Хаксли "О дивный новый мир"
Я конечно же нашла себе развлекательное чтиво на отдых: Хаксли "О дивный новый мир" (1932), который я уже давно собиралась изучить). Различные методы внушения при выращивании и воспитании людей, наука о различиях между людьми, позволяющая определить (создать) каждого человека на подходящее место в экономической и социальной иерархии , заменитель алкоголя и других наркотиков (менее вредный и дающий большее наслаждение), полная сексуальная свобода, надежная система евгеники, позволяющая стандартизовать человека. И все готово=) Каждый принадлежит всем остальным и существует ради потребления. В общем взрыв мозга полный в начале) Хотя все зависит от того, что считается точкой отсчета. Иногда даже кажется, что было бы лучше без вопросов "а как", "а почему" и т.п. Правда тогда жизнь вообще обесценивается, т.к. сознания, в сущности, уже нет, а есть программа действий, и свободы воли нет, и возможности что-то изменить, т.к. все уже предопределено.
Серое приземистое здание всего лишь в тридцать четыре этажа. Над главным входом надпись "ЦЕНТРАЛЬНОЛОНДОНСКИЙ ИНКУБАТОРИЙ И ВОСПИТАТЕЛЬНЫЙ ЦЕНТР" и на геральдическом щите девиз Мирового Государства: "ОБЩНОСТЬ, ОДИНАКОВОСТЬ, СТАБИЛЬНОСТЬ".
весь секрет счастья и добродетели: люби то, что тебе предначертано. Все воспитание тела и мозга как раз и имеет целью привить людям любовь к их неизбежной социальной судьбе.
...
В течение долгих столетий до эры Форда и даже потом еще на протяжении нескольких поколений эротические игры детей считались чем-то ненормальным (взрыв смеха) и, мало того, аморальным ("Да что вы!") и были поэтому под строгим запретом. Студенты слушали изумленно и недоверчиво. Неужели бедным малышам не позволяли забавляться? Да как же так?
- Даже подросткам не позволяли, -- продолжал Директор, -- даже юношам,как вы...
- Быть того не может!
- И они, за исключением гомосексуализма и самоуслаждения, практикуемых украдкой и урывками, не имели ровно ничего.
...
Родной, родимый дом -- в комнатенках его, как сельди в бочке, обитатели: мужчина, периодически рожающая женщина и разновозрастный сброд мальчишек и девчонок. Духота, теснота; настоящая тюрьма, притом антисанитарная, темень, болезни, вонь. (Главноуправитель рисовал эту тюрьму так живо, что один студент, повпечатлительнее прочих, побледнел и его чуть не стошнило )
...
А в духовном смысле родной дом был так же мерзок и грязен, как в физическом. Психологически это была мусорная яма, кроличья нора, жарко нагретая взаимным трением стиснутых в ней жизней, смердящая душевными переживаниями. Какая душная психологическая близость, какие опасные, дикие, смрадные взаимоотношения между членами семейной группы! Как помешанная, тряслась мать над своими детьми (своими! родными!) -- ни дать ни взять как кошка над котятами, но кошка, умеющая говорить, умеющая повторять без
устали: "Моя детка, моя крохотка". "О моя детка, как он проголодался, прильнул к груди, о эти ручонки, эта невыразимо сладостная мука! А вот и уснула моя крохотка, уснула моя детка, и на губах белеет пузырик молока. Спит мой родной..."
- Да, -- покивал головой Мустафа Монд, -- вас недаром дрожь берет.
...
Господь наш Форд - или Фрейд, как он по неисповедимой некой причине именовал себя, трактуя о психологических проблемах, - господь наш Фрейд первый раскрыл гибельные опасности семейной жизни. Мир кишел отцами - а значит, страданиями; кишел матерями - а значит, извращениями всех сортов, от садизма до целомудрия; кишел братьями, сестрами, дядьями, тетками - кишел помешательствами и самоубийствами.
...
Материнство, единобрачие, романтика любви. Ввысь бьет фонтан; неистово ярится пенная струя. У чувства одна узенькая отдушина. Мой любимый. Моя детка. Немудрено, что эти горемыки, люди дофордовских времен, были безумны, порочны и несчастны. Мир, окружавший их, не позволял жить беспечально, не давал им быть здоровыми, добродетельными, счастливыми. Материнство и влюбленность, на каждом шагу запрет (а рефлекс повиновения запрету не сформирован), соблазн и одинокое потом раскаяние, всевозможные болезни,
нескончаемая боль, отгораживающая от людей, шаткое будущее, нищета - все это обрекало их на сильные переживания. А при сильных переживаниях - притом в одиночестве, в безнадежной разобщенности и обособленности - какая уж могла быть речь о стабильности?
