разужосень, разужосень
По утрам меня выдергивает из кровати звонок телефона: мы выехали, выходи!
Душ, остатки недосмотренного сна, запах полотенца, солнце в окне.
От Нарвы до Таллинна километров двести. Двести километров газовой магистрали, которая лежит на дне эстонских болот и рек, на вереске, клюкве и мхе. От Нарвы до Таллинна мы проходим большей частью пешком, блуждая в низкорослом кустарнике и увязая в трясине. Идем вдоль магистрали, останавливаясь только для замеров и вычислений. За нами едут машины - там, где могут проехать, машины, напичканные оборудованием.
Я не помню осени, в которой было бы столько солнца и тепла.
Я не собиратель, не грибник и не охотник. Я стою перед чудом леса, очарованная и онемевшая, как папуас перед голубой бусиной.
- Лоси, - говорит Нильс. Он замечает следы кабана и косули, он знает названия этих змей, черных, желтых и зеленых, которые вьются в траве.
Слова на датском звучат, как треск веток у нас под ногами.
Растительность меняется незаметно; то это тонконогие сосны с розовой корой, можжевельник и папортник, то березы, кривые и чахлые, кочки и топи, клюква и морошка. А теперь ели, ельник густой и темный, бурелом, звук падает в хвою как в вату... Вересковые поляны, брусника, бледные болотные цветы.
Только раз в году, когда приходит осень, все изменяется тут. Несущиеся вдаль низкие облака, порывы свежего ветра, туман по утрам. И солнце - низкое, белое, холодное и гордое.
Когда осень начинается - понять нельзя... где-то в середине лета принесет с моря свежий сухой порыв, который холодом обожжет изнеженное лицо.
Потом небо начинает медленно синеть... По утрам оно белое, вечером черное, как и положено в природе. Небесные явления затухают. Уже не увидишь эти волшебные нагромождения многоцветных облаков, эти слоистые торжественные закаты, эти цвета, которые не найдет на палитре ни один художник.
К осени небесное великолепие исчезает. Утром горизонт чист, вечером затянут серой завесой. Первыми прощальный марш начинают играть клены. Тут не увидишь каштанов, будто обожженных морозом по краям листов; лип, чьи листья коричневеют, высыхая; грабов и вязов, которые чахнут от холодов. Здесь пылают клены. Рябины. Ясени. Какие-то многоцветные кустарники, березы - и торжествующая, напоенная летними дождями хвоя.
В один из дней мы с Нильсом удираем вместо обеда на озера. Нильса интересуют птицы, которых полно в камышах и ивняке. Он стоит, серьезный, сильный и уверенный в себе, расставив ноги, и, верно, в душе уже целит по тем кустам справа, откуда доносится птичий гомон. Нильс видит мир в прицел своего ружья. А у меня идиосинкразия к оружию.
По дороге заезжаем на хутор купить яблок. Цепная собака бросается на машину и прокусывает протектор. Ах черт, ругается водитель, опять я к ней слишком близко подъехал. Пока он приводит машину в порядок, мы собираем яблоки с деревьев, маленькие эстонские яблоки, которые здесь зовут луковками.
Водителю наши поездки не в радость - машина вязнет в болотах, а самые точные карты оказываются неправильными. Зато ему хорошо платят, и пока мы ходим по трассе, он успевает набрать грибов на ужин.
Я очень ценю людей, которые умеют делать свое дело. К концу третьей недели мы с Нильсом почти перестаем разговаривать о работе. Молча заканчиваем работу на одном участке, садимся на поваленное дерево и смотрим по карте путь до следующей контрольной точки. Я уже хочу, чтоб вечно длилась эта осень с ее королевским великолепием и низким солнцем, с ее вереском и покоем. Я не жажду никаких перемен: я весы под стеклянным колпаком, я капля воды в чаше.
Птицы летят над нашим джипом с утра до ночи.
Осень.
В день, когда мы отвозим Нильса в аэропорт, погода портится, нависают тучи, и из них неотвратимо начинает сочиться влага. Туманно, сыро и холодно. Справа выныривает море, но цвет его зеленый и печальный.
На обратном пути дождь усиливается. Он швыряет капли в стекло, он падает из клочковатых туч, зацепившихся за ельник.
Когда возвращались обратно,
То дождь ниспадал до земли,
И бледные плети заката,
Как цепи, висели вдали...
И вспоминается белый самолетик, вдруг вынырнувший над аэропортом в разрезе туч, как чертик из табакерки. Неожиданный, ненастоящий в этой мрачной осенней непогоде. Освещенный далеким солнцем, которое, оказывается, никуда и не пропадало.