Камердинер - 40 лет на службе Королевского Дома. Глава 1
Пока мы ждем новые книги о Королеве Маргрете II...
Будучи Королевским Камердинером, Анкер Андерсен не только присутствовал на главных событиях Королевской Семьи. Он стал частью и непосредственным свидетелем особой преемственности, которая идет по прямой линии от сильной и глубокой личности Короля Фредерика IX к Королеве Магрете II и далее к Кронпринцу Фредерику.
Год: 1979
Место: Шале в Куршевеле во Французских Альпах, где Королева Маргрете II и Принц Хенрик проводят зимние каникулы вместе с Кронпринцем Фредериком и Принцем Йоакимом.
«Это яд!» - предупреждает девятилетний Принц Йоаким, когда после завтрака я достаю уже четвертую сигарету, пока мы готовим лыжное снаряжение.
«Да, Вы можете умереть от этого», - подчеркивает Кронпринц Фредерик и смотрит на меня драматически вспыхнувшими глазами, в то время как одним мерцанием моей зажигалки Cartier я поджигаю сигарету. Я втягиваю дым глубоко в легкие и атакованный сильным приступом кашля, который усиливается тем фактом, что накануне вечером я обработал лыжные ботинки Королевы силиконом в закрытом гараже, продолжаю курить.
«Посмотри сам, Андерсен! Ты рискуешь вернуться домой в коробке», - подбадривает Принц Йоаким.
«В смысле, в гробу! Ты можешь умереть от этого дерьма, Андерсен», - Кронпринц Фредерик говорит это мне, пока я курю.
«Я выкурил свою последнюю сигарету», - вылетает у меня изо рта, прежде чем я обдумываю последствия такого обещания.
«Ты не сможешь. Ты не сможешь просто остановиться, Андерсен!» - провоцирует Фредерик и с вызовом смотрит на меня.
«Я смогу и ты увидишь это. Я отвечаю за свои слова», - заявляю я и сворачиваю пачку сигарет с оставшимися 16 сигаретами в шарик и выбрасываю в мусорное ведро.
Год: 1987
Место: Дворец Кристиана IX в Амалиенборге, где Монаршая чета устроила вечеринку для Кронпринца Фредерика и его товарищей из казарм Сёндерборга по случаю того, что они только что закончили сержантскую подготовку. Курить разрешили только после ужина, и я хожу и предлагаю молодым людям кофе, коньяк и ликер.
«Вам что-нибудь нужно, Кронпринц Фредерик?»
Фредерик показывает знак, что ему нужно прикурить. В кармане у меня моя старая зажигалка от Cartier. Я достаю ее и Кронпринц вздыхает от удовольствия, когда делает первую затяжку.
«Помни, ты можешь умереть от этого дерьма!» - говорю я с большим удивлением окружающих и спокойно кладу зажигалку обратно в карман. Фредерик смотрит на меня...
«О мой Бог, ведь именно это мы с Йоакимом говорили тебе в Швейцарии, когда были маленькими, ты действительно помнишь это, Андерсен?»
«Я никогда этого не забуду, Кронпринц Фредерик. Я обещал вам, ребятам, бросить курить, и я сдержал свое слово!»
Фредерик и Йоаким были совсем маленькими, когда сами начали курить, и мне часто хотелось напомнить им о сценарии ужасов, который они разыграли для меня в Шале. И все же я всегда давал им прикурить, когда они просили, потому что Камердинер не должен раздавать советы, когда его не спрашивают. Он должен повиноваться и делать все, о чем его попросят.
На вечеринке для сержантов я нарушил это правило, когда сказал: «Помни, ты можешь умереть от этого дерьма!». Предупреждение Кронпринца давило на меня все эти годы, и теперь оно наконец вырвалось наружу и ударило его самого, как дубиной по голове, потому что это относится не только к простым смертным, таким как я, но и к Королевским особам.
Сегодня Фредерик бросил курить - это не моя, а заслуга Кронпринцессы Мэри, и я очень этому рад. Ибо, несмотря на формальную дистанцию, которая есть и должна быть между Королевскими особами и их слугами, я испытываю такую большую привязанность к Королеве Маргрете, Принцу Хенрику, Кронпринцу Фредерику и Принцу Йоакиму, что они могли бы быть моей семьей.