...
- Разумеется, необязательно отказываться от Генри совсем. Чередуй его с другими, вот и все. Ведь он же не только с тобой?
- Не только, -- сказала Ленайна.
- Ну разумеется. Уж Генри Фостер не нарушит правил жизни, он всегда корректен и порядочен. А подумай о Директоре. Ведь как неукоснительно Директор соблюдает этикет.Ленайна кивнула:
- Да, он сегодня потрепал меня по ягодицам.
- Ну вот видишь, - торжествующе сказала Фанни. - Вот тебе пример того, как строжайше он держится приличий.
...
С нижней террасы соседнего дома сходил очень медленно по лесенке почти нагой индеец -- спускался с перекладины на перекладину с трясучей осторожностью глубокой старости. Лицо его было изморщинено и черно, как обсидиановая маска. Беззубый рот ввалился. По угламМ губ и с боков подбородка торчали редкие длинные щетинки, белесо поблескивая на темной коже. Незаплетенные волосы свисали на плечи и грудь седыми космами. Тело было сгорбленное, тощее -- кожа, присохшая к костям. Мешкотно, медлительно спускался он, останавливаясь на каждой перекладинке.
- Что с ним такое? - шепнула пораженная Ленайна, широкоглазая от ужаса.
- Старость, вот и все, - ответил Бернард самым небрежным тоном. Он тоже был ошеломлен, но крепился и не подавал вида.
- Старость? - переспросила она. - Но и наш Директор стар, многие стары; но у них же ничего подобного.
- Потому что мы не даем им дряхлеть. Мы ограждаем их от болезней... И, конечно, они выглядят иначе. Отчасти потому, - прибавил он, - что они в большинстве своем умирают задолго до возраста, какого достигла эта развалина. У них молодость сохраняется почти полностью до шестидесяти лет, а затем хруп! - и конец.
...
Свет погас; из мрака встали жирные огненные буквы:ТРИ НЕДЕЛИ В ВЕРТОПЛАНЕ.СУПЕРПОЮЩИЙ,СИНТЕТИКО-РЕЧЕВОЙ, ЦВЕТНОЙ СТЕРЕОСКОПИЧЕСКИЙ ОЩУЩАЛЬНЫЙ ФИЛЬМ. С СИНХРОННЫМ ОРГАНО-ЗАПАХОВЫМ СОПРОВОЖДЕНИЕМ.
- Возьмитесь за шишечки на подлокотниках кресла, -- шепнула Ленайна.
- Иначе не дойдут ощущальные эффекты. Дикарь взялся пальцами за обе шишечки.
Тем временем огненные буквы погасли; секунд десять длилась полная темнота; затем вдруг ослепительно великолепные в своей вещественности - куда живей живого, реальней реального - возникли стереоскопические образы великана-негра и золотоволосой юной круглоголовой бета-плюсовички. Негр и бета сжимали друг друга в объятиях.
Дикарь вздрогнул. Как зачесались губы! Он поднял руку ко рту; щекочущее ощущение пропало; опустил руку на металлическую шишечку - губы опять защекотало. А орган между тем источал волны мускуса. Из репродукторов шло замирающее суперворкованье: "Оооо"; и сверхафриканский густейший басище (частотой всего тридцать два колебания в секунду) мычал в ответ воркующей золотой горлице: "Мм-мм". Опять слились стереоскопические губы - "Оо-ммм! Оо-ммм!" - и снова у шести тысяч зрителей, сидящих в "Альгамбре", зазудели эрогенные зоны лица почти невыносимо приятным гальваническим зудом. "Ооо..."
Сюжет фильма был чрезвычайно прост. Через несколько минут после первых ворковании и мычаний (когда любовники спели дуэт, пообнимались на знаменитой медвежьей шкуре, каждый волосок которой - совершенно прав помощник Предопределителя! - был четко и раздельно осязаем), негр попал в воздушную аварию, ударился об землю головой. Бум! Какая боль прошила лбы у зрителей! Раздался хор охов и ахов.
