего не теряли в телевизионной трансляции, но вовлекали в ряды любителей музыки буквально миллионы телезрителей, впервые в жизни осознавших силу воздействия музыки на свои души. Уборщица одного из московских учреждений рассказывала моей знакомой: «Знаешь, я всегда выключаю телевизор или перевожу на другую программу, как дают эту музыку - оркестр там, или что… А тут… Парень молодой, мальчик совсем - играет, а я сижу и плачу… Сама не знаю что со мной, ведь никогда эту музыку и не слушала, а тут оторваться не могу, так бы и сидела всё время». Это очень показательная реакция на воздействие исполнительского искусства, правда в руках гения, на абсолютно неподготовленную аудиторию. В результате в те дни родилось совершенно новое отношение к музыке и фортепиано, и количество желающих учиться игре на рояле в музыкальных школах выросло в течение нескольких недель во много раз.
Что же такое особенное произошло в Большом Зале Консерватории, когда Ван Клиберн сыграл программу первого тура? Как это ни странно, но чёткого ответа ни один свидетель события не мог дать сразу, как и выразить сколько-нибудь членораздельно свои впечатления - все они были в каком-то зачарованном состоянии и не были способны передать ясными словами переполнявший их восторг. В Консерватории можно было видеть в те дни многих студентов, да и не только студентов, с какими-то рассеянно-улыбающимися лицами, поглощёнными своими мыслями от чего-то совершенно экстраординарного. Оглядываясь назад, понимаешь, что удивительного во всём этом ничего не было - далеко не каждому доводилось услышать на сцене живого гения. Старшее поколение пианистов, слышавшее самого Рахманинова, теперь совершенно ясно высказывалось, что в игре молодого американца узнавали и услышали «молодого Рахманинова».
Ответ на вопрос, - в чём заключается отличие гения исполнительского искусства от самого большого таланта наверное довольно прост: гений это гигантский талант за ощутимой гранью самого большого дарования, воздействие которого столь велико, что мы теряем способность его аналитического восприятия. Это и происходило с теми слушателями, которым посчастливилось услышать Клиберна на первом туре Конкурса им. Чайковского.
Если для счастливцев, слышавших Вана Клиберна на всех турах, никаких сомнений в гении молодого американца не было, то в жюри конкурса дело обстояло совсем не так просто. О некоторых деталях голосования мне стало известно от моего профессора Д. М. Цыганова, который сам был членом жюри конкурса скрипачей.
Он, как и многие другие, находился в каком-то сомнамбулическом состоянии в течение всего конкурса пианистов. Он посещал все прослушивания, в которых участвовал Ван Клиберн. Так как он был причастен к конкурсу и был близко знаком с одним из самых знаменитых профессоров Московской Консерватории Г. Г. Нейгаузом, бывшим ещё до войны его партнёром по исполнению камерной музыки, то информация, которой он делился в своём классе, была, пожалуй, наиболее достоверной. Позднее это было подкреплено небольшой, но объективной и содержательной книгой Софии Хентовой - «Вэн Клайберн».
Как уже было сказано, далеко не все московские пианисты реагировали радостно на появление Клиберна на московской сцене.
Идол московских пианистов и значительной части музыкальной публики - Святослав Рихтер, был членом жюри конкурса и, согласно информации Д. М. Цыганова, оценил игру Клиберна по 25-балльной шкале на двух первых турах в… единицу! Правда по другим свидетельствам Рихтер поставил 25 баллов Вану Клиберну, и, по-видимому, Льву Власенко. В обоих случаях эти оценки не могли сыграть никакой роли, как самые крайние, и по правилам международных конкурсов не принимались во внимание при подсчёте очков. После окончания конкурса С. Т. Рихтер выразил своё мнение об игре Вана Клиберна в газетной статье. Мнение это, в силу свойственной Рихтеру импульсивной непоследовательности, возможно и подкрепляет некоторые подозрения в том, что он мог поддаться своему настроению и поставить единицу. Документальным подтверждением того или иного, однако, вряд ли сегодня кто-нибудь обладает.
