Музыкантский эпос. Глава 1.
Жанр: драма.
Содержание: Четверо совершенно не подходящих друг другу людей из параллельных вселенных, с разным мировоззрением и восприятием реальности организуют музыкальную группу.
Первая часть Марлезонского балета.
И.: Генри, всем известно, что вы религиозны. Что значит для вас христианство?
Г.: Это моя система координат. Без нее я чувствую себя болтающимся в невесомости, как оторвавшийся от станции космонавт.
(c) Роллинг Стоун
Тот головокружительный кульбит, который совершила однажды судьба Генрика Скалевича, переместив его в чью-то чужую безумную мечту, начался плавно и незаметно. В тот год он заканчивал школу и готовился к поступлению в семинарию. В своей собственной безумной мечте он видел себя в Риме за изучением средневековых манускриптов. Во вселенной, которая ему соответствовала бы: несовременной, пыльной и малонаселенной. Недостаточно социализированный и увлеченный эпохой рыцарства, с обыкновенным миром он уживался плохо. И только от природы внушительная комплекция позволяла ему сносно существовать в коллективе сверстников.
Она - и наличие друга, разделявшего, как он считал, его мировоззрение.
- Ну и где он? - снова спросил Веня, недовольно сопя.
Это был пятый вопрос о местонахождении Мартина, который Генрик услышал за пятнадцать минут пребывания в ризнице, и если бы не христианское терпение, которое он практиковал вместе с латынью, он ответил бы матом. Выдохнув, он продолжил разливать по бутылочкам вино и воду.
- Придет, - ответил он. - Раз сказал, что придет, значит, придет рано или поздно.
- Рано уже не получится, - пробормотал Веня кисло.
Прямой, высокий и серый с ног до головы, он установил служебник на резную подставку и принялся листать хрустящие страницы, раскладывая закладки по нужным местам. Жизнь старшего министранта складывалась из строго отмеренных скоплений минут, как блюдо из ингредиентов, и стоило чему-нибудь нарушить его планы, как день признавался безнадежно испорченным из-за несоответствия рецептуре.
- Может, его собаки съели? - предположил Веня через некоторое время. - Очень плохо, говорят, с бродячими собаками в тех краях, куда он повадился ходить. Я предупреждал его, между прочим.
- Он придет, - рассеянно отозвался Генрик, - даже съеденный и переваренный собаками.
- Пусть только появится, я сам его съем...
Генрик недоверчиво хмыкнул.
- Каннибализм богомерзок.
- Опаздывать богомерзко, - веско возразил Веня, переворачивая страницу служебника.
Генрик беспокоиться о Мартине отказывался. Не было ничего из ряда вон выходящего в том, чтобы опоздать на десять минут. И не важно, что Мартин никогда не опаздывал - каким бы пунктуальным ни был человек, он оставался простым смертным, с которым могли случиться транспортные проблемы, очереди, разговорчивые родители или прорвавшие трубы. Навязчивая нервозность Вени, впрочем, передавалась - ежедневный просмотр новостей показывал, что они жили в опасное время, полное пьяных водителей, беспричинных самоубийств и самолетов, падающих на головы прохожим.
Генрик водрузил сосуды с водой и вином на поднос. Из-за двери в алтарную часть храма уже слышался гул голосов, в то время как под высокими каменными сводами ризницы было прохладно и тихо, как в заводи, которую обходило быстрое течение жизни.
Наконец дверь отворилась - и в помещение вместе с ветром и моросью ворвался продрогший, запыхавшийся Мартин - в теплой стеганой куртке и с гитарой через плечо. Генрик был рад тому, что не придется добывать его из-под боинга.
- Простите, я опоздал, - пробормотал Мартин, проходя к столу и на ходу сдергивая с головы влажный капюшон.
- И чем ты объяснишь эту неприятность? - сухо поинтересовался Веня.
- Мама задержала? - подсказал Генрик другу неплохую возможность избежать конфликта.
- Нет, - неблагоразумно ответил Мартин, взгромождая на стул рюкзак и зачехленную гитару. - Был на репетиции, забыл о времени. У нас послезавтра концерт, и я предчувствую тотальный, окончательный и бесповоротный провал.
Сняв куртку, он повесил ее на спинку стула и провел руками по всклокоченным волосам.
Веня пристально посмотрел на Мартина, будто выискивая на его лице признаки раскаяния и стыда. На лице Мартина была неуместная отрешенность, как если бы он прибыл в церковь только частично, а частично все еще опаздывал. Веня фыркнул и вернулся к работе со служебником.