От сотрясения полетело кувырком все формирование воспитания негра. Он воспылал маниакально-ревнивой страстью к златоволосой бете. Она протестовала. Он не унимался. Погони, борьба, нападение на соперника; наконец, захватывающее дух похищение. Бета унесена ввысь, вертоплан три недели висит в небе, и три недели длится этот дико антиобщественный тет-а-тет блондинки с черным маньяком. В конце концов после целого ряда приключений и всяческой воздушной акробатики трем юным красавцам-альфовикам удается спасти девушку. Негра отправляют в Центр переформовки взрослых, и фильм завершается счастливо и благопристойно -- девушка дарит своей любовью всех троих спасителей. На минуту они прерывают это занятие, чтобы спеть синтетический квартет под мощный супероркестровый аккомпанемент, в органном аромате гардений. Затем еще раз напоследок медвежья шкура - и под звуки сексофонов экран меркнет на финальном стереоскопическом поцелуе, и на губах у зрителей гаснет электрозуд, как умирающий мотылек, что вздрагивает, вздрагивает крылышками все слабей и бессильней - и вот уже замер, замер окончательно.
...
В большой этой палате, яркой от солнца и от желтой краски, стояло двадцать кроватей, все занятые. Линда умирала отнюдь не в одиночестве и со всеми современными удобствами. В воздухе не умолкая звучали веселые синтетические мелодии. У каждой скоротечницы в ногах постели помещался телевизор, непрерывно, с утра до ночи, включенный. Каждые четверть часа аромат, преобладавший в запаховой гамме, автоматически сменялся новым.
- Мы стремимся, - любезно стала объяснять медсестра, которая встретила Дикаря на пороге палаты, - мы стремимся создать здесь вполне приятную атмосферу, - нечто среднее, так сказать, между первоклассным отелем и ощущальным кинодворцом.
...
Теперь же мир стабилен, устойчив. Люди счастливы; они получают все то, что хотят, и не способны хотеть того, чего получить не могут. Они живут в достатке, в безопасности; не знают болезней; не боятся смерти; блаженно не ведают страсти и старости; им не отравляют жизнь отцы с матерями; нет у них ни жен, ни детей, ни любовей -- и, стало быть, нет треволнений; они так
сформованы, что практически не могут выйти из рамок положенного. Если же и случаются сбои, то к нашим услугам сома. А вы ее выкидываете в окошко, мистер Дикарь, во имя свободы. Свободы! -- Мустафа рассмеялся. -- Вы думали, дельты понимают, что такое свобода! А теперь надеетесь, что они поймут "Отелло"! Милый вы мой мальчик!
Серое приземистое здание всего лишь в тридцать четыре этажа. Над главным входом надпись "ЦЕНТРАЛЬНОЛОНДОНСКИЙ ИНКУБАТОРИЙ И ВОСПИТАТЕЛЬНЫЙ ЦЕНТР" и на геральдическом щите девиз Мирового Государства: "ОБЩНОСТЬ, ОДИНАКОВОСТЬ, СТАБИЛЬНОСТЬ".
весь секрет счастья и добродетели: люби то, что тебе предначертано. Все воспитание тела и мозга как раз и имеет целью привить людям любовь к их неизбежной социальной судьбе.
...
В течение долгих столетий до эры Форда и даже потом еще на протяжении нескольких поколений эротические игры детей считались чем-то ненормальным (взрыв смеха) и, мало того, аморальным ("Да что вы!") и были поэтому под строгим запретом. Студенты слушали изумленно и недоверчиво. Неужели бедным малышам не позволяли забавляться? Да как же так?
- Даже подросткам не позволяли, -- продолжал Директор, -- даже юношам,как вы...
- Быть того не может!
- И они, за исключением гомосексуализма и самоуслаждения, практикуемых украдкой и урывками, не имели ровно ничего.
...
Родной, родимый дом -- в комнатенках его, как сельди в бочке, обитатели: мужчина, периодически рожающая женщина и разновозрастный сброд мальчишек и девчонок. Духота, теснота; настоящая тюрьма, притом антисанитарная, темень, болезни, вонь. (Главноуправитель рисовал эту тюрьму так живо, что один студент, повпечатлительнее прочих, побледнел и его чуть не стошнило )
...