Можно также предположить, что феноменальный успех молодого пианиста сильно взволновал Рихтера, почувствовавшего угрозу своему имиджу гения - двум гениям на одном историческом отрезке времени и в одном жизненном пространстве, было, безусловно, тесно. Особенно в советском понимании ценности исполнительского искусства, которое могло быть действительно ценным только при условии привязанности его к идеалам социалистического реализма и русской фортепианной школы (скрипичной, вокальной, контрабасовой или любой другой).
Финальное выступление с Кириллом Кондрашиным
Хотя последнее условие и было в данном случае соблюдено - учительница Вана Клиберна Розина Бэсси-Левина была ученицей профессора В. И. Сафонова, имя Розины на «Золотой доске» Московской Консерватории можно видеть и сегодня, но всё же представляла теперь США. Как ни парадоксально, но именно этот факт и бесспорная политизация Конкурса им. Чайковского дали возможность по заслугам оценить игру юного гения американского пианизма. Хрущёв сразу понял выгоды справедливой оценки игры молодого американца для своего нового курса - политики детанта - разрядки напряжённости между Востоком и Западом. Конечно такая «справедливость» выглядела и тогда сомнительно - как можно ставить в заслугу властям, разрешившим присудить главный приз не советскому пианисту, а американцу? Но все эти соображения отходили на второй план, так как большинство непредубеждённых музыкантов всех специальностей радостно приветствовало финальное решение жюри.
***
Чем же всё-таки отличалась игра Клиберна от большинства других, безусловно высокоталантливых участников Конкурса? Обладал ли он большей виртуозностью? Или он как-то особенно исполнял популярные классические пьесы фортепианного репертуара? При первом знакомстве с его игрой любой анализ её, как уже говорилось, не умещался в обычные рамки оценок и критики. Разумеется, Ван Клиберн был грандиозным виртуозом (хотя при этом далеко не всегда играл безупречно точно), конечно Клиберн обладал даром завораживать публику своим проникновением в стиль и высшую духовность исполняемых сочинений. Он удивительно гармонично и обаятельно выглядел на эстраде - скромно, целиком погруженным в музыку, совершенно естественно вовлекая в сопереживание всех своих слушателей.
Если рассмотреть главные элементы игры на фортепиано - звук, динамику, ритм, все возможные виды техники - как «тяжёлой» виртуозной техники октав, аккордов, скачков, так и тончайших, «хрустальных» пассажей при самом лёгком прикосновении к инструменту, особенно в самом тихом нюансе «пиано», то даже сегодня, прослушивая записи живого исполнения 50-летней давности, мы приходим в восторг от всего этого сверкающего богатства! Но самое главное, чем поражал тогда молодой артист - полное подчинение всех высших технических и звуковых возможностей пианиста духу, «душе» исполняемых, лучше сказать - «рассказанных» его руками знакомых, популярных фортепианных пьес, которые внезапно ожили, засверкали своими первозданными красками столь ярко, что стало казаться, что сочинений этих до этого времени мы даже и не слышали! И при этом игра Клиберна была совершенно естественной, никогда не надуманной, до такой степени естественной, что казалось - никакая другая интерпретация вообще невозможна!
Конечно он обладал совершенно удивительным звукоизвлечением - его звук тянулся во времени, он начинался не с удара пальца по клавише, а каким-то непостижимым образом именно со звука. Этот длинный звук давал ему возможность буквально петь на фортепиано, как будто тон этот извлекался мастерским смычком на струнном инструменте, а не прикосновением пальцев к клавиатуре. Звук этот проникал в души слушателей, ведомых поразительным слиянием гармонии мастерства пианиста и гениальности самой музыки.