Дружба Генрика и Мартина была предрешена стечением обстоятельств. Начавшись в возрасте, который не запоминается, она ощущалась вечной. Они оба происходили из польских семей: религиозных, интеллигентных и неполных. Они вместе посещали воскресную школу, вместе пели в церковном хоре и, закончив начальную школу по отдельности, поступили в одну и ту же гимназию. С тех пор они были практически неразлучны.
Объединял их в первую очередь образ жизни - необычный для большинства и привычный, родной для них самих. В остальном они были очень разными. И внешне: за ярковыраженное визуальное различие их за глаза называли Большим и Малым, Лосярой и Мышью, кто во что горазд. И внутренне. Марин был гуманитарием до мозга костей и читал все подряд, от приключенческих романов и фантастики до Ницше, то и дело задаваясь вопросами морального и философского свойства. Генрик предпочитал физику и четкие структуры.
- Но в мире нет никаких четких структур, - разводил руками Мартин.
- Наоборот, мир на них зиждется, - отвечал Генрик. - Вселенная функционирует на основе простых и ясных правил. Это в головах у людей нет четких структур - и это не повод для гордости. Их стоит завести.
- До сих пор все попытки упорядочить внутренний мир людей по единому образцу приводили только к стагнации.
- И к порядку.
- К оруэлловскому порядку.
Примерно так они беседовали в школьной столовой, поедая запеканку. Если подумать, было, в общем-то, неудивительно, что у них не заводилось друзей.
Вот и теперь в голове у Мартина происходило что-то, напрочь лишенное логики.
Поместив на поднос кувшин и полотенце, Генрик унес все это в шум и оживление храма. Когда он возвратился, Мартин раскладывал на столе священническую альбу. Он был облачен в литургическое одеяние, которое придавало ему до неприличия благочестивый вид - если Веню альба делала похожим на строгого средневекового монаха со страниц романа Гюго, то Мартин, переодевшись в литургическую одежду, становился ангелоподобным. За это отец Ян то и дело ставил его в начало процессии: вызвать в публике возвышенные чувства.
Сам Генрик возвышенных чувств отродясь ни у кого не вызывал. Каждое утро он видел в зеркале физиономию военного - с темным ершиком жестких волос и квадратным подбородком, который в его семнадцать уже приходилось регулярно скоблить бритвой. Одно успокаивало - если его фактурные товарищи во внецерковной жизни мгновенно превращались в гиков, то он вполне сошел бы за популярного школьного спортсмена.
Подойдя к шкафу, рядом с которым возился с альбой Мартин, Генрик схватил столу.
- Слушай, что на тебя нашло в последнее время? - тихо - так, чтобы не услышал Веня - поинтересовался он.
- Разве я что-то делаю не так? - спросил Мартин, не отрываясь от своего занятия. - Я не справляюсь со своими обязанностями?
- Да нет. Просто ты ведешь себя так, как будто не хочешь здесь быть.
Мартин бросил на Генрика короткий внимательный взгляд.
- Я не уверен, что хочу здесь быть, - согласился он.
Просто и буднично, как если бы сообщил о том, что не уверен в ответе на задачку по геометрии. Его лицо оставалось спокойным и сосредоточенным. Генрик не знал, что удивило его больше - признание или его тональность. Несколько секунд он молчал, теребя в руках столу.
- Мартин, колокольчик за тобой, - распорядился Веня, удаляясь из ризницы. Дверь за ним с коротким щелчком закрылась.
- Так, - сказал Генрик. Он вдруг почувствовал, что этот вечер начинает его утомлять. - С каких пор? И что конкретно тебя не устраивает?
Мартин посмотрел на него внимательно, потом выдернул у него из рук столу и аккуратно повесил ее на спинку массивного кресла.
- Слушай... Для чего ты здесь? - спросил он. - Что тебе дает пребывание в церкви?
Он присел на краешек стола и воззрился на Генрика.
- Я исполняю обязанности министранта, - пожал плечами тот.
- Ну и что? - Мартин скрестил руки на груди. - Ты проводишь здесь по нескольку часов едва ли не каждый день. Это немалая часть твоей жизни. Для чего ты это делаешь?
- У меня есть обязанности, - повторил Генрик, начиная злиться. - Я делаю, что должен.
- Почему должен? Кому?
Генрик нахмурился.
- Прости, но я не понимаю, что именно ты хочешь услышать. И мне не нравится, что мы говорим обо мне. Потому что я-то как раз в порядке.
- Вот именно, - Мартин резко встал, направляясь к шкафу. - И я пытаюсь понять, как ты этого добиваешься. Я думал, может, ты знаешь толковый ответ на вопрос, который остро меня интересует в последнее время. Потому что я перестал улавливать смысл этого всего, - и он обвел помещение широким жестом.