А в духовном смысле родной дом был так же мерзок и грязен, как в физическом. Психологически это была мусорная яма, кроличья нора, жарко нагретая взаимным трением стиснутых в ней жизней, смердящая душевными переживаниями. Какая душная психологическая близость, какие опасные, дикие, смрадные взаимоотношения между членами семейной группы! Как помешанная, тряслась мать над своими детьми (своими! родными!) -- ни дать ни взять как кошка над котятами, но кошка, умеющая говорить, умеющая повторять без
устали: "Моя детка, моя крохотка". "О моя детка, как он проголодался, прильнул к груди, о эти ручонки, эта невыразимо сладостная мука! А вот и уснула моя крохотка, уснула моя детка, и на губах белеет пузырик молока. Спит мой родной..."
- Да, -- покивал головой Мустафа Монд, -- вас недаром дрожь берет.
...
Господь наш Форд - или Фрейд, как он по неисповедимой некой причине именовал себя, трактуя о психологических проблемах, - господь наш Фрейд первый раскрыл гибельные опасности семейной жизни. Мир кишел отцами - а значит, страданиями; кишел матерями - а значит, извращениями всех сортов, от садизма до целомудрия; кишел братьями, сестрами, дядьями, тетками - кишел помешательствами и самоубийствами.
...
Материнство, единобрачие, романтика любви. Ввысь бьет фонтан; неистово ярится пенная струя. У чувства одна узенькая отдушина. Мой любимый. Моя детка. Немудрено, что эти горемыки, люди дофордовских времен, были безумны, порочны и несчастны. Мир, окружавший их, не позволял жить беспечально, не давал им быть здоровыми, добродетельными, счастливыми. Материнство и влюбленность, на каждом шагу запрет (а рефлекс повиновения запрету не сформирован), соблазн и одинокое потом раскаяние, всевозможные болезни,
нескончаемая боль, отгораживающая от людей, шаткое будущее, нищета - все это обрекало их на сильные переживания. А при сильных переживаниях - притом в одиночестве, в безнадежной разобщенности и обособленности - какая уж могла быть речь о стабильности?
...
- Разумеется, необязательно отказываться от Генри совсем. Чередуй его с другими, вот и все. Ведь он же не только с тобой?
- Не только, -- сказала Ленайна.
- Ну разумеется. Уж Генри Фостер не нарушит правил жизни, он всегда корректен и порядочен. А подумай о Директоре. Ведь как неукоснительно Директор соблюдает этикет.Ленайна кивнула:
- Да, он сегодня потрепал меня по ягодицам.
- Ну вот видишь, - торжествующе сказала Фанни. - Вот тебе пример того, как строжайше он держится приличий.
...
С нижней террасы соседнего дома сходил очень медленно по лесенке почти нагой индеец -- спускался с перекладины на перекладину с трясучей осторожностью глубокой старости. Лицо его было изморщинено и черно, как обсидиановая маска. Беззубый рот ввалился. По угламМ губ и с боков подбородка торчали редкие длинные щетинки, белесо поблескивая на темной коже. Незаплетенные волосы свисали на плечи и грудь седыми космами. Тело было сгорбленное, тощее -- кожа, присохшая к костям. Мешкотно, медлительно спускался он, останавливаясь на каждой перекладинке.
- Что с ним такое? - шепнула пораженная Ленайна, широкоглазая от ужаса.
- Старость, вот и все, - ответил Бернард самым небрежным тоном. Он тоже был ошеломлен, но крепился и не подавал вида.
- Старость? - переспросила она. - Но и наш Директор стар, многие стары; но у них же ничего подобного.
- Потому что мы не даем им дряхлеть. Мы ограждаем их от болезней... И, конечно, они выглядят иначе. Отчасти потому, - прибавил он, - что они в большинстве своем умирают задолго до возраста, какого достигла эта развалина. У них молодость сохраняется почти полностью до шестидесяти лет, а затем хруп! - и конец.
...
Свет погас; из мрака встали жирные огненные буквы:ТРИ НЕДЕЛИ В ВЕРТОПЛАНЕ.СУПЕРПОЮЩИЙ,СИНТЕТИКО-РЕЧЕВОЙ, ЦВЕТНОЙ СТЕРЕОСКОПИЧЕСКИЙ ОЩУЩАЛЬНЫЙ ФИЛЬМ. С СИНХРОННЫМ ОРГАНО-ЗАПАХОВЫМ СОПРОВОЖДЕНИЕМ.