Это ценнейшее звуковое качество сразу поразило слушателей уже в первом же сыгранном им сочинении на 1-м туре Конкурса - Прелюдии и Фуге Баха си-бемоль минор из «Хорошо темперированного клавира». Второе сочинение программы первого тура - Соната Моцарта до-мажор - была сыграна совершенно фантастически! «Сколько в каждом произведении (Моцарта) меняющихся эмоций, тонких душевных состояний! Как трудно уловить, что же главное, что сделало сочинение бессмертным…» - говорила Розина Левина своим студентам. Именно это мы услышали в игре её ученика в Сонате Моцарта - тончайшая смена динамики, неожиданные, захватывающие дух внезапные смены нюансов и настроений, острейшее ощущение гармонических красок - всё это воссоздало в краткие мгновения неимоверную глубину музыки Моцарта. Вторая часть - в эпизоде на остинатном басу - явственно перекликалась с эпизодами «Реквиема» Моцарта. В общем - это было музыкальным чудом, возникшем в нашем присутствии, и потому чудом вдвойне!
В программу первого тура входило обязательное сочинение - «Вариации на оригинальную тему» Чайковского. Прослушивая запись этого сочинения много лет спустя, каждый раз испытываешь то же восторженное чувство, которое возвращает нас снова в те незабываемые весенние дни.
Клиберн нашёл в этом, довольно редко исполняемом сочинении, такой волнующий романтизм и тонкость ассоциаций с «Временами года», то есть истинный лиризм Чайковского, что от многих вариаций у слушателей наворачивались слёзы на глазах! Одну из вариаций скерцозного характера Клиберн исполнил с симфоническим размахом, напоминая действительное звучание симфонического оркестра. Вообще говоря, его совершенно необъяснимое духовное и эмоциональное родство с характером и духом музыки русских композиторов поразило Розину Левину с самого начала занятий с Клиберном в Джульярдской Школе. Откуда у американца ирландского происхождения было такое тонкое чувство сокровенной сущности музыки Чайковского и Рахманинова, Скрябина и Прокофьева? Пути Господни…
Это и заставило её убедить Клиберна принять участие в Конкурсе в Москве. Она была уверена, что именно в Москве это особенно тонкое восприятие и исполнение русской музыки будет оценено по заслугам. Но прейдём к другим сочинениям, исполненным на 2-м туре.
Знаменитый Этюд Листа «Мазепа» - произведение невероятной технической трудности, было сыграно Клиберном опять же исключительно интересно по своему необычному замыслу и симфоническому масштабу звучания фортепиано. Несмотря на некоторые технические неточности, которые, как ни странно иногда сопутствовали его исполнению, они ничего не меняли ни в оценке исполнения слушателями, ни в оценке членов жюри. Эмиль Гилельс - председатель жюри конкурса пианистов и всемирно известный артист - сам стал после первого же тура восторженным поклонником искусства молодого американца, не придавая никакого значения мелким погрешностям в исполнении Клиберна. Он увидел и оценил в нем, прежде всего гениального музыканта.
Во втором туре самыми главными сочинениями, произведшими настоящий фурор, были «Фантазия» Шопена, Соната Прокофьева №6 и Рапсодия Листа №12.
Д. М. Цыганов рассказал со слов профессора Г. Г. Нейгауза о реакции члена жюри Льва Николаевича Оборина на исполнение Клиберном «Фантазии» Шопена. Надо сказать, что профессор Л. Н. Оборин был признанным «шопенистом», завоевавшим на Международном Конкурсе им. Шопена в 1927 году в Варшаве 1-ю премию. На вопрос Нейгауза, как Оборину понравилось исполнение «Фантазии» Шопена Лев Николаевич ответил примерно так: « Да признаться, не очень… Манерничает много, знаете ли, головой поводит…» «Так это он с Богом разговаривает, Лев Николаевич! - с горячностью воскликнул Нейгауз . - Это то, что нам с Вами не дано!» Эти слова Нейгауза Цыганов повторял много раз и при этом заразительно смеялся сам.