- Этого всего?
Мартин извлек из шкафа орнат.
- Я помню, что он был, - сказал он ровно, встряхивая зеленую материю. - Не так давно я находил все это если не важным, то осмысленным. Но что-то пошло не так. Я зачем-то ношу туда-сюда предметы, часами стою на одном месте, зачем-то произношу слова, которые больше не имеют для меня значения. Раньше мне казалось, в мире есть незыблемые вещи. Единый для всех правильный путь, - Мартин возвратился к столу и спокойно посмотрел Генрику в глаза. - Теперь мне так не кажется.
Генрик считал, что единственной проблемой Мартина в этой жизни всегда было и будет то обстоятельство, что он слишком много думает. Он попытался вспомнить какую-нибудь меткую цитату из великих на эту тему, но в голову ничего не приходило.
Этот разговор он вспоминал потом неоднократно - как некую точку отсчета. Нет, это был не первый раз, когда они с Мартином разошлись во мнениях. Но впервые, пожалуй, они разошлись в жизни.
Вернувшись тем вечером домой, в двухкомнатную квартиру на шестом этаже с видом на парк, Генрик жарил яичницу и думал о том загадочном месте, полном бродячих собак, куда Мартин повадился ходить. Почему-то Генрику казалось, что стремление его беспокойного друга расшатывать основы реальности под собственными ногами напрямую связано с новообретенным увлечением. Впоследствии, возвращаясь к этому моменту в воспоминаниях, Генрик признавался себе, что в его любопытстве была доля той неизбежной ревности, которую испытывает человек, когда его лучший друг внезапно находит себе новое, неведомое, совершенно отдельное увлечение.
Потом в кухню зашел отец.
- Как в школе, сынок? - спросил он, усаживаясь за стол и раскрывая перед собой "Народную волю".
И Генрик спросил:
- Слушай, пап, я подумал, не походить ли мне с Мартином на эту его музыку.
- Мартин занимается музыкой? - рассеянно переспросил отец. - Что-то он давно не появлялся, вы не поссорились?
- Нет. Все в порядке. Он играет на гитаре.
- Ну что ж, дело хорошее. Твоя мать увлекалась фортепиано. Походи, если хочешь.
И отец углубился в газету.
Содержание: Четверо совершенно не подходящих друг другу людей из параллельных вселенных, с разным мировоззрением и восприятием реальности организуют музыкальную группу.
Первая часть Марлезонского балета.
И.: Генри, всем известно, что вы религиозны. Что значит для вас христианство?
Г.: Это моя система координат. Без нее я чувствую себя болтающимся в невесомости, как оторвавшийся от станции космонавт.
(c) Роллинг Стоун
Тот головокружительный кульбит, который совершила однажды судьба Генрика Скалевича, переместив его в чью-то чужую безумную мечту, начался плавно и незаметно. В тот год он заканчивал школу и готовился к поступлению в семинарию. В своей собственной безумной мечте он видел себя в Риме за изучением средневековых манускриптов. Во вселенной, которая ему соответствовала бы: несовременной, пыльной и малонаселенной. Недостаточно социализированный и увлеченный эпохой рыцарства, с обыкновенным миром он уживался плохо. И только от природы внушительная комплекция позволяла ему сносно существовать в коллективе сверстников.
Она - и наличие друга, разделявшего, как он считал, его мировоззрение.
- Ну и где он? - снова спросил Веня, недовольно сопя.
Это был пятый вопрос о местонахождении Мартина, который Генрик услышал за пятнадцать минут пребывания в ризнице, и если бы не христианское терпение, которое он практиковал вместе с латынью, он ответил бы матом. Выдохнув, он продолжил разливать по бутылочкам вино и воду.
- Придет, - ответил он. - Раз сказал, что придет, значит, придет рано или поздно.
- Рано уже не получится, - пробормотал Веня кисло.
Прямой, высокий и серый с ног до головы, он установил служебник на резную подставку и принялся листать хрустящие страницы, раскладывая закладки по нужным местам. Жизнь старшего министранта складывалась из строго отмеренных скоплений минут, как блюдо из ингредиентов, и стоило чему-нибудь нарушить его планы, как день признавался безнадежно испорченным из-за несоответствия рецептуре.
- Может, его собаки съели? - предположил Веня через некоторое время. - Очень плохо, говорят, с бродячими собаками в тех краях, куда он повадился ходить. Я предупреждал его, между прочим.
- Он придет, - рассеянно отозвался Генрик, - даже съеденный и переваренный собаками.
