Ответ на загадку.
Лучше поздно чем никогда ))
Поскольку на первую загадку (не вызвавшую, впрочем, особого ажиотажа. т.е. совсем))) ответ был дан довольно быстро, в комментах, отвечу, пусть и с опозданием, на вторую ))).
Период был угадан быстро и точно (что впрочем ИМХО было не так уж и сложно)), но правильного ответа по сути никто и не дал. Хотя как мне кажется - он также лежал на поверхности )). Речь шла о России времен Первой мировой войны - как императорской, так и послефевральской - текст взят из книги У.Фуллера «Внутренний враг. Шпиономания и закат императорской России». Чуть ниже будет более обширная цитата - а пока немножко отсебятинки.
Мне эта книжка - среди всего прочего - показалась интересной тем, что во многом объясняла то, что происходило пару десятилетий спустя, во время массовых репрессий 30-х гг. В первую очередь с точки зрения психологии тогдашнего общества - почему так легко тогдашними - уже советскими - людьми воспринимались многочисленные «шпионские» процессы (причем и на самом верху - взять высказывания того же Сталина на июньском Военном совете 37года про некую шпионку Гензи, и то, что это абсурдное в общем-то утверждение было воспринято вполне нормально участниками того совета), почему так легко воспринимались объяснения многочисленных проблем вредительством, саботажем и диверсиями, откуда росли корни шпиономании - как среди сотрудников спецслужб, так и среди обычных людей, сам подход правоохранительных органов к сбору доказательств и т.д. и т.п. Корни всего этого в общем-то были заложены - увы - задолго до 30-х годов.
В общем, с моей точки зрения книжка крайне интересная - и не только в силу перечисленного выше.
Ну и обещанная цитата:
"С политической точки зрения наиболее явный смысл дела Мясоедова/Сухомлинова состоит в том, что оно, в ряду многих других событий, подготовило почву для Февральской революции, содействуя девальвации авторитета и престижа императорской династии. Если Мясоедов был шпионом, то возможности для его злоумышленной деятельности были созданы прежде всего благо¬даря покровительству В.А. Сухомлинова. В таком случае можно предположить, что предателем был и сам Сухомлинов. А если гла¬вой Военного министерства его назначил лично Николай II. если император, доверяя своему министру, но всем с ним советовался, то что же можно сказать о степени разумности монарха, о его спо¬собности управлять страной? А сотни тысяч погибших на фронте - получается, эти жертвы были бессмысленными, явились лишь следствием измены, которую по глупости пропустил или веролом¬но подстрекал кое-кто из высшего руководства страны? В 1915 и 1916 годах такого рода логические выводы получили широкое хож¬дение как среди гражданского общества, так и на передовой, в око¬пах". Дело Мясоедова/Сухомлинова, возможно, нанесло монархии еще более сокрушительный удар, чем темные и гнусные слухи о Распутине. Сами имена Мясоедова и Сухомлинова стали синони¬мами «предателя», как сорок лет спустя имя Квислинга. После захвата власти большевиками известный историк Ю.В. Готье оста¬вил в своем дневнике откровенную запись: «Чем больше думаешь, тем все яснее становится, что общество, породившее Николая II с его Распутиным, Мясоедовых и Сухомлиновых... должно было кончить тем, чем оно кончило». Иными словами, Готье. который отнюдь не был радикалом, утверждал, что предательство военных продемонстрировало сплошное разложение самих основ системы.что могло служить оправданием ее кровавого революционного уничтожения. Как мы увидим далее, эта история создала особую грамматику измены, где традиционный монархизм, многие поко¬ления сплачивавший империю, стал синонимом не преданности.а прямо противоположного.