- Возьмитесь за шишечки на подлокотниках кресла, -- шепнула Ленайна.
- Иначе не дойдут ощущальные эффекты. Дикарь взялся пальцами за обе шишечки.
Тем временем огненные буквы погасли; секунд десять длилась полная темнота; затем вдруг ослепительно великолепные в своей вещественности - куда живей живого, реальней реального - возникли стереоскопические образы великана-негра и золотоволосой юной круглоголовой бета-плюсовички. Негр и бета сжимали друг друга в объятиях.
Дикарь вздрогнул. Как зачесались губы! Он поднял руку ко рту; щекочущее ощущение пропало; опустил руку на металлическую шишечку - губы опять защекотало. А орган между тем источал волны мускуса. Из репродукторов шло замирающее суперворкованье: "Оооо"; и сверхафриканский густейший басище (частотой всего тридцать два колебания в секунду) мычал в ответ воркующей золотой горлице: "Мм-мм". Опять слились стереоскопические губы - "Оо-ммм! Оо-ммм!" - и снова у шести тысяч зрителей, сидящих в "Альгамбре", зазудели эрогенные зоны лица почти невыносимо приятным гальваническим зудом. "Ооо..."
Сюжет фильма был чрезвычайно прост. Через несколько минут после первых ворковании и мычаний (когда любовники спели дуэт, пообнимались на знаменитой медвежьей шкуре, каждый волосок которой - совершенно прав помощник Предопределителя! - был четко и раздельно осязаем), негр попал в воздушную аварию, ударился об землю головой. Бум! Какая боль прошила лбы у зрителей! Раздался хор охов и ахов.
От сотрясения полетело кувырком все формирование воспитания негра. Он воспылал маниакально-ревнивой страстью к златоволосой бете. Она протестовала. Он не унимался. Погони, борьба, нападение на соперника; наконец, захватывающее дух похищение. Бета унесена ввысь, вертоплан три недели висит в небе, и три недели длится этот дико антиобщественный тет-а-тет блондинки с черным маньяком. В конце концов после целого ряда приключений и всяческой воздушной акробатики трем юным красавцам-альфовикам удается спасти девушку. Негра отправляют в Центр переформовки взрослых, и фильм завершается счастливо и благопристойно -- девушка дарит своей любовью всех троих спасителей. На минуту они прерывают это занятие, чтобы спеть синтетический квартет под мощный супероркестровый аккомпанемент, в органном аромате гардений. Затем еще раз напоследок медвежья шкура - и под звуки сексофонов экран меркнет на финальном стереоскопическом поцелуе, и на губах у зрителей гаснет электрозуд, как умирающий мотылек, что вздрагивает, вздрагивает крылышками все слабей и бессильней - и вот уже замер, замер окончательно.
...
В большой этой палате, яркой от солнца и от желтой краски, стояло двадцать кроватей, все занятые. Линда умирала отнюдь не в одиночестве и со всеми современными удобствами. В воздухе не умолкая звучали веселые синтетические мелодии. У каждой скоротечницы в ногах постели помещался телевизор, непрерывно, с утра до ночи, включенный. Каждые четверть часа аромат, преобладавший в запаховой гамме, автоматически сменялся новым.
- Мы стремимся, - любезно стала объяснять медсестра, которая встретила Дикаря на пороге палаты, - мы стремимся создать здесь вполне приятную атмосферу, - нечто среднее, так сказать, между первоклассным отелем и ощущальным кинодворцом.
...
Теперь же мир стабилен, устойчив. Люди счастливы; они получают все то, что хотят, и не способны хотеть того, чего получить не могут. Они живут в достатке, в безопасности; не знают болезней; не боятся смерти; блаженно не ведают страсти и старости; им не отравляют жизнь отцы с матерями; нет у них ни жен, ни детей, ни любовей -- и, стало быть, нет треволнений; они так
сформованы, что практически не могут выйти из рамок положенного. Если же и случаются сбои, то к нашим услугам сома. А вы ее выкидываете в окошко, мистер Дикарь, во имя свободы. Свободы! -- Мустафа рассмеялся. -- Вы думали, дельты понимают, что такое свобода! А теперь надеетесь, что они поймут "Отелло"! Милый вы мой мальчик!