- Пусть только появится, я сам его съем...
Генрик недоверчиво хмыкнул.
- Каннибализм богомерзок.
- Опаздывать богомерзко, - веско возразил Веня, переворачивая страницу служебника.
Генрик беспокоиться о Мартине отказывался. Не было ничего из ряда вон выходящего в том, чтобы опоздать на десять минут. И не важно, что Мартин никогда не опаздывал - каким бы пунктуальным ни был человек, он оставался простым смертным, с которым могли случиться транспортные проблемы, очереди, разговорчивые родители или прорвавшие трубы. Навязчивая нервозность Вени, впрочем, передавалась - ежедневный просмотр новостей показывал, что они жили в опасное время, полное пьяных водителей, беспричинных самоубийств и самолетов, падающих на головы прохожим.
Генрик водрузил сосуды с водой и вином на поднос. Из-за двери в алтарную часть храма уже слышался гул голосов, в то время как под высокими каменными сводами ризницы было прохладно и тихо, как в заводи, которую обходило быстрое течение жизни.
Наконец дверь отворилась - и в помещение вместе с ветром и моросью ворвался продрогший, запыхавшийся Мартин - в теплой стеганой куртке и с гитарой через плечо. Генрик был рад тому, что не придется добывать его из-под боинга.
- Простите, я опоздал, - пробормотал Мартин, проходя к столу и на ходу сдергивая с головы влажный капюшон.
- И чем ты объяснишь эту неприятность? - сухо поинтересовался Веня.
- Мама задержала? - подсказал Генрик другу неплохую возможность избежать конфликта.
- Нет, - неблагоразумно ответил Мартин, взгромождая на стул рюкзак и зачехленную гитару. - Был на репетиции, забыл о времени. У нас послезавтра концерт, и я предчувствую тотальный, окончательный и бесповоротный провал.
Сняв куртку, он повесил ее на спинку стула и провел руками по всклокоченным волосам.
Веня пристально посмотрел на Мартина, будто выискивая на его лице признаки раскаяния и стыда. На лице Мартина была неуместная отрешенность, как если бы он прибыл в церковь только частично, а частично все еще опаздывал. Веня фыркнул и вернулся к работе со служебником.
Дружба Генрика и Мартина была предрешена стечением обстоятельств. Начавшись в возрасте, который не запоминается, она ощущалась вечной. Они оба происходили из польских семей: религиозных, интеллигентных и неполных. Они вместе посещали воскресную школу, вместе пели в церковном хоре и, закончив начальную школу по отдельности, поступили в одну и ту же гимназию. С тех пор они были практически неразлучны.
Объединял их в первую очередь образ жизни - необычный для большинства и привычный, родной для них самих. В остальном они были очень разными. И внешне: за ярковыраженное визуальное различие их за глаза называли Большим и Малым, Лосярой и Мышью, кто во что горазд. И внутренне. Марин был гуманитарием до мозга костей и читал все подряд, от приключенческих романов и фантастики до Ницше, то и дело задаваясь вопросами морального и философского свойства. Генрик предпочитал физику и четкие структуры.
- Но в мире нет никаких четких структур, - разводил руками Мартин.
- Наоборот, мир на них зиждется, - отвечал Генрик. - Вселенная функционирует на основе простых и ясных правил. Это в головах у людей нет четких структур - и это не повод для гордости. Их стоит завести.
- До сих пор все попытки упорядочить внутренний мир людей по единому образцу приводили только к стагнации.
- И к порядку.
- К оруэлловскому порядку.
Примерно так они беседовали в школьной столовой, поедая запеканку. Если подумать, было, в общем-то, неудивительно, что у них не заводилось друзей.
Вот и теперь в голове у Мартина происходило что-то, напрочь лишенное логики.
Поместив на поднос кувшин и полотенце, Генрик унес все это в шум и оживление храма. Когда он возвратился, Мартин раскладывал на столе священническую альбу. Он был облачен в литургическое одеяние, которое придавало ему до неприличия благочестивый вид - если Веню альба делала похожим на строгого средневекового монаха со страниц романа Гюго, то Мартин, переодевшись в литургическую одежду, становился ангелоподобным. За это отец Ян то и дело ставил его в начало процессии: вызвать в публике возвышенные чувства.
Сам Генрик возвышенных чувств отродясь ни у кого не вызывал. Каждое утро он видел в зеркале физиономию военного - с темным ершиком жестких волос и квадратным подбородком, который в его семнадцать уже приходилось регулярно скоблить бритвой. Одно успокаивало - если его фактурные товарищи во внецерковной жизни мгновенно превращались в гиков, то он вполне сошел бы за популярного школьного спортсмена.
Подойдя к шкафу, рядом с которым возился с альбой Мартин, Генрик схватил столу.
- Слушай, что на тебя нашло в последнее время? - тихо - так, чтобы не услышал Веня - поинтересовался он.
- Разве я что-то делаю не так? - спросил Мартин, не отрываясь от своего занятия. - Я не справляюсь со своими обязанностями?
- Да нет. Просто ты ведешь себя так, как будто не хочешь здесь быть.
Мартин бросил на Генрика короткий внимательный взгляд.
- Я не уверен, что хочу здесь быть, - согласился он.
Просто и буднично, как если бы сообщил о том, что не уверен в ответе на задачку по геометрии. Его лицо оставалось спокойным и сосредоточенным. Генрик не знал, что удивило его больше - признание или его тональность. Несколько секунд он молчал, теребя в руках столу.
- Мартин, колокольчик за тобой, - распорядился Веня, удаляясь из ризницы. Дверь за ним с коротким щелчком закрылась.
- Так, - сказал Генрик. Он вдруг почувствовал, что этот вечер начинает его утомлять. - С каких пор? И что конкретно тебя не устраивает?
Мартин посмотрел на него внимательно, потом выдернул у него из рук столу и аккуратно повесил ее на спинку массивного кресла.
- Слушай... Для чего ты здесь? - спросил он. - Что тебе дает пребывание в церкви?
Он присел на краешек стола и воззрился на Генрика.
- Я исполняю обязанности министранта, - пожал плечами тот.
- Ну и что? - Мартин скрестил руки на груди. - Ты проводишь здесь по нескольку часов едва ли не каждый день. Это немалая часть твоей жизни. Для чего ты это делаешь?
- У меня есть обязанности, - повторил Генрик, начиная злиться. - Я делаю, что должен.
- Почему должен? Кому?
Генрик нахмурился.
- Прости, но я не понимаю, что именно ты хочешь услышать. И мне не нравится, что мы говорим обо мне. Потому что я-то как раз в порядке.
- Вот именно, - Мартин резко встал, направляясь к шкафу. - И я пытаюсь понять, как ты этого добиваешься. Я думал, может, ты знаешь толковый ответ на вопрос, который остро меня интересует в последнее время. Потому что я перестал улавливать смысл этого всего, - и он обвел помещение широким жестом.
- Этого всего?
Мартин извлек из шкафа орнат.
- Я помню, что он был, - сказал он ровно, встряхивая зеленую материю. - Не так давно я находил все это если не важным, то осмысленным. Но что-то пошло не так. Я зачем-то ношу туда-сюда предметы, часами стою на одном месте, зачем-то произношу слова, которые больше не имеют для меня значения. Раньше мне казалось, в мире есть незыблемые вещи. Единый для всех правильный путь, - Мартин возвратился к столу и спокойно посмотрел Генрику в глаза. - Теперь мне так не кажется.
Генрик считал, что единственной проблемой Мартина в этой жизни всегда было и будет то обстоятельство, что он слишком много думает. Он попытался вспомнить какую-нибудь меткую цитату из великих на эту тему, но в голову ничего не приходило.
Этот разговор он вспоминал потом неоднократно - как некую точку отсчета. Нет, это был не первый раз, когда они с Мартином разошлись во мнениях. Но впервые, пожалуй, они разошлись в жизни.
Вернувшись тем вечером домой, в двухкомнатную квартиру на шестом этаже с видом на парк, Генрик жарил яичницу и думал о том загадочном месте, полном бродячих собак, куда Мартин повадился ходить. Почему-то Генрику казалось, что стремление его беспокойного друга расшатывать основы реальности под собственными ногами напрямую связано с новообретенным увлечением. Впоследствии, возвращаясь к этому моменту в воспоминаниях, Генрик признавался себе, что в его любопытстве была доля той неизбежной ревности, которую испытывает человек, когда его лучший друг внезапно находит себе новое, неведомое, совершенно отдельное увлечение.
Потом в кухню зашел отец.
- Как в школе, сынок? - спросил он, усаживаясь за стол и раскрывая перед собой "Народную волю".
И Генрик спросил:
- Слушай, пап, я подумал, не походить ли мне с Мартином на эту его музыку.
- Мартин занимается музыкой? - рассеянно переспросил отец. - Что-то он давно не появлялся, вы не поссорились?
- Нет. Все в порядке. Он играет на гитаре.
- Ну что ж, дело хорошее. Твоя мать увлекалась фортепиано. Походи, если хочешь.
И отец углубился в газету.