Дневники Будберга, цитаты
АДМИРАЛЪ
…Являлся верховному правителю; в Харбине я его ни разу не видал, знал о нем только по рассказам и внутренне был против него предубежден. Вынес симпатичное впечатление: несомненно, очень нервный, порывистый, но искренний человек; острые и неглупые глаза, в губах что-то горькое и странное; важности никакой; напротив - озабоченность, подавленность ответственностью и иногда бурный протест против происходящего - вот то, что дало мне наше первое свидание для его характеристики.
…Другой случай печального воздействия старших военных начальников на адмирала - это принятие им от Гайды и К° ордена Георгия 3-й степени за победоносный зимний поход и взятие Перми. Я не знал этого пожалования и, видя на адмирале шейного Георгия, думал, что он получил его во флоте в прошлую войну; поэтому когда Лебедев в вагоне у адмирала заговорил о пожаловании георгиевских крестов за какой-то бой, то я, не стесняясь в выражениях, высказал свой взгляд на позорность такого награждения во время гражданской войны. Только после, когда мне объяснили, в чем дело, я понял ошалелые взгляды и отчаянные жесты присутствовавших, делаемые мне с соседнего с адмиральским стола.
…Я определенно отказался от назначения; был вызван к адмиралу, который, как хорошо заученный урок, повторил все доводы Лебедева и К° о необходимости реорганизации военного управления и объявил, что моего отказа не принимает и приказывает мне принять решенное им назначение; я пытался доложить свои доводы, но с адмиралом начался шторм, он стал кромсать ножом ручку своего кресла и заявил, что он желает этой реформы, признает ее необходимой и приказывает ее осуществить. Пришлось замолчать.
…Затем адмирал приказал Бурлину и мне отправиться к военному министру и объявить ему о состоявшемся его решении. Это меня очень удивило, так как я считал, что это дело самого адмирала объявить такое серьезное решение одному из своих ближайших сотрудников; вижу в этом неискренность; нехорошо, если у такого лица не хватает прямоты и характера, чтобы самому произвести эту операцию.
…Жалко адмирала, когда ему приходится докладывать тяжелую и грозную правду: он то вспыхивает негодованием, гремит и требует действия, то как-то сереет и тухнет; то закипает и грозит всех расстрелять, то никнет и жалуется на отсутствие дельных людей, честных помощников.
…очень уж он неустойчив; в начале каждого доклада я чувствую, что он предубежден против моего пессимизма, но гатем вижу, как доводы и факты его побеждают; к концу доклада он уже на моей стороне, но только до тех пор, пока не придет и не опрокинет кто-либо другой.
…Один только адмирал безукоризненно чист по этой части и брезгливо выслушивает, когда ему преподносят стряпню этих гнойных нарывов нашей разведывательной организации.
…Не прав во многом и адмирал, или, вернее оказать, порывистость его натуры и его податливость советам людей, которым он почему-либо верит;
…Жалко смотреть на несчастного адмирала, помыкаемого разными советчиками и докладчиками; он жадно ищет лучшего решения, но своего у него нет, и он болтается по воле тех, кто сумел приобрести его доверие...
… После обеда был с очередным докладом у адмирала. Тяжело смотреть на его бесхарактерность и на отсутствие у него собственного мнения по незнакомым для него вопросам; судя по тому, что слышал о нем в Харбине, думал, что это самовластный и шалый самодур, и совершенно ошибся. И в этом вся тяжесть положения, ибо лучше, если бы он был самым жестоким диктатором, чем тем мечущимся в поисках за общим благом мечтателем, какой он есть на самом деле. В довершение всего судьба сразу обидела его в составе его доверенного антуража; сейчас даже трудно что-либо сделать, так как по многим вопросам его успели начинить заведомо неверными взглядами и решениями, и при его слабоволии очень трудно повернуть все это на новую дорогу, т. е. «прочно» повернуть, ибо вырвать у него решение очень легко, но нет никакой уверенности в том, что оно не будет изменено через полчаса докладом кого-либо из ближайшего антуража. Особенно трудно мое положение, так как мне нужно резко идти против ставки и против многих течений омского болота, давно уже захвативших в плен этого полярного идеалиста
…Между тем по всему чувствуешь, что этот человек остро и болезненно жаждет всего хорошего и готов на все, чтобы этому содействовать, но отсутствие знания, критики и анализа не дает ему возможности выбиться на настоящую дорогу; личного и эгоистического у адмирала, по-видимому, ничего нет - это ярко сквозит во всем его разговоре, в его мыслях и решениях. По внутренней сущности, по незнанию действительности и по слабости характера он очень напоминает покойного императора. И обстановка кругом почти такая же: то же прятание правды, та же угодливость, те же честолюбивые и корыстолюбивые интересы кучки людей, овладевших доверием этого большого ребенка. Скверно то, что этот ребенок уже избалован и, несомненно, уже начинает отвыкать слушать неприятные вещи, в чем тоже сказывается привычка старого морского начальника, поставленного нашим морским уставом в какое-то полубожеское положение.