В неменьшей степени это дело оказалось разоблачительным и для партийной политики и российской политической культуры - как накануне 1914 года, так и в эпоху войны. Возникновение в России политических партий, взаимная ненависть между всеми назначавшимися царем правительствами и Думами, окостенение политических позиций во время войны, постепенное формирова¬ние Прогрессивного блока - все эти темы были объектами мно¬жества монографических исследований как русских, так и иност¬ранных авторов. Дело Мясоедова/Сухомлинова проливает свет на одно отвратительное обстоятельство: русская политика в эпоху так называемого конституционного эксперимента на деле была безгра¬нично жестокой и абсолютно беспринципной борьбой за власть. Историки последних лет старого режима и России часто обраща¬ют внимание на неразборчивость большевиков в средствах («так¬тическую гибкость», на языке их поклонников), на продажность министров, на упадок нравов в высшем обществе и на неспособ¬ность Николая II управлять страной. Однако поведение некоторых политиков, как либеральных, так и консервативных, а также кое-кого из генералитета.В деле Мясоедова/Сухомлинова в нравствен¬ном смысле оказалось столь чудовищным, что невозможно не со¬дрогнуться". Принести в жертву политической целесообразности жизнь невинного человека - это подлость. Но еще большая под¬лость - разбить его семью, обесчестить страдальца и самое его имя смешать с грязью. Те.кто приложил к этому руку, вероятно, для успокоения собственной совести упирали на благородство цели или требования национальной безопасности, но в конечном счете со¬вершённое ими было не только дурно, но и опасно. Созданная и распространившаяся их усилиями удушливая атмосфера ненавис¬ти и параноидальной подозрительности не рассеялась и после паде¬ния царского режима. Ее ядовитое влияние подтачивало как дей¬ствия России на фронтах, так и попытки Временного правительства, сменившего царскую власть, управлять страной.
Обратимся к общественному мнению. Почему столь шаткие доказательства вины были восприняты широкими кругами граж¬данского общества с таким полным доверием? Конечно, во многих воюющих государствах опыт Первой мировой войны породил ис¬терию на внутреннем фронте. Вера в то, что почти во всех россий¬ских несчастьях виноваты козни коварных заговорщиков, вероят¬но, отвечала некой тайной психологической потребности. Однако те конкретные формы, которые приняла в России шпиономания в годы войны, были обусловлены также глубоко двойственным от¬ношением к капитализму, открытым и тайным антисемитизмом и некоторыми культурными стереотипами в отношении женщины.
И, наконец, в деле Мясоедова/Сухомлинова неожиданным образом оказались высвечены некоторые черты будущих судебных практик сталинизма. Речь идет, конечно, не о масштабе и сурово¬сти репрессий. Непозволительно ставить знак равенства между несправедливостью, пусть ужасной, в отношении Мясоедова и тер¬рором и массовыми убийствами, учиненными в тридцатые годы Сталиным. Однако юридические и полицейские процедуры 1915 и 1937 годов имеют нечто общее - это презумпция виновности. В деле Мясоедова, как и впоследствии в годы сталинских репрессий, всякий, на кого падало подозрение, считался потенциальным пре¬ступником. Не нужно тратить силы на выяснение мотивов преступ¬ления, на поиск свидетелей, на исследование доказательств. Для установления виновности достаточно простой возможности (то есть физической возможности для обвиняемого совершить инкри-минируемое ему преступление) и связей (контактов с подозри¬тельными лицами).
Временное правительство не только как следует не разобралось в связях между большевиками и немцами - самым серьезным и несомненным случаем тайного германскою вмешательства, какое имело место за время его правления, - но и абсолютно неверно организовало деятельность военной контрразведки. Одним из по-следствий революции было тотальное разрушение аппарата контр¬разведки. В Петрограде, например, восставшая толпа сожгла конторы местной контрразведки (вместе с их архивами). Одновременно всеобщая амнистия освободила большое число людей, которые были заключены в тюрьму или подвергнуты ссылке по приказу контрразведки. В апреле Временное правительство произвело реорганизацию армейской контрразведки: из нее были изъяты все офицеры, ранее служившие в жандармском корпусе или охранке. В том же месяце был арестован ряд наиболее значительных фигур, контрразведки старого режима, в их числе генерал Батюшин и несколько членов его комиссии, по обвинениям в коррупции и злоупотреблении властью. Вскоре правительство создало комиссию для расследования преступлений военной контрразведки.