Будучи Камердинером - сначала Короля Фредерика IX, а затем Принца Хенрика - я сблизился с двумя удивительными людьми, которые стали для меня бесконечно много значить, и о которых после 15 лет выхода на пенсию я все еще думаю каждый день и ловлю себя на том, что скучаю. Они подарили мне такую захватывающую жизнь, что иногда мне приходится ущипнуть себя за руку, чтобы быть уверенным, что я не сплю. Трудно поверить в то, что маленький Анкер, который был известен всем в Томмерупе своими безумными репликами, прожил долгую жизнь при Дворе.
«Анкер, ты будешь бродягой!», - кричала на меня учительница школы Томмеруп, миссис Петерсен, и в бессилии ударила меня книгой по голове, когда я в очередной раз свел ее с ума одной из своих безумных проделок. После перемены я пришел в класс с большой живой змеей, намотанной вокруг запястья, и спросил ее, знает ли она, что это за змея. Она с криком вскочила на стул, отчаянно отбиваясь указкой, как будто хотела защититься от змеи. «Вон!» - кричала она, пока я бежал в сад, чтобы выпустить змею.
Жизнь бродяги была судьбой, которую предсказала мне учительница, и я хотел бы увидеть ее лицо, когда она узнала, что через 15 лет я войду в Амалиенборг, где буду служить на благо Королевского Дома в течение 40 лет.
Глава 1
Никогда так сильно я не гнал велосипед, как в тот день, когда я, будучи 14-летним подростком в 1947 году, увидел Короля Фредерика IX, стоявшего и смотревшего в окно Королевского салона-вагона на станции Томмеруп, где я был, чтобы забрать газеты. Незадолго до этого он взошел на престол после смерти Короля Кристиана X, и я узнал его по фотографиям, которые были напечатаны в газетах. Я быстро погрузил газеты на велосипед и погнал в Томмеруп так быстро, что мои ноги напомнили мне барабанные палочки. Мне не терпелось рассказать местным жителям главную новость дня. "Король на станции Томмеруп!". Я кричал это перед каждым домом, прежде чем бросить газету. Я совершенно запыхался, и на лбу у меня выступил пот. "Король на станции Томмеруп!" - повторял я, повысив голос, надеясь, что кто-нибудь меня слышит. Я разносил газеты с 8 лет, но я никогда не сообщал таких замечательных новостей. Я видел Короля собственными глазами еще до того, как газета успела упомянуть о его короткой остановке в Томмерупе. "Он точно такой же, как на фотографиях! Никаких сомнений, что это был он!", - объяснял я снова и снова, когда у меня спрашивали подробности. Я чувствовал себя героем дня. Я был так взволнован, когда раздал все газеты и вернулся домой к маме и папе. Конечно, мне не терпелось рассказать им о Короле, но они мне не поверили.
"Да-да, ты видел Короля", - только и заметил мой отец, и больше мы не поднимали эту тему, в Доме на улице Беркевей номер 13 в Томмерупе на Фюнене, куда мои родители переехали после свадьбы в 1912 году - это был год, когда затонул "Титаник". Они стали любовниками, когда оба работали в Буггегордене, расположенном между Оденсе и Миддельфартом. Отца звали Карл, мать работала и по дому, и в поле, и ей было 23 года, когда она вышла замуж за моего отца.
Папа работал на кирпичном заводе, где делал кирпичи вручную. Он наполнял специальную форму на два кирпича глиной, проводил по поверхности плоской доской убирая излишки. Затем он опускал форму в ванну с водой, а уже оттуда переворачивая, оставлял кирпичи на плоском бревне, откуда их в дальнейшем забирали в сушильню. Последней частью процесса "режущие дамы" занимались до того, как кирпичи полностью высыхали. Мама была одной из тех, кто большим ножом срезал неровности, чтобы кирпич был идеально прямым и гладким. Это была командная работа, и я будучи маленьким мальчиком, всегда старался помочь забирая у папы кирпичи для сушильни. Забавно думать, что эти кирпичи переходили из рук в руки в одной семье.
Кирпичного завода больше не существует. Сегодня участок застроен отдельными домами, но в свое время это было большое рабочее место в Томмерупе. Моя мать была глубоко беременна и выправляла камни за день до моего появления на свет 22 августа 1932 года. В какой-то момент ей пришлось пойти и сказать папе, что у нее начались схватки и она пойдет отдохнет дома. Тем не менее, я родился на следующий день в воскресенье, как юзюм в колбасе, оказавшись в стае братьев и сестер после Йоханны, Ригмор, Мэри, Ольги, Эвальда, Норы и Орлы. Мои старшие братья и сестры уехали из дома, а у моей старшей сестры уже было двое детей. После седьмого класса девочки собирались служить, а мальчики собирались учиться или найти работу. Так что, хотя нас и было восемь братьев и сестер, я рос только с Норой и Орлой. Вначале нам с Орлой приходилось делить кровать в спальне наших родителей, и мы лежали на ее разных концах. Когда Нора вышла прислуживать, мы с Орлой заняли ее комнату, которая не отапливалась. Зимой было очень холодно, и иногда мы просыпались с ледяной корочкой на одеяле, которое, в свою очередь, было таким тяжелым, что можно было подумать, что в нем были перья с целой птицефермы. Когда постель остывала, мама грела кирпичи в дровяной печи на кухне, заворачивала их в газеты и полотенце и ложила нам в постель.
По воскресеньям, те из моих братьев и сестер, кто жил поблизости, иногда приходили к нам домой поесть. Когда мы сидели за столом и ели жареную курицу с молодым картофелем и овощами с огорода, мы чувствовали себя очень привилегированными. Это была действительно прекрасная трапеза во время оккупации, когда многим было трудно достать еду. Но у нас был и сад вокруг дома, и огород, и временами мы держали кур, кроликов и голубей, и нам даже повезло, что у моей сестры и ее мужа, которые жили в доме на колесах у дороги, были свиньи, так что мы не голодали.
Мама была бережлива и сама шила нам одежду. Однако большую часть одежды, я унаследовал от Орлы. Даже башмаки. Свою первую настоящую одежду я получил в 14 лет перед конфирмацией. Никогда еще на мне не было ничего такого красивого, как сшитый на заказ двубортый пиджак в узкую полоску и брюки в тон.
Когда мне было восемь, вслед за своим братом я взял на себя обязанность развозить газеты. Каждый день я развозил газеты жителям Томмерупа и ближайших окрестностей. Деньги за доставку переводились на счет моего отца, но мне часто везло, и я получал чаевые в размере 1-2 пенни. Мне разрешали оставлять их себе, и у меня всегда был с собой маленький кошелек, где я хранил сбережения.
Мой первый велосипед кузнец сделал для меня из мужского велосипеда, который он укоротил, сварил и покрасил так, чтобы он выглядел новым. В то время, шины было трудно достать, поэтому колеса моего велосипеда состояли из нескольких слоев резины, что иногда было не очень удобно при езде. В передней части велосипеда у меня была деревянная коробка, в которой умещалось 50 газет. Во время оккупации поезд с газетами прибывал в 8 часов вечера, а зимой мне приходилось ездить с фонарем, который освещал мой путь от Томмерупа до Скалбьерга. Меня очень часто останавливали немцы. Они внезапно появлялись из темноты, светили мне в лицо фонариком, кричали, чтобы я остановился и рылись в газетах, проверяя не везу ли я нелегальные журналы. Сначала мне было страшно, но я свыкся с мыслью, что они могут появиться в любой момент и с этим ничего не поделать.
Однажды я съехал прямо в кювет, чтобы спасти свою жизнь. Я ехал на велосипеде вдоль железной дороги между Томмерупом и Скалбьергом, когда услышал громкий гул. Я часто видел, как англичане пролетали над нами строем по пути в Германию, поэтому я знал звук самолетов. Но в этот раз звук был гораздо громче, и когда я обернулся, я увидел два низко летящих истребителя, которые открыли огонь. Я был так напуган, что, несмотря на шум самолетов, слышал, как колотится мое сердце. Я чувствовал, что моя жизнь в опасности, и решительно спрыгнул на велосипеде в канаву, налево от от железной дороги. Я дрожал от страха и громко плакал, видя, как два "Спитфайра" кружатся и грохочут так низко над моей головой, что я мог видеть пилотов, сидящих там в шлемах, готовых стрелять по немецкому поезду, всего в 200 метрах от моей канавы. "Я должен выбраться отсюда", - подумал я, когда гул истребителей затих вдали и наступила тишина.
Дома я рассказал родителям, что произошло, но их не сильно обеспокоило то, что я - маленький мальчик 11 лет - лежал в полном одиночестве в канаве во время обстрела.
Каждый раз, когда я еду на поезде через Фюн, я заново переживаю свою детскую драму в канаве. Я все еще вижу двух летчиков в истребителях, и мне интересно, остались ли они вживых или погибли в бою?
У немцев были казармы в Томмерупе, расположенные на главной железной дороге между Нюборгом и Миддельфартом, по которой ходило много поездов. Они дежурили на станции и вдоль железной дороги, чтобы предотвратить саботаж. Тем не менее, иногда борцам за свободу удавалось взрывать железную дорогу. Мой брат Эвальд был одним из молодых людей, активно участвовавших в движении сопротивления. Он был женат, и у него был новорожденный сын Бойе, который без его ведома помог своему отцу достать оружие, брошенное англичанами однажды ночью в поле. Под покровом ночи мой брат спрятал оружие в лесу. "Куда ты идешь?" - спросил мой отец, когда на следующий день встретил свою невестку с Бойе в коляске в лесу, где папа работал зимой. "Просто гуляю с Бойе", - сказала она. Но она направлялась на встречу с моим братом в то место, где они спрятали оружие, и когда она шла домой в Томмеруп, где было полно немцев, Бойе лежал в коляске и сладко спал на нескольких пулеметах.
Дома мы не знали о деятельности Эвальда в сопротивлении. Он уже давно не жил дома, и нам нечего было скрывать, когда однажды ночью немцы ворвались к нам домой. "На выход!", - закричали они и приказали моему отцу, моему брату Орле и мне выйти во двор, где мы должны были стоять, прислонившись руками к стене прачечной, в одних трусах, пока они осматривали дом и вытаскивали все из шкафов и ящиков. Как председатель Датского Профсоюза Рабочих в Томмерупе, отец был хорошо известным человеком в городе, и ни для кого не было секретом, что он был социалистом и таким красным, что был близок к тому, чтобы голосовать за коммунистов. Немцы, вероятно, думали, что он помогает сопротивлению, но они ничего не нашли. Наш дом был чист.
Суровой зимой 1943 года выпало так много снега, что были дни, когда я не мог ездить на велосипеде. Термометр показывал много минусов, но мне нужно было развозить газеты. "У тебя есть лыжи", - сказал мой отец. И с газетами в рюкзаке за спиной я встал на лыжи и поехал. Мороз кусал мои пальцы, несмотря на шерстяные варежки, и когда я вернулся домой, два моих пальца были совершенно белыми и онемевшими. Мама пошла за помощью к миссис Йоргенсен, с которой мы делили двойной дом. Ее сын работал на верфи в Оденсе и знал, как лечить обморожения. Вместе мы вышли во двор, где он тихо начал массировать мои пальцы снегом, и постепенно два "мертвых" пальца снова ожили. Это были мизинец и безымянный палец правой руки, и я благодарен, что мне разрешили их оставить. А на следующий день я снова поехал развозить газеты.
После седьмого класса школьное время в Томмерупе закончилось. Я бы хотел, как и пара других мальчиков в классе, сдать экзамен в средней школе в Оденсе. Мой отец не думал, что мы можем себе это позволить. "Если ты сможешь работать своими руками и научишься себя вести, для тебя всегда найдется место в жизни", - сказал он мне. Мои братья стали рабочими и не имели образования. Папа думал, что я должен сделать также. Однажды он пришел домой и сказал, что нашел для меня место ученика у городского портного. Я, привыкший быть активным, не мог представить себя сидящим за столом и шьющим.
В мастерской портного, помимо мастера, было два подмастерья, а рабочий день начинался в 7 часов утра и продолжался до 17.30. Ученичество длилось пять лет, и первые четыре года мне не платили, а на пятый я получал пять крон в неделю и в качестве экзамена должен был сшить смокинг. Экзамен проходил в Оденсе, чтобы никто не обманывал и не обращался за помощью к своему мастеру.
Когда обучение в Томмерупе закончилось, я хотел двигаться дальше, хотя мастер хотел оставить меня. В газете я увидел объявление о вакансии портного в Эсбьерге. Я подал заявку и меня нанял очень специфичный портной, который кому-то мог показаться немного сумасшедшим. Но не мне.