…ибо воздействие самого адмирала на направление вообще всех дел очень невелико, ну а в отношении военных операций сводится к выслушиванию срочных докладов о положении фронта и к утверждению всего, в готовом виде ему подносимого; при этом докладчики умеют так зарядить адмирала, что он думает затем, что многое - это его личные проекты и идеи
…Адмирал страшно разнервничался; он, по-видимому, не понимает, что для устранения надо изменить всю систему управления; сам он всем сердцем хочет улучшения и очищения и готов на самые порывистые, но одиночные и бессистемные действия и кары, но бессилен справиться с разъедающим нас злом во всей его совокупности, ибо для этого нужны железная система, длительное ее применение и энергичные, добросовестные исполнители. … И жалко адмирала, и больно, что власть находится в таких беспомощных руках.
…К горю нашему, у адмирала нет прочной решимости поставить все на карту и покончить прежде всего со всеми атаманами и с атаманщиной во всех ее разновидностях и проявлениях. Надо это сделать, хотя бы ценой собственного провала, ибо иначе эта язва съест и адмирала, и нас, сожрет всю белую идею и сделает ее надолго постылой и ненавистной для всей Сибири; ведь то, что произошло и продолжается сейчас в Приморье, Забайкалье и что расползается по Сибири, вопиет, грозит и предостерегает.
…Не везет адмиралу по части ближайшего антуража; он взял к себе личным адъютантом ротмистра Князева, который дивит кутящий Омск своими пьяными безобразиями; много хуже то, что этот гусь злоупотребляет своим положением и позволяет себе разные распоряжения именем адмирала.
…Отзывчивость адмирала и судорожное искание им лучших и действительных средств, при его непрактичности и неподготовленности по большинству вопросов государственного и военного управления, только ухудшают положение.
…Адмирал, вместо того чтобы послать всех этих прожектеров к черту и убедиться, что ничего от этого не произойдет, со всем соглашается, волнуется осуществлением, громыхает и штурмует в случае малейшей задержки и ждет чуда от современных Симонов-волхвов типа Иванова-Ринова и иже с ним. /199/ В ставке совершенно непристойная буря по поводу задержки в производстве в полковники какого-то подполковника Васильева, имеющего счастье состоять супругом певицы Карийской; Васильев, по рассмотрению дежурного генерала, никакого права на производство не имеет, но жена все время клянчит за него у адмирала.
…наверху честный и искренний, но дряблый, безвольный, не знающий жизни и дела человек, плененный кучкой политиканов и честолюбцев, задорных юнцов, безграмотных и в своем и в общегосударственном деле, но решительно и властно творящих разные шалые эксперименты.
…Адмирал вспыльчив, экспансивен, мало уравновешен, но не сам по себе, а в зависимости от, того материала, который доставляется ему докладчиками, советчиками и приближенными; при умном и честном информировании адмирал будет способен только на хорошую экспансивность. Несчастный, слепой, безвольный адмирал, жаждущий добра и подвига и изображающей куклу власти, которой распоряжается вся эта компания, с внутренними достоинствами которой я сегодня познакомился.
…Вечером Адмирал разговорился на политически темы и выказал свою детскую искренность, полное непонимание жизни и исторической обстановки и чистое увлечение мечтой о восстановлении великой и единой России; он смотрит на свое положение, как на посланный небом подвиг и непоколебимо убежден, что ему или тому, кто его заменит, удастся вернуть России все ее величие и славу и возвратить все отпавшие и отторженные от нас земли. Он с восторгом рассказал случай с отказом принять предложение помощи Маннергейма только потому, что надо было поступиться и признать независимость Финляндии; когда же я ему высказал, что не было ли такое решение крупной военной и государственной ошибкой, то он весь вспыхнул, страшно огорчился и ответил, что идеею великой, неделимой России он не поступится никогда и ни за какие минутные выгоды. Несомненно, что это его credo. Слушая его, думал, сколько хорошего можно сделать из этого вспыльчивого идеалиста, полярного мечтателя и жизненного младенца, если бы слабой волей руководил кто-нибудь сильный и талантливый и руководил так же искренно и идейно, как искренен и предан идее служения России сам Адмирал.