Рапсодия Листа №12, часто исполнявшаяся поколениями пианистов, тоже оказалась совершенно другим сочинением, в полном смысле этого слова. София Хентова в своей книге о Клиберне очень проницательно охарактеризовала те качества интерпретации Клиберном этой Рапсодии, которые не только сделали его самого центральным событием Конкурса, но и сделали саму музыку Листа совершенно «новой» и порой неузнаваемой, настолько истолкование этой пьесы отличалось от всех представлений об этом произведении:
«Основная принципиальная особенность интерпретации Рапсодии заключалась в глубинном проникновении в национальную сущность музыки… Клиберн развернул Рапсодию как широкую романтическую картину венгерского национального эпоса». «Каждый эпизод, каждая фраза имели свой программный образно конкретный смысл». Да, слушателям действительно «виделись» почти зримо образы венгерской деревни, событий истории. «… Двенадцатая Рапсодия ожила, я так много в ней услышал…Ван Клиберн передал настоящую народную музыку с тем внутренним богатством, свободной и поэтической лёгкостью, с которой поёт народ…» - говорил восхищённый Г. Г. Нейгауз.
В этой пьесе Клиберн продемонстрировал свою беспредельную творческую способность к перевоплощению, богатство душевного мира и огромную силу артистического воображения. Такое полное слияние воедино музыки с её воплощением, рождая музыкальное чудо, бывает лишь раз в жизни целого поколения, а иногда и звёздным часом самого артиста…
***
О финальном выступлении Клиберна на конкурсе написано множество статей и дано много интервью, как зрителей, так и членов жюри. Сказать, что его исполнение концертов Чайковского и Рахманинова было триумфом, значит не сказать ничего. Это событие было конечно в первую очередь настоящим праздником музыки, но оно стало и отправной точкой переосмысливания многих незыблемых ранее постулатов об абсолютном превосходстве советской исполнительской школы во всём мире.
Не нужно сравнивать исполнение (наверное лучшее в СССР) Концерта Чайковского Эмилем Гилельсом с исполнением Клиберна. Просто всё, что представил Ван Клиберн в Москве на конкурсе пианистов, было совершенно иным - как по подходу к стилю произведений, так и по подходу к самой природе фортепианной техники и звукоизвлечения. Эти компоненты игры, воплощённые в сочинения композиторов различных стран и эпох с невероятной силой экспрессии и воображения, оставили в нашей памяти неизгладимый образ того весеннего месяца и образ молодого артиста, неизвестного до того времени, неожиданного, непредвиденного и…
Всё же нужно сказать, что один человек это не только предвидел, но и знал о предстоящем появлении Клиберна. Этим человеком был, несомненно, выдающийся советский пианист, сам участник этого Конкурса - Лев Власенко. Незадолго до начала конкурса в поле зрения Власенко попали рецензии на английском языке, в которых говорилось о «будущем гении американского пианизма». Когда Власенко пришёл с этими рецензиями к ответственным лицам из оргкомитета Конкурса им. Чайковского, то ему посоветовали не волноваться, а рассматривать это как обыкновенную американскую рекламу, ничего собой серьёзного не представлявшую. Таким образом, один человек из всех участников и членов жюри знал до открытия Конкурса, какой сюрприз ожидает их всех в скором времени…
***
13 апреля 1958 года было воскресеньем. Среди дня были объявлены результаты Конкурса пианистов. Когда Ван Клиберн позвонил своей матери, то он был очень удивлён тем, что в Америке уже все знают об этой новости. «Разве у нас знают об этом?» - был его вопрос. «Разве у нас знают… - рассмеялась она. - Об этом уже знают все».
Придя в Московскую Консерваторию в понедельник 14 апреля, и не зная ещё ничего (живя в Москве!) о результатах Конкурса пианистов, я увидел довольно много растерянных лиц. Честно говоря, первое, что пришло в голову - «Значит, Клиберну первой премии всё-таки не дали…». Почему-то казалось, что так, как думаю и чувствую я, думают и чувствуют все. Ну, почти все, за исключением, быть может, заядлых секретарей комитетов комсомола и парткомов. Но я ошибся. Лица многих студентов растеряны, как оказалось, были потому, что именно американский пианист, а не советский стал победителем первого Конкурса им. Чайковского. А потому сенсацией стал сразу не только сам первый призёр, но и Конкурс, советский первый международный конкурс, который был проигран иностранцу, да ещё американцу…
Сегодня мне многие скажут, что дело было не совсем так, - просто лица у многих студентов были такими растерянными оттого, что они ждали скорее поделённой первой премии, не сомневаясь в желании советских членов жюри любой ценой провести и советского пианиста Льва Власенко на первую премию. Может быть и так. Но это только подчёркивает общее чувство некоторой растерянности - и от победы американца, и от самого факта возможности присуждения ему первой премии. Уже все знали о том, что председатель жюри Эмиль Гилельс лично говорил с Хрущёвым относительно его мнения (то есть разрешения) о присуждении главного приза американскому музыканту. «Если достоин, то давайте…», - таким был ответ, согласно многим источникам.
Хрущёв был гораздо более умным и искусным политиком, чем это казалось всем, наблюдавшим его со стороны. Он прекрасно себе представил пропагандистскую выгоду такого решения. И действительно, на Западе это сыграло очень большую роль в создании иного, «человеческого имиджа» советского лидера. Хрущёв стал появляться на фотографиях вместе с Клиберном, что способствовало его популярности не только на Западе, но и у себя дома. С этого времени Ван Клиберн стал неким музыкальным «свадебным генералом» - участником всех встреч советских руководителей с американскими или даже более многосторонних. Клиберн выступал в Белом Доме и при Президенте Эйзенхауэре, и при Кеннеди, и при Картере. Кажется, что он выступал там при посещении Белого Дома и Путиным. Всякий раз, когда Клиберн исполнял свою обработку песни Соловьёва-Седова «Подмосковные вечера», а «хор», подпевавший ему и состоявший из Президентов, Премьеров, их жён и помощников, то казалось, что это происходит не в Белом Доме, а где-то в Подмосковном доме отдыха… Как бы то ни было, но нужно сказать, что Ван Клиберн и его московский триумф сыграли безусловно положительную роль в процессе детанта между Востоком и Западом, хотя и не слишком надолго... Душа и талант Клиберна сыграли в этом процессе свою роль.
***
Как же сложилась дальнейшая судьба американского гения? Завоевал ли его пианизм весь мир, как это казалось, было неизбежным? Оказало ли его явление в Москве своё влияние на советскую исполнительскую школу? Сегодня, через 50 лет после тех событий, мы можем ответить на эти вопросы более или менее ясно.
Прежде всего - Клиберн объехал со своими концертами практически все континенты и бесконечное количество стран. Карьера его, как концертирующего пианиста, дающего по 120 концертов в год, не могла быть долговечной. Ещё до конкурса у него было обнаружено заболевание крови - гемофилия - что отражалось на его утомляемости и сравнительно небыстром восстановлении нервной и эмоциональной энергии (в дни своего первого пребывания в Москве он консультировался с крупнейшим советским специалистом в области заболеваний крови проф. И. А. Кассирским).
Итак - карьера Вана Клиберна как концертирующего пианиста продолжалась менее полутора десятка лет. Он сделал довольно много записей на пластинки произведений Шопена, Листа, Чайковского, Бетховена, Моцарта, Брамса, Прокофьева, Грига, Мак Дауэла, Рахманинова, Шумана. То есть его репертуар был многогранным и достаточно большим. Но, во второй половине 70-х годов он стал выступать всё реже, изредка посещая Москву, снова приводя в восторг своих постаревших поклонников и поклонниц. Если говорить честно, он играл по-прежнему тонко, стильно, одухотворённо и виртуозно-законченно, но было ясно, что Звёздный час был пережит как им, так и нами вместе с ним, в те до сих пор волнующие дни апреля 1958 года.
Несколько лет назад Ван Клиберн выступил в Вашингтоне в Кеннеди Центре на концерте, посвящённом защите животных. С ним вышла кланяться после его выступления чья-то прелестная маленькая собачка. Был весь городской бомонд - известные сенаторы, послы, знаменитости. И много наших эмигрантов. Проделав путь в 250 миль до Вашингтона из Нью-Йорка я понял, что это стоило сделать хотя бы ради одной пьесы - американского Гимна.
Клиберн, всегда начинающий выступления в Америке с исполнения Гимна, вложил в это достаточно заигранное сочинение такую одухотворённость и глубину, что оно зазвучало так, как будто никогда до этого не исполнялось. В самом, конечно, позитивном смысле этого слова (многие современные исполнители и дирижёры так уродуют хорошо знакомые сочинения, что они действительно становятся «неузнаваемыми», но конечно, в ином значении этого слова). Уже одним этим своим качеством, таким памятным по его выступлениям в Москве, он сразу «перенёс» нас в те далёкие дни.
Основная часть программы состояла из сочинений Брамса и Шопена. На бис, как и в былые времена, он исполнял бессмертное «Посвящение» Шумана-Листа. Если его игра теперь (ему в этом году исполнится 74 года!) и не несёт в себе такого эмоционального заряда, как в былые времена, то всё равно она оказывает на слушателей исключительно одухотворённое и, безусловно, эмоционально-обогащающее воздействие. Как и все артисты, Ван Клиберн положительно относится к знакам отличия. Недавно он был награждён в России каким-то вновь учреждённым орденом. Судя по фотографии, орденоносец Клиберн наградой очень доволен.
Каков объективный вклад Клиберна в мировую фортепианную культуру?
Если мы будем анализировать его выступления первых лет после конкурса, то прежде всего следует отметить его исполнение Концерта Брамса №2. Оно стоит, пожалуй, как в записи с Чикагским оркестром, так и в московской записи с Кириллом Кондрашиным и оркестром Московской Филармонии, на высоте недостижимой для всех его современников - как знаменитых в его годы, так и после его практического ухода с эстрады. Концерт Чайковского так и остался, как в записях, так и в нашей памяти - образцом полного слияния гения композитора с гением исполнителя. То же самое можно сказать и об исполнении Клиберном Третьего Концерта Рахманинова. Пожалуй уже одного этого немало, чтобы причислить его к исполнителям, оказавшим огромное влияние на музыкальный мир середины ХХ века.
Хотя Америка всегда была пресыщена мировыми именами на концертной эстраде, и Клиберну пришлось после победы на Конкурсе заново «держать экзамен» перед нью-йоркскими слушателями, но и они признали справедливость той славы, которая сопутствовала его московскому триумфу. Были конечно голоса критиков, убеждённых в том, что игра Клиберна связана с «великими именами прошлого». Но этому только можно порадоваться, как тогда, так и сегодня. Это «прошлое» представлялось Рахманиновым, Гофманом, Иосифом Левиным, позднее Горовицем, и ни в какой мере такой эпитет не снижает этической и музыкальной ценности искусства Клиберна.
***
Небезынтересно взглянуть сегодня на отзывы известных советских музыкантов - членов жюри Конкурса. Вот что написал Эмиль Гилельс в статье «Искусство сближает народы» («Правда», 15 апреля 1958 г):
«Ван Клиберн - двадцатитрёхлетний американский пианист - показал себя законченным артистом, музыкантом редкого дарования и поистине неограниченных возможностей»
«В лице Вана Клиберна, молодого американского пианиста, получившего первую премию, мы встретились, безусловно, с явлением гениальным », - писал Генрих Густавович Нейгауз.
На этом фоне довольно забавно выглядит отзыв Святослава Рихтера, так и не понявшего значения искусства Клиберна, написавшего в «Советской культуре» (19 апреля 1958 г.) следующее: «Клиберна следует отнести к той категории начинающих артистов (курсив мой - А. Ш), которые играют «самих себя», а не замысел композитора, воплощённый в нотном тексте, пока годы упорной работы не приносят с собой зрелости и столь важного для художника качества, как чувство стиля». Последнее утверждение звучит особенно курьёзно для пианиста, «прокофьеизировавшего», если можно так выразиться, все сочинения, к которым он сам прикасался - от Гайдна до Чайковского и Равеля. Так же сильно он заблуждался и в «начинающем артисте», признанном всеми, кроме него, не только зрелым мастером, но и «гениально одарённым» по мнению учителя Рихтера - Нейгауза.
В действительности Ван Клиберн выступил впервые с Концертом Чайковского в 10-летнем возрасте, и в 1954 году дебютировал с ним в Карнеги-Холл с оркестром Нью-йоркской Филармонии под управлением Дмитрия Митропулоса! Хотя и в последние два года перед Конкурсом, карьера Клиберна несколько застопорилась из-за отсутствия спонсоров для рекламы и выступлений с крупнейшими оркестрами, тем не менее всякий раз, когда он выступал, он везде имел огромный успех и встречал один и тот же вопрос многих критиков и слушателей - почему он так редко выступает? Как будто это было неясно им самим…
Удивительный отзыв получил Ван Клиберн в Москве с совершенно неожиданной стороны - от одного из крупных музыкальных чиновников Министерства Культуры СССР З. Г. Вартаняна. Вот что он писал в статье «После конкурса»:
«Драгоценные качества индивидуального видения не столь уж часто можно встретить у наших молодых музыкантов. Напротив - массовый недостаток наших молодых исполнителей - в их творческой нивелированности и однообразии, в отсутствии у многих из них ярких, самобытных почерков… Видимо, похвальное стремление неукоснительно следовать авторскому тексту подчас стало пониматься у нас упрощённо, как требование главным образом технической безупречности…» ( «Советская культура», 28 мая 1958 года).
Почему такой ответственный чиновник написал столь ясно об отставании советской исполнительской школы и с ясным признанием этого? Вероятно потому, что Вартанян сам был музыкантом - в отличие от его коллег. Он был прекрасным кларнетистом, одним из призёров Всесоюзного конкурса 1935 года, и его совесть музыканта и ответственность перед собой не позволяли ему промолчать. Это очень редкий случай в советской музыкальной критике за все послевоенные годы и потому он должен быть отмечен даже сегодня.
Наконец зададим себе в связи с такой оценкой положения вещей, данной Вартаняном, главный вопрос - оказало ли появление Клиберна какое-нибудь влияние на советскую пианистическую школу? Пожалуй лучший ответ на этот вопрос дал опять же мудрый, проницательный и саркастический Нейгауз: «Если бы Клиберн жил у нас, то его бы не выпустили ни на один международный конкурс прежде, чем не сравняли бы с газоном». В общем и сегодня кажется, что в жизни всё осталось тогда по-прежнему - Ван Клиберн был сам по себе, а советская пианистическая школа, несомненно сильнейшая в мире в деле подготовки виртуозов и блестящих пианистов, всё же осталась такой же, какой и была - сама по себе…Исключением был, кажется единственный советский пианист - Владимир Ашкенази, который вскоре после победы на 2-м Конкурсе им. Чайковского и сам стал иностранцем…
***
…Давно осела пыль баталий на 1-м Международном Конкурсе им. Чайковского. За 50 лет произошло много эпохальных событий. Но Ван Клиберн хранит верность своим переживаниям полувековой давности, Он продолжает время от времени посещать Россию. Когда он сыграл свой прощальный концерт в Москве в те апрельские дни перед отъездом домой, он обратился к своим слушателям по-русски. В частности он сказал: «Сегодня, когда я должен сказать вам - “до свидания» - моё сердце полно воспоминаниями и грустью. До конца дней я не смогу забыть вашей доброты… Большое спасибо!» Он оказался верен этим словам и своим чувствам. Верными нашим чувствам и незабываемым воспоминаниям, остаёмся и мы все, пережившие в те дни своей молодости волшебные мгновения «музыкальной весны». И мы, в свою очередь будем всегда хранить в памяти и сердцах музыку, «рассказанную» его руками.
P.S. Понимая, что описанные события могут больно ранить поклонников С. Т. Рихтера, автор тем не менее счёл важным их публикацию и рассмотрение в исторической ретроспективе событий хотя бы и 50-летней давности.
Февраль 2008 г. Нью-Йорк
<Спасибо М. Г. за присланную запись статьи. - evakroterion>