Экзаменационный стресс и занимательная генетика
Слава богам, все мои экзаменнационные приключения остались в прошлом веке (ну ладно, совсем немного зацепило наше столетие, но все равно, это было очень давно). Все стрессы по поводу тех самых экзаменов и вовсе закончились в школе, к институту я прочно обрела дзэн и знания, как сдавать эти самые экзамены, даже если название предмета затрудняешься произнести без ошибок. Мой рецепт - спокойствие и невозмутимость Чинагачгука Большого Змея, наглость и дерзость Остапа Бендера и доброжелательность регистраторши из платной стоматологической клиники. Все вместе производило на преподавателей неизгладимое впечатление, и проблем я не знала.
Зато вот сыну моему, увы, это "ноу-хау" никак не дается, о чем я узнала во время последней его сессии, к счастью, сданной на отлично пару недель назад. Ну, то есть, до этого я догадывалась, что стрессоустойчивости в моем сыне ни на грош, но размах бедствия мне был продемонстрирован только этим летом, потому что экзамены все сдавались дистанционно непосредственно из нашей квартиры, и за неимением аудитории в лице сокурсников, все страдания сынка вываливал на меня. Мало не казалось.
Гены, вещь затейливая. Во время сессии в Дане просыпается его предок, одесский сапожник Мойша. Мойша стар и знает все за жизнь и мировую несправедливость. В его глазах скорбь всего еврейского народа, начиная с библейских времен и заканчивая Холокостом. Все чертово антисемитское мироздание ополчилось на потомков Моисея и царя Соломона, и ничего хорошего ждать нельзя.
За неделю до экзаменов Даня начинает бродить неупокоенным вурдалаком по квартире и издавать душераздирающие вздохи, по сравнению с которыми плач малютки-привидения из Вазастана покажется жизнеутверждающим маршем энтузиастов.
- Нет в этой жизни справедливости, - наконец произносит он, усаживаясь передо мной на кухне, и я понимаю, что следующий час мне предстоит работать психотерапевтом и призываю весь свой дзэн на помощь.
- Что случилось, сын мой?
Далее битый час я выслушиваю все Данины претензии к образованию вообще, организации сдачи экзаменов в МГУ, неравноценности билетов, несовершенстве мироустройства, жару, пандемию, жидо-масонский заговор и разгул международного терроризма. Все силы сошлись в одном месте, чтобы помешать бедному мальчику сдать экзамены и совершенно очевидно, что его ждет неминуемый провал по всем предметам.
На втором часе общения с сапожником Мойше мой дзэн не выдерживает, я начинаю подергивать глазом и всеми конечностями одновременно, мир начинает казаться мне самым отвратительным местом во вселенной, и я испытываю желание немедленно его покинуть каким-нибудь особо извращенным способом.
За три дня до экзамена начинают поступать вести с полей от уже отстрелявшихся параллельных групп, и сапожник Мойша вспоминает о притеснениях своих предков и начинает предсказывать аппокалипсис и погромы.
- Мама, у этого препода еще никто не сдал на пять, - начинает мой сын, и я тянусь к винишку.
- Значит, ты будешь первым, - пытаюсь я вселить в него уверенность. Увы, по части неуверенности в себе, мой сынка делает меня как приготовишку, тут уже мои гены потоптались. Никакие его предыдущие подвиги и заслуги не в силах перебороть этот пессимизм. Напоминать о том, что еще ни за один экзамен Даня не получал отметки ниже пятерки, бесполезно, как бесполезно упоминать а его сто баллах на ЕГЭ и триумфальном поступлении во все вузы, включая два факультета МГУ на выбор.
- Не сдам. Это смотря какой билет попадется, - возражает Даня и начинает вываливать на меня объем своих знаний по данному предмету. На втором часе я снова сдаюсь. На мой непросвященный взгляд этому ребенку уже пора писать диссертацию, а возможно и вставать в очередь за нобелевкой.
- А какой билет тебе должен попасться, чтобы ты провалился? - интересуюсь я.
- Я не очень силен в Баратынском, - вздыхает Даня и следующие двадцать минут я выслушиваю, что именно он не знает о Баратынском. Нет, безусловно, какие-то биографические данные и нюансы творчества наверняка от Дани ускользнули, вроде цвета его ночной вазы и ранних нигде не опубликованных стихов. Я не в курсе, вполне вероятно, что для сдачи экзамена студент должен быть осведомлен об этом, но что-то я сильно сомневаюсь. Предлагаю Дане новопассит или валерьянку, не встречаю понимания и возмущенный сын уходит к себе страдать в одиночестве и искать новые факты про Баратынского. Пью новопассит сама.
За день в Дане просыпается коммунист и пламенный боец с несправдливостью, по пафосу его речей я узнаю моего отца, Даниного деда, именно его гены забродили у моего сына на этом этапе.
- Это несправделиво! - возмущается мой ребенок. - Ты представляешь, мои сокурсники собираются списывать.
- Очень их понимаю, - отвечаю я, ибо сама являлась в свое время чемпионом по этой древней студенческой забаве. Тем более, что сейчас такие возможности открываются, что даже завидно. По сравнению с тем, что я умудрялась списывать, сидя на первой парте прямо перед преподавателем непосредственно из толстого учебника, сегодняшние забавы со скайпом, смартфонами и прочими гаджетами, кажутся мне несерьезными.
- Это же нечестно! И недостойно члена коммунистической партии звания советского российского студента! - митингует Даня, привычно отвергает новопассит и уходит бороться с несовершенством бытия.
В день "Х" обеспокоенная молчанием ребенка, нахожу его в кровати, среди стопок книг и тетрадей, исписанных клинописью древних шумеров. Почерк у Дани настолько заборист, что я с первого взгляда не могу даже понять язык написанного, не то что вникнуть в смысл. Возможно в роду у нас были врачи, наградившие Даню этой опцией посредством той же генетики.
Взгляд Дани безумен и обречен. Вряд ли мы ведем свой род от Сократа, но все возможно... ибо сейчас Даня знает только то, что он ничего не знает, а потому мечтает самоубиться заранее, чтобы не принимать позора, ибо мертвые, как известно, сраму не имут. Понимая, что новопассит уже бесполезен на этой стадии, я начинаю сама проникаться трагедией происходящего и думать в сторону коллективного суицида.
Во время экзамена я сижу на кухне, запиваю новопассит вином и закусываю валерьянкой. Через пятнадцать минут выходит мой сын, в его глазах недоумение.
- Ну что? - спрашиваю я.
- Сдал. На пять. Но через неделю у меня испанский, а там преподаватель еще хуже, и я ничего не знаю!
Зато вот сыну моему, увы, это "ноу-хау" никак не дается, о чем я узнала во время последней его сессии, к счастью, сданной на отлично пару недель назад. Ну, то есть, до этого я догадывалась, что стрессоустойчивости в моем сыне ни на грош, но размах бедствия мне был продемонстрирован только этим летом, потому что экзамены все сдавались дистанционно непосредственно из нашей квартиры, и за неимением аудитории в лице сокурсников, все страдания сынка вываливал на меня. Мало не казалось.
Гены, вещь затейливая. Во время сессии в Дане просыпается его предок, одесский сапожник Мойша. Мойша стар и знает все за жизнь и мировую несправедливость. В его глазах скорбь всего еврейского народа, начиная с библейских времен и заканчивая Холокостом. Все чертово антисемитское мироздание ополчилось на потомков Моисея и царя Соломона, и ничего хорошего ждать нельзя.
За неделю до экзаменов Даня начинает бродить неупокоенным вурдалаком по квартире и издавать душераздирающие вздохи, по сравнению с которыми плач малютки-привидения из Вазастана покажется жизнеутверждающим маршем энтузиастов.
- Нет в этой жизни справедливости, - наконец произносит он, усаживаясь передо мной на кухне, и я понимаю, что следующий час мне предстоит работать психотерапевтом и призываю весь свой дзэн на помощь.
- Что случилось, сын мой?
Далее битый час я выслушиваю все Данины претензии к образованию вообще, организации сдачи экзаменов в МГУ, неравноценности билетов, несовершенстве мироустройства, жару, пандемию, жидо-масонский заговор и разгул международного терроризма. Все силы сошлись в одном месте, чтобы помешать бедному мальчику сдать экзамены и совершенно очевидно, что его ждет неминуемый провал по всем предметам.
На втором часе общения с сапожником Мойше мой дзэн не выдерживает, я начинаю подергивать глазом и всеми конечностями одновременно, мир начинает казаться мне самым отвратительным местом во вселенной, и я испытываю желание немедленно его покинуть каким-нибудь особо извращенным способом.
За три дня до экзамена начинают поступать вести с полей от уже отстрелявшихся параллельных групп, и сапожник Мойша вспоминает о притеснениях своих предков и начинает предсказывать аппокалипсис и погромы.
- Мама, у этого препода еще никто не сдал на пять, - начинает мой сын, и я тянусь к винишку.
- Значит, ты будешь первым, - пытаюсь я вселить в него уверенность. Увы, по части неуверенности в себе, мой сынка делает меня как приготовишку, тут уже мои гены потоптались. Никакие его предыдущие подвиги и заслуги не в силах перебороть этот пессимизм. Напоминать о том, что еще ни за один экзамен Даня не получал отметки ниже пятерки, бесполезно, как бесполезно упоминать а его сто баллах на ЕГЭ и триумфальном поступлении во все вузы, включая два факультета МГУ на выбор.
- Не сдам. Это смотря какой билет попадется, - возражает Даня и начинает вываливать на меня объем своих знаний по данному предмету. На втором часе я снова сдаюсь. На мой непросвященный взгляд этому ребенку уже пора писать диссертацию, а возможно и вставать в очередь за нобелевкой.
- А какой билет тебе должен попасться, чтобы ты провалился? - интересуюсь я.
- Я не очень силен в Баратынском, - вздыхает Даня и следующие двадцать минут я выслушиваю, что именно он не знает о Баратынском. Нет, безусловно, какие-то биографические данные и нюансы творчества наверняка от Дани ускользнули, вроде цвета его ночной вазы и ранних нигде не опубликованных стихов. Я не в курсе, вполне вероятно, что для сдачи экзамена студент должен быть осведомлен об этом, но что-то я сильно сомневаюсь. Предлагаю Дане новопассит или валерьянку, не встречаю понимания и возмущенный сын уходит к себе страдать в одиночестве и искать новые факты про Баратынского. Пью новопассит сама.
За день в Дане просыпается коммунист и пламенный боец с несправдливостью, по пафосу его речей я узнаю моего отца, Даниного деда, именно его гены забродили у моего сына на этом этапе.
- Это несправделиво! - возмущается мой ребенок. - Ты представляешь, мои сокурсники собираются списывать.
- Очень их понимаю, - отвечаю я, ибо сама являлась в свое время чемпионом по этой древней студенческой забаве. Тем более, что сейчас такие возможности открываются, что даже завидно. По сравнению с тем, что я умудрялась списывать, сидя на первой парте прямо перед преподавателем непосредственно из толстого учебника, сегодняшние забавы со скайпом, смартфонами и прочими гаджетами, кажутся мне несерьезными.
- Это же нечестно! И недостойно члена коммунистической партии звания советского российского студента! - митингует Даня, привычно отвергает новопассит и уходит бороться с несовершенством бытия.
В день "Х" обеспокоенная молчанием ребенка, нахожу его в кровати, среди стопок книг и тетрадей, исписанных клинописью древних шумеров. Почерк у Дани настолько заборист, что я с первого взгляда не могу даже понять язык написанного, не то что вникнуть в смысл. Возможно в роду у нас были врачи, наградившие Даню этой опцией посредством той же генетики.
Взгляд Дани безумен и обречен. Вряд ли мы ведем свой род от Сократа, но все возможно... ибо сейчас Даня знает только то, что он ничего не знает, а потому мечтает самоубиться заранее, чтобы не принимать позора, ибо мертвые, как известно, сраму не имут. Понимая, что новопассит уже бесполезен на этой стадии, я начинаю сама проникаться трагедией происходящего и думать в сторону коллективного суицида.
Во время экзамена я сижу на кухне, запиваю новопассит вином и закусываю валерьянкой. Через пятнадцать минут выходит мой сын, в его глазах недоумение.
- Ну что? - спрашиваю я.
- Сдал. На пять. Но через неделю у меня испанский, а там преподаватель еще хуже, и я ничего не знаю!