…При посещении Ижевцев впервые видел Адмирала перед войсками; впечатление большого начальника он произвести не может; говорить с солдатами он не умеет, стесняется, голос глухой, не отчетливый, фразы слишком ученые, интеллигентные, плохо понятные даже для современного офицерства. Говорил он на тему, что он такой же солдат, как и все остальные, и что лично для себя он ничего не ищет, а старается выполнить свой долг перед Россией. Он роздал много наград, произвел десятки офицеров и солдат в следующие и офицерские чины, привез целый транспорт разных подарков, но сильного впечатления не произвел. Он не создан для таких парадных встреч; вместе с тем, я уверен, что, если бы он объехал стоянки частей, посидел с солдатами, запросто пообедал, удовлетворил бы несложные запросы и просьбы, то впечатление осталось бы глубокое и полезное.
…Неосведомленность войск о происходящем на фронте и в тылу поражающая; как пример приводится письмо одного солдата о том, что к ним приезжал «какой-то аглицкий адмирал Кильчак, должно быть, из новых орателей, и раздавал папиросы»... Вот к чему сводится не прикрашенное ничем впечатление от посещений адмирала, который придает им такое значение. Вижу, что был прав, когда посоветовал адмиралу ездить на фронт в общегенеральской форме и не защитной, а с лампасами и красными отворотами; надо понимать привычки наших солдат и рядового офицерства, считающих, что на большом начальнике должно быть много красного
…После совещания с Ноксом и Жаненом адмирал решил сам ехать к Гайде, так как иных средств для разрешения инцидента не было: трагическое бессилие верховной по названию власти и верховного по званию командования, вынужденных советоваться с иностранцами и не имеющих реальных средств заставить выполнить свою волю...
…Характер и душа Адмирала настолько на лицо, что достаточно какой-нибудь недели общения с ним для того, чтобы знать его наизусть.
Это большой и больной ребенок, чистый идеалист, убежденный раб долга и служения идее и России; несомненный неврастеник, быстро вспыхивающий, чрезвычайно бурный и несдержанный в проявлении своего неудовольствия и гнева; в этом отношении он впитал весьма несимпатичные традиции морского обихода, позволяющие высоким морским чинам то, что у нас в армии давным-давно отошло в область преданий. Он всецело поглощен идеей служения России, спасения ее от красного /332/ гнета и восстановления ее во всей силе и неприкосновенности территории; ради этой идеи его можно уговорить и подвинуть на все, что угодно; личных интересов, личного честолюбия у него нет и в этом отношении он кристально чист.
Он бурно ненавидит всякое беззаконие и произвол, но по несдержанности порывистости характера сам иногда неумышленно выходить из рамок закона и при этом преимущественно при попытках поддержать этот самый закон и всегда под чьим-нибудь посторонним влиянием.
Жизни в ее суровом, практическом осуществлении он не знает и живет миражами и навязанными идеями. Своих планов, своей системы, своей воли у него нет и в этом отношении он мягкий воск, из которого советники и приближенные лепят что угодно, пользуясь тем, что достаточно облечь что-нибудь в форму необходимости, вызываемой благом России и пользой дела, чтобы иметь обеспеченное согласие Адмирала.
Отсутствие твердых взглядов и твердой воли порождает почти что ненормальную неустойчивость решений и вечное колебание общего курса правительственной деятельности, делающегося вследствие этого рабом разных течений, возникающих во властвующем над волею Адмирала кружке лиц.
Тяжело смотреть на Адмирала, когда неожиданно он наталкивается на коллизию разных мнений и ему надо принять решение; видно, что он боится не ответственности решения, а принятая неверного, вредного для всепоглощающей его идеи решения. Своего анализа, своего твердого критерия у него нет и это делает его беспомощной игрушкой в руках тех, которые приобрели его доверие и овладели его волею.