Эти действия, дезорганизовав контрразведку и лишив ее самых опытных офицеров и агентов, нимало не исправили ее институциональную культуру. В послефевральские месяцы контрразведыва¬тельная служба все более и более подпадала под привычку приписывать любое неприятное происшествие, даже самое ничтожное, вражеским проискам. Германских и австрийских шпионов винили во всем - от пожара на складе до пропавшего железнодорож¬ного костыля или некачественно изготовленной пары обуви. К такому типу мышления поощряли и полевых агентов контрраз¬ведки, поэтому в своих отчетах они запросто обвиняли врага даже в том, что неоспоримо было простой случайностью. В августе кон-трразведывательный отдел Генерального штаба телеграфировал военным округам о недопустимости для их контрразведывательных органов ограничивать свои задачи охраной военной тайны. Враги России «настойчиво работают в области не только военного шпи¬онажа в чистом его виде, но всеми мерами стараются разрушить военную мощь России путем шпионской деятельности в торговле, провозом контрабанды, пацифистской, национальной, политичес¬кой и всеми иными пропагандами, поджогами и взрывом заводов и других сооружений. Контрразведка обязана выявлять и предотвращать вражеские поползновения во всех этих областях. В этой умопомрачительно амбициозной программе отразилось основополагающее заблуждение контрразведки, что вражеский шпионаж и подрывная деятельность достигли таких чудовищных размеров, что контрразведка просто обязана совать свой нос во всякий уголок жизни страны, дабы выжечь их там каленым железом. В последние месяцы пребывания Временного правительства у власти военная контрразведка, похоже, стремилась стать чем-то вроде советского НКВД, но никак не могла осуществить эту метаморфозу.
Не на пользу Временному правительству было и то.что газеты больших городов пестрели пасквилями и россказнями о шпиона¬же. Отчасти это было следствием введенной революцией полной свободы печати, когда можно было публиковать любую ложь и небылицы. Однако также это было следствием решения, принятого Военным министерством, - организовать более широкое оповеще¬ние публики об успехах власти в борьбе с иностранным шпионажем. Теми, кто принимал это решение, вероятно, руководило желание поразить читающую публику той бдительностью и энергией, с какой новое правительство взялось за дело выявления шпи¬онов, однако если так, то инициатива эта имела неожиданные и неприятные последствия. В прессе появилось столько сенсацион¬ного материала, что публике не оставалось ничего иного, как прийти к выводу, что при Временном правительстве шпионаж и изме¬на распустились еще более пышным цветом, чем при царизме. Это представление подтачивало последние законные основания права Временного правительства на управление страной.
Однако все разновидности патриотизма имели общее мнение по вопросу о победе в войне. Все были согласны в том, что для триумфа России необходимо одолеть внешних врагов - Германскую, Австро-Венгерскую и Османскую империи. Любопытно, однако, что согласие царило и относительно того, что России не победить, пока не будут уничтожены или нейтрализованы ее внутренние противники. Во время Первой мировой войны обсессией русских патриотов всех оттенков стало разоблачение и уничтожение внутреннего врага.
Причина этого лежала во всеобщей уверенности в том, что все или почти все отступления и катастрофы России в этой войне мо¬гут быть отнесены на счет измены. Измена была главным и исчерпывающим объяснением любых явлений. Со времени мазурских боев в начале 1915 года вести с фронта приходили почти исключительно дурные. Один рапорт о военном поражении сменялся дру¬гим. Говорили о катастрофическом кризисе вооружения и боепри¬пасов, о позорных отступлениях и о невероятных потерях. Даже такие триумфы России, как Брусиловский прорыв, достигались ценой чудовищных потерь. Что, кроме тайной измены, могло объяснить эти катастрофы? Все знали, что Россия обладает доста¬точной мощью и возможностями для победы, однако страна плати ла чрезмерную цену, и дело даже при этом могло кончиться по¬ражением. Многим казалось самоочевидным, что тут не обошлось без предательства.
По этой логике, предатели столь подробно информировали противника, что все военные приготовления и планы России ле¬жали перед ним как на ладони, противник заранее был ocведомлен обо всех военных планах, концентрации и передвижениях войск. Нашлись газеты, вроде московского "Русского слова», приписав¬шие не менее половины германских побед деятельности изменни¬ков и шпионов. И это еще не все. Считалось, что изменники действуют и на внутреннем фронте, занимаясь саботажем в военной промышленности, подрывая поставки топлива, продовольствия и вооружения. Они даже вынашивают тайные планы сдачи врагу всей страны. Массовая культура подпитывала эти фантазии. Вездесущий иностранный шпион стал центральной фигурой многих русских фильмов, пьес, романов и даже постановок кабаре 1914- 1917 годов.
Инстинктивная вера в то, что в конечном счете именно изме¬на повинна в военных неудачах России, давала ее сторонникам из патриотического лагеря глубокое эмоциональное и психологичес¬кое удовлетворение -- простой ключ к пониманию переживаемой Россией глубочайшей травмы. Возникал образ страны как жертвы, обманом и вероломством лишенной победы, принадлежавшей ей по праву. Это также было созвучно конспирологическим увлечени¬ям, сформировавшимся за несколько веков самодержавного правле-ния. Как мы уже видели, при царском режиме конспирация процве¬тала как стиль ведения политики. От представления о конспирации как разновидности политики был один шаг до веры в то, что вся политика - это конспирация. Для русских 1915 года аксиомой было то, что политические следствия не являются результатом оче¬видных политических причин. Политические следствия порожда¬ются оперирующими под покровом ночи тайными силами. Толь¬ко скрытое может быть истинным. «Конспиративные теории истории, - как удачно сформулировал это УолтерЛакер, - на протяжении долгого времени были частью русской политической психологии». В результате вера в то, что «всюду измена», стала одной из самых ярких отличительных черт русского патриотизма военного времени. В этой уверенности был также призыв к действию. Обязанность патриота - разоблачать изменников и карать их, лишая возможности нанести еще больший вред отечеству.
Не все, разделявшие эту позицию, одинаково рисовали себе обрез главного российского изменника. Патриоты правого наци¬оналистического толка самую опасную измену видели в среде не¬лояльных национальных меньшинств, то есть этнических и рели¬гиозных групп населения, сопротивлявшихся российской власти. Хотя к этой категории относились мусульмане, армяне, грузины и украинцы, главными ее представителями были евреи и немцы. Правые националисты свято верили в то, что польские, украинс¬кие и белорусские евреи с самого первого дня войны отслеживают передвижения русской армии и продают сведения врагу. В сердце России богатые евреи-банкиры и промышленники, разбогатевшие на военных спекуляциях, специально взвинчивают цены на продо¬вольствие и другие товары первой необходимости.
Принималось за доказанное, что немецкие подданные Россий¬ской империи, сколь бы долго они или их предки ни жили в стра¬не и что бы они сами ни говорили по этому поводу, на самом деле питают преданность исключительно Вершину, а не Петрограду. Им удалось подмять под себя большую часть российской экономики, что оказывает пагубное воздействие на развитие страны. Однако тут не просто алчность, а тайные и зловещие мотивы. Кто усомнится в том, что немцы внедрялись в определенные отрасли промышленности в предчувствии будущей войны, возможно даже следуя прямым указаниям германского Генерального штаба? Разве таким образом они не приобретали возможность нанести максимальный вред военным приготовлениям России? В русских газетах разоблачались «немецкие фабрики в России», а популярная брошюра о германском шпионстве утверждала, что только война показала, какое количество немецких офицеров было водворено и России под видом различного рода служащих на заводах, фабриках, в конторах и т.п. предприятиях. Тайный немецкий саботаж нано сил огромный вред - что же тогда можно сказать об императорском дворе? Разве туда не просочились люди с немецкими корнями? Разве сама императрица не была немкой?
Для патриотов из левого националистического лагеря, напро¬тив, измена не была отчетливо маркирована этнически. Изменни¬ки и шпионы могли скрываться под самыми разными этнически¬ми и религиозными одеждами. Конечно, измена процветала среди евреев и немцев - но также поляков, литовцев, узбеков и даже русских. Однако чем дальше, тем большее распространение полу¬чало мнение, что подозрительным, возможно даже изменническим институтом является сама монархия. В конце концов, главная обя¬занность всякого политического режима - защищать своих подданных от врагов, как внешних, так и внутренних. Российской же монархии не удалось ни то ни другое - как тут не заподозрить из¬мену? Ее неспособность вести войну с Центральными державами не в последнюю очередь была связана с отказом от политически и экономического сотрудничества с прогрессивной частью обще¬ства. Кроме того, самодержавие стояло на пути уничтожения вра¬га внутреннего. Снова и снова публике напоминали о том.какие опасные предатели таятся под сенью трона. Вот, например,Сухом¬линов. Николай II лично поставил этого изменника во главе Во¬енного министерства, именно император парализовал юридичес¬кое расследование злодеяний Сухомлