Памяти Царя
Когда-то, очень давно, отец рассказал мне об Ипатьевском доме.
Я уже не помню, как начался тот далёкий разговор. Наверное, я спросил: "Папа, а что стало с царём после революции?" А отец мне, наверное, ответил: "Ты знаешь, сынок, его расстреляли. Вместе с семьёй. Всех".
Увы, я не помню деталей нашей тогдашней с ним беседы. Помню только, что в душе моей тогда родилось чувство страшной несправедливости, ощущение, что я прикоснулся к какой-то зловещей тайне. И потом мы никогда не говорили больше об этом. Но с той минуты я стал совершенно по-особенному относиться к последнему Царю и его семье.
Когда мы отдавали документы в университет, я попросил его показать мне место, где был дом инженера Ипатьева.
А когда я уже был в университете, то иногда приходил на улицу Толмачева, к тому самому месту. В душе моей не поднималось никакого волнения, я не испытывал никаких "особых" чувств. Я просто стоял, смотрел на этот пустырёк и думал: "Да, вот здесь был этот дом. И в этом доме расстреляли царя". И было немного больно, и что-то похожее на стыд было тоже.
[Что было потом...]А потом было несколько личных встреч. Первая произошла в Штутгарте, в храме Святителя Николая, где я впервые увидел икону с изображением Царя и его семьи. В центре иконы, в первом ряду стоял цесаревич Алексий, и молча смотрел мне в глаза.
Спустя несколько лет я вернулся в Россию, и мой первый духовный наставник, отец Фома, пригласил меня вместе с ним посетить Ганину яму, где жарким июльским днём он служил одну из первых литургий на этом скорбном месте. Не было еще ни монастыря, ни дороги, были только какие-то огороженные холмики, провалившиеся рвы, тучи комаров и паломники, преклонившие колена. И снова я испытал то же самое чувство, которое родилось тогда, когда я первый раз спросил отца: "А что стало с Царём?" Но теперь я точно знал - что с ним стало, и где завершили он сам, его семья и его слуги свой земной путь.
А жизнь совсем скоро взяла какой-то дикий темп. И о последнем Самодержце все чаще стали писать не покаянные слова, но одно за другим "разоблачения" - как он стрелял в ворон, сколько папирос выкуривал он в день, и каким он был бездарным полководцем. Но всё это проходило мимо меня, и было для меня совершенно ненужным и неважным. В душе звучала все та же боль и все тот же стыд, как если бы я был в числе тех, кто тем страшным июльским днем шёл к дому инженера Ипатьева, чтобы убить Николая Романова - последнего русского Царя.
Я уже не помню, как начался тот далёкий разговор. Наверное, я спросил: "Папа, а что стало с царём после революции?" А отец мне, наверное, ответил: "Ты знаешь, сынок, его расстреляли. Вместе с семьёй. Всех".
Увы, я не помню деталей нашей тогдашней с ним беседы. Помню только, что в душе моей тогда родилось чувство страшной несправедливости, ощущение, что я прикоснулся к какой-то зловещей тайне. И потом мы никогда не говорили больше об этом. Но с той минуты я стал совершенно по-особенному относиться к последнему Царю и его семье.
Когда мы отдавали документы в университет, я попросил его показать мне место, где был дом инженера Ипатьева.
А когда я уже был в университете, то иногда приходил на улицу Толмачева, к тому самому месту. В душе моей не поднималось никакого волнения, я не испытывал никаких "особых" чувств. Я просто стоял, смотрел на этот пустырёк и думал: "Да, вот здесь был этот дом. И в этом доме расстреляли царя". И было немного больно, и что-то похожее на стыд было тоже.
[Что было потом...]А потом было несколько личных встреч. Первая произошла в Штутгарте, в храме Святителя Николая, где я впервые увидел икону с изображением Царя и его семьи. В центре иконы, в первом ряду стоял цесаревич Алексий, и молча смотрел мне в глаза.
Спустя несколько лет я вернулся в Россию, и мой первый духовный наставник, отец Фома, пригласил меня вместе с ним посетить Ганину яму, где жарким июльским днём он служил одну из первых литургий на этом скорбном месте. Не было еще ни монастыря, ни дороги, были только какие-то огороженные холмики, провалившиеся рвы, тучи комаров и паломники, преклонившие колена. И снова я испытал то же самое чувство, которое родилось тогда, когда я первый раз спросил отца: "А что стало с Царём?" Но теперь я точно знал - что с ним стало, и где завершили он сам, его семья и его слуги свой земной путь.
А жизнь совсем скоро взяла какой-то дикий темп. И о последнем Самодержце все чаще стали писать не покаянные слова, но одно за другим "разоблачения" - как он стрелял в ворон, сколько папирос выкуривал он в день, и каким он был бездарным полководцем. Но всё это проходило мимо меня, и было для меня совершенно ненужным и неважным. В душе звучала все та же боль и все тот же стыд, как если бы я был в числе тех, кто тем страшным июльским днем шёл к дому инженера Ипатьева, чтобы убить Николая Романова - последнего русского Царя.