Он избалован успехами и очень чувствителен к неудачам и неприятностям; особенно болезненно реагирует на все, что становится на пути осуществления главной задачи спасения и восстановления России, причем, как и во всем, тут нет ничего личного, эгоистического, честолюбивого. Мне особенно часто приходилось заваливать его целыми кучами самых неприятных и тревожных докладов; сначала он вспыхивал, но быстро темнел, горбился, потухал и как-то сжимался под тяжестью неопровержимых фактов; иногда гремел, грозил все испепелить и сломать все препоны, просил совета и помощи, как все это сделать, и трогал искренностью своего горя и переживаний.
Когда у меня было много неприятных докладов, то я с довольно тяжелым чувством входил в адмиральский кабинет, зная, что мне придется надолго вывести из душевного равновесия этого больного идеалиста. Если же приходилось докладывай что-нибудь приятное, то Адмирал радовался, как ребенок, сверкал глазами и готов был всех облагодетельствовать.
Военного дела он не знает совершенно, даже хуже, ибо схватил только общие места и приобрел кое-какие теоретические сведения, дающие видимость знания, но крайне опасные в практическом применении. В этом отношении он настоящий моряк того типа, десятки образцов которого я видел во время своей Владивостокской службы; я знал многих адмиралов, которые тесно соприкасались с нашей сухопутной жизнью и совершенно не знали основ нашей организации; были такие, которые знали хорошо разницу между иерархическими положениями командира корпуса и начальником дивизии (ибо это определяло порядок отдачи визитов и число выстрелов салюта), но имели очень смутное представление, что такое корпус и дивизия. Вообще, морская кость смотрела на «армию» (огульное для нас название), как на нечто низшее, и считала, что ей невместно и не к чему знать нашу организацию и основания нашей службы и боевой работы.
Попав на высший пост Военного Командования, Адмирал со свойственной ему подвижнической добросовестностью пытался получить неприобретенные раньше знания, но попал на очень скверных и недобросовестных учителей, дававших ему то, что нужно было для наставления Адмирала в желательном для них духе.
Не думаю, чтобы они делали это сознательно, ибо и сами учителя были очень малограмотны, сами знали только отвлеченные теории и не имели должного практического опыта. Они не знали тех серьезных практических коэффициентов, кои только и определяют боевое значение войск, и не смогли передать поэтому этого знания и Адмиралу. На наше горе эти учителя не были даже третьестепенными подмастерьями своего ремесла, и это сыграло самую роковую роль во всей истории первого года нашего Верховного Командования.
На свой пост Адмирал смотрит, как на тяжелый крест и великий подвиг, посланный ему свыше, и мне думается, что едва ли есть еще на Руси другой человек, который так бескорыстно, искренно, убежденно, проникновенно и рыцарски служит идее восстановления единой, великой и неделимой России. Истинный рыцарь подвига, ничего себе не ищущий и готовый всем пожертвовать, безвольный, бессистемный и беспамятливый; детски и блогородно доверчивый, вечно мятущийся в поисках лучших решений и спасительных средств; вечно обманывающийся и обманываемый, обуреваемый жаждой личного труда, примера и самопожертвования; непонимающий совершенно обстановки и неспособный в ней разобраться; далекий от того, что вокруг него его именем совершается - вот беглый перечень отличительных черт характера того человека, на котором скоро уже год лежит тяжелый крест олицетворять и осуществлять временную Верховную Власть России.
К этому человеку нужны были крупные поправки в лице его ближайших помощников по командованию армией и по гражданскому управлению страной; нужно было чтобы на посты Начальника Штаба Верховного Главнокомандующего и Председателя Совета Министров попали крупные, талантливые деловые люди, специалисты своего дела, способные справиться с той великой задачей, которая возлагалась на них их положением; они должны были прикрыть, сгладить, умерить и парализовать все недостатки наличной Верховной Власти и направить всю силу духовного и душевного величия Адмирала на созидательную практическую работу. Своей системой им следовало заменить бессистемность Адмирала; своими специальными знаниями восполнить его незнания и непрактичность; своей волей подпереть колеблющуюся волю Верховного Правителя. Свою работу, свое творчество великое, спасительное и полезное они должны были провести, как работу и творчество самой Верховной Власти, и возвеличиться ее величием.
Одновременно они обязаны были оградить Адмирала от нашептывания и безответственных влияний; насколько я узнал Адмирала, для сильных людей это было вполне возможно, в особенности, если бы действительность сразу показала Адмиралу, какие люди около него стоят.
На горе России судьба вздвоила Адмирала самыми второстепенными ничтожествами, и это предрешило тот поток разных бед, что сыпятся на нас последние полгода.
…Являлся верховному правителю; в Харбине я его ни разу не видал, знал о нем только по рассказам и внутренне был против него предубежден. Вынес симпатичное впечатление: несомненно, очень нервный, порывистый, но искренний человек; острые и неглупые глаза, в губах что-то горькое и странное; важности никакой; напротив - озабоченность, подавленность ответственностью и иногда бурный протест против происходящего - вот то, что дало мне наше первое свидание для его характеристики.
…Другой случай печального воздействия старших военных начальников на адмирала - это принятие им от Гайды и К° ордена Георгия 3-й степени за победоносный зимний поход и взятие Перми. Я не знал этого пожалования и, видя на адмирале шейного Георгия, думал, что он получил его во флоте в прошлую войну; поэтому когда Лебедев в вагоне у адмирала заговорил о пожаловании георгиевских крестов за какой-то бой, то я, не стесняясь в выражениях, высказал свой взгляд на позорность такого награждения во время гражданской войны. Только после, когда мне объяснили, в чем дело, я понял ошалелые взгляды и отчаянные жесты присутствовавших, делаемые мне с соседнего с адмиральским стола.
…Я определенно отказался от назначения; был вызван к адмиралу, который, как хорошо заученный урок, повторил все доводы Лебедева и К° о необходимости реорганизации военного управления и объявил, что моего отказа не принимает и приказывает мне принять решенное им назначение; я пытался доложить свои доводы, но с адмиралом начался шторм, он стал кромсать ножом ручку своего кресла и заявил, что он желает этой реформы, признает ее необходимой и приказывает ее осуществить. Пришлось замолчать.
…Затем адмирал приказал Бурлину и мне отправиться к военному министру и объявить ему о состоявшемся его решении. Это меня очень удивило, так как я считал, что это дело самого адмирала объявить такое серьезное решение одному из своих ближайших сотрудников; вижу в этом неискренность; нехорошо, если у такого лица не хватает прямоты и характера, чтобы самому произвести эту операцию.
…Жалко адмирала, когда ему приходится докладывать тяжелую и грозную правду: он то вспыхивает негодованием, гремит и требует действия, то как-то сереет и тухнет; то закипает и грозит всех расстрелять, то никнет и жалуется на отсутствие дельных людей, честных помощников.
…очень уж он неустойчив; в начале каждого доклада я чувствую, что он предубежден против моего пессимизма, но гатем вижу, как доводы и факты его побеждают; к концу доклада он уже на моей стороне, но только до тех пор, пока не придет и не опрокинет кто-либо другой.
…Один только адмирал безукоризненно чист по этой части и брезгливо выслушивает, когда ему преподносят стряпню этих гнойных нарывов нашей разведывательной организации.
…Не прав во многом и адмирал, или, вернее оказать, порывистость его натуры и его податливость советам людей, которым он почему-либо верит;
…Жалко смотреть на несчастного адмирала, помыкаемого разными советчиками и докладчиками; он жадно ищет лучшего решения, но своего у него нет, и он болтается по воле тех, кто сумел приобрести его доверие...
… После обеда был с очередным докладом у адмирала. Тяжело смотреть на его бесхарактерность и на отсутствие у него собственного мнения по незнакомым для него вопросам; судя по тому, что слышал о нем в Харбине, думал, что это самовластный и шалый самодур, и совершенно ошибся. И в этом вся тяжесть положения, ибо лучше, если бы он был самым жестоким диктатором, чем тем мечущимся в поисках за общим благом мечтателем, какой он есть на самом деле. В довершение всего судьба сразу обидела его в составе его доверенного антуража; сейчас даже трудно что-либо сделать, так как по многим вопросам его успели начинить заведомо неверными взглядами и решениями, и при его слабоволии очень трудно повернуть все это на новую дорогу, т. е. «прочно» повернуть, ибо вырвать у него решение очень легко, но нет никакой уверенности в том, что оно не будет изменено через полчаса докладом кого-либо из ближайшего антуража. Особенно трудно мое положение, так как мне нужно резко идти против ставки и против многих течений омского болота, давно уже захвативших в плен этого полярного идеалиста
…Между тем по всему чувствуешь, что этот человек остро и болезненно жаждет всего хорошего и готов на все, чтобы этому содействовать, но отсутствие знания, критики и анализа не дает ему возможности выбиться на настоящую дорогу; личного и эгоистического у адмирала, по-видимому, ничего нет - это ярко сквозит во всем его разговоре, в его мыслях и решениях. По внутренней сущности, по незнанию действительности и по слабости характера он очень напоминает покойного императора. И обстановка кругом почти такая же: то же прятание правды, та же угодливость, те же честолюбивые и корыстолюбивые интересы кучки людей, овладевших доверием этого большого ребенка. Скверно то, что этот ребенок уже избалован и, несомненно, уже начинает отвыкать слушать неприятные вещи, в чем тоже сказывается привычка старого морского начальника, поставленного нашим морским уставом в какое-то полубожеское положение.
…ибо воздействие самого адмирала на направление вообще всех дел очень невелико, ну а в отношении военных операций сводится к выслушиванию срочных докладов о положении фронта и к утверждению всего, в готовом виде ему подносимого; при этом докладчики умеют так зарядить адмирала, что он думает затем, что многое - это его личные проекты и идеи
…Адмирал страшно разнервничался; он, по-видимому, не понимает, что для устранения надо изменить всю систему управления; сам он всем сердцем хочет улучшения и очищения и готов на самые порывистые, но одиночные и бессистемные действия и кары, но бессилен справиться с разъедающим нас злом во всей его совокупности, ибо для этого нужны железная система, длительное ее применение и энергичные, добросовестные исполнители. … И жалко адмирала, и больно, что власть находится в таких беспомощных руках.
…К горю нашему, у адмирала нет прочной решимости поставить все на карту и покончить прежде всего со всеми атаманами и с атаманщиной во всех ее разновидностях и проявлениях. Надо это сделать, хотя бы ценой собственного провала, ибо иначе эта язва съест и адмирала, и нас, сожрет всю белую идею и сделает ее надолго постылой и ненавистной для всей Сибири; ведь то, что произошло и продолжается сейчас в Приморье, Забайкалье и что расползается по Сибири, вопиет, грозит и предостерегает.
…Не везет адмиралу по части ближайшего антуража; он взял к себе личным адъютантом ротмистра Князева, который дивит кутящий Омск своими пьяными безобразиями; много хуже то, что этот гусь злоупотребляет своим положением и позволяет себе разные распоряжения именем адмирала.
…Отзывчивость адмирала и судорожное искание им лучших и действительных средств, при его непрактичности и неподготовленности по большинству вопросов государственного и военного управления, только ухудшают положение.
…Адмирал, вместо того чтобы послать всех этих прожектеров к черту и убедиться, что ничего от этого не произойдет, со всем соглашается, волнуется осуществлением, громыхает и штурмует в случае малейшей задержки и ждет чуда от современных Симонов-волхвов типа Иванова-Ринова и иже с ним. /199/ В ставке совершенно непристойная буря по поводу задержки в производстве в полковники какого-то подполковника Васильева, имеющего счастье состоять супругом певицы Карийской; Васильев, по рассмотрению дежурного генерала, никакого права на производство не имеет, но жена все время клянчит за него у адмирала.
…наверху честный и искренний, но дряблый, безвольный, не знающий жизни и дела человек, плененный кучкой политиканов и честолюбцев, задорных юнцов, безграмотных и в своем и в общегосударственном деле, но решительно и властно творящих разные шалые эксперименты.
…Адмирал вспыльчив, экспансивен, мало уравновешен, но не сам по себе, а в зависимости от, того материала, который доставляется ему докладчиками, советчиками и приближенными; при умном и честном информировании адмирал будет способен только на хорошую экспансивность. Несчастный, слепой, безвольный адмирал, жаждущий добра и подвига и изображающей куклу власти, которой распоряжается вся эта компания, с внутренними достоинствами которой я сегодня познакомился.
…Вечером Адмирал разговорился на политически темы и выказал свою детскую искренность, полное непонимание жизни и исторической обстановки и чистое увлечение мечтой о восстановлении великой и единой России; он смотрит на свое положение, как на посланный небом подвиг и непоколебимо убежден, что ему или тому, кто его заменит, удастся вернуть России все ее величие и славу и возвратить все отпавшие и отторженные от нас земли. Он с восторгом рассказал случай с отказом принять предложение помощи Маннергейма только потому, что надо было поступиться и признать независимость Финляндии; когда же я ему высказал, что не было ли такое решение крупной военной и государственной ошибкой, то он весь вспыхнул, страшно огорчился и ответил, что идеею великой, неделимой России он не поступится никогда и ни за какие минутные выгоды. Несомненно, что это его credo. Слушая его, думал, сколько хорошего можно сделать из этого вспыльчивого идеалиста, полярного мечтателя и жизненного младенца, если бы слабой волей руководил кто-нибудь сильный и талантливый и руководил так же искренно и идейно, как искренен и предан идее служения России сам Адмирал.
…При посещении Ижевцев впервые видел Адмирала перед войсками; впечатление большого начальника он произвести не может; говорить с солдатами он не умеет, стесняется, голос глухой, не отчетливый, фразы слишком ученые, интеллигентные, плохо понятные даже для современного офицерства. Говорил он на тему, что он такой же солдат, как и все остальные, и что лично для себя он ничего не ищет, а старается выполнить свой долг перед Россией. Он роздал много наград, произвел десятки офицеров и солдат в следующие и офицерские чины, привез целый транспорт разных подарков, но сильного впечатления не произвел. Он не создан для таких парадных встреч; вместе с тем, я уверен, что, если бы он объехал стоянки частей, посидел с солдатами, запросто пообедал, удовлетворил бы несложные запросы и просьбы, то впечатление осталось бы глубокое и полезное.
…Неосведомленность войск о происходящем на фронте и в тылу поражающая; как пример приводится письмо одного солдата о том, что к ним приезжал «какой-то аглицкий адмирал Кильчак, должно быть, из новых орателей, и раздавал папиросы»... Вот к чему сводится не прикрашенное ничем впечатление от посещений адмирала, который придает им такое значение. Вижу, что был прав, когда посоветовал адмиралу ездить на фронт в общегенеральской форме и не защитной, а с лампасами и красными отворотами; надо понимать привычки наших солдат и рядового офицерства, считающих, что на большом начальнике должно быть много красного
…После совещания с Ноксом и Жаненом адмирал решил сам ехать к Гайде, так как иных средств для разрешения инцидента не было: трагическое бессилие верховной по названию власти и верховного по званию командования, вынужденных советоваться с иностранцами и не имеющих реальных средств заставить выполнить свою волю...
…Характер и душа Адмирала настолько на лицо, что достаточно какой-нибудь недели общения с ним для того, чтобы знать его наизусть.
Это большой и больной ребенок, чистый идеалист, убежденный раб долга и служения идее и России; несомненный неврастеник, быстро вспыхивающий, чрезвычайно бурный и несдержанный в проявлении своего неудовольствия и гнева; в этом отношении он впитал весьма несимпатичные традиции морского обихода, позволяющие высоким морским чинам то, что у нас в армии давным-давно отошло в область преданий. Он всецело поглощен идеей служения России, спасения ее от красного /332/ гнета и восстановления ее во всей силе и неприкосновенности территории; ради этой идеи его можно уговорить и подвинуть на все, что угодно; личных интересов, личного честолюбия у него нет и в этом отношении он кристально чист.
Он бурно ненавидит всякое беззаконие и произвол, но по несдержанности порывистости характера сам иногда неумышленно выходить из рамок закона и при этом преимущественно при попытках поддержать этот самый закон и всегда под чьим-нибудь посторонним влиянием.
Жизни в ее суровом, практическом осуществлении он не знает и живет миражами и навязанными идеями. Своих планов, своей системы, своей воли у него нет и в этом отношении он мягкий воск, из которого советники и приближенные лепят что угодно, пользуясь тем, что достаточно облечь что-нибудь в форму необходимости, вызываемой благом России и пользой дела, чтобы иметь обеспеченное согласие Адмирала.
Отсутствие твердых взглядов и твердой воли порождает почти что ненормальную неустойчивость решений и вечное колебание общего курса правительственной деятельности, делающегося вследствие этого рабом разных течений, возникающих во властвующем над волею Адмирала кружке лиц.
Тяжело смотреть на Адмирала, когда неожиданно он наталкивается на коллизию разных мнений и ему надо принять решение; видно, что он боится не ответственности решения, а принятая неверного, вредного для всепоглощающей его идеи решения. Своего анализа, своего твердого критерия у него нет и это делает его беспомощной игрушкой в руках тех, которые приобрели его доверие и овладели его волею.
Он избалован успехами и очень чувствителен к неудачам и неприятностям; особенно болезненно реагирует на все, что становится на пути осуществления главной задачи спасения и восстановления России, причем, как и во всем, тут нет ничего личного, эгоистического, честолюбивого. Мне особенно часто приходилось заваливать его целыми кучами самых неприятных и тревожных докладов; сначала он вспыхивал, но быстро темнел, горбился, потухал и как-то сжимался под тяжестью неопровержимых фактов; иногда гремел, грозил все испепелить и сломать все препоны, просил совета и помощи, как все это сделать, и трогал искренностью своего горя и переживаний.
Когда у меня было много неприятных докладов, то я с довольно тяжелым чувством входил в адмиральский кабинет, зная, что мне придется надолго вывести из душевного равновесия этого больного идеалиста. Если же приходилось докладывай что-нибудь приятное, то Адмирал радовался, как ребенок, сверкал глазами и готов был всех облагодетельствовать.
Военного дела он не знает совершенно, даже хуже, ибо схватил только общие места и приобрел кое-какие теоретические сведения, дающие видимость знания, но крайне опасные в практическом применении. В этом отношении он настоящий моряк того типа, десятки образцов которого я видел во время своей Владивостокской службы; я знал многих адмиралов, которые тесно соприкасались с нашей сухопутной жизнью и совершенно не знали основ нашей организации; были такие, которые знали хорошо разницу между иерархическими положениями командира корпуса и начальником дивизии (ибо это определяло порядок отдачи визитов и число выстрелов салюта), но имели очень смутное представление, что такое корпус и дивизия. Вообще, морская кость смотрела на «армию» (огульное для нас название), как на нечто низшее, и считала, что ей невместно и не к чему знать нашу организацию и основания нашей службы и боевой работы.
Попав на высший пост Военного Командования, Адмирал со свойственной ему подвижнической добросовестностью пытался получить неприобретенные раньше знания, но попал на очень скверных и недобросовестных учителей, дававших ему то, что нужно было для наставления Адмирала в желательном для них духе.
Не думаю, чтобы они делали это сознательно, ибо и сами учителя были очень малограмотны, сами знали только отвлеченные теории и не имели должного практического опыта. Они не знали тех серьезных практических коэффициентов, кои только и определяют боевое значение войск, и не смогли передать поэтому этого знания и Адмиралу. На наше горе эти учителя не были даже третьестепенными подмастерьями своего ремесла, и это сыграло самую роковую роль во всей истории первого года нашего Верховного Командования.
На свой пост Адмирал смотрит, как на тяжелый крест и великий подвиг, посланный ему свыше, и мне думается, что едва ли есть еще на Руси другой человек, который так бескорыстно, искренно, убежденно, проникновенно и рыцарски служит идее восстановления единой, великой и неделимой России. Истинный рыцарь подвига, ничего себе не ищущий и готовый всем пожертвовать, безвольный, бессистемный и беспамятливый; детски и блогородно доверчивый, вечно мятущийся в поисках лучших решений и спасительных средств; вечно обманывающийся и обманываемый, обуреваемый жаждой личного труда, примера и самопожертвования; непонимающий совершенно обстановки и неспособный в ней разобраться; далекий от того, что вокруг него его именем совершается - вот беглый перечень отличительных черт характера того человека, на котором скоро уже год лежит тяжелый крест олицетворять и осуществлять временную Верховную Власть России.
К этому человеку нужны были крупные поправки в лице его ближайших помощников по командованию армией и по гражданскому управлению страной; нужно было чтобы на посты Начальника Штаба Верховного Главнокомандующего и Председателя Совета Министров попали крупные, талантливые деловые люди, специалисты своего дела, способные справиться с той великой задачей, которая возлагалась на них их положением; они должны были прикрыть, сгладить, умерить и парализовать все недостатки наличной Верховной Власти и направить всю силу духовного и душевного величия Адмирала на созидательную практическую работу. Своей системой им следовало заменить бессистемность Адмирала; своими специальными знаниями восполнить его незнания и непрактичность; своей волей подпереть колеблющуюся волю Верховного Правителя. Свою работу, свое творчество великое, спасительное и полезное они должны были провести, как работу и творчество самой Верховной Власти, и возвеличиться ее величием.
Одновременно они обязаны были оградить Адмирала от нашептывания и безответственных влияний; насколько я узнал Адмирала, для сильных людей это было вполне возможно, в особенности, если бы действительность сразу показала Адмиралу, какие люди около него стоят.
На горе России судьба вздвоила Адмирала самыми второстепенными ничтожествами, и это предрешило тот поток разных бед, что сыпятся на нас последние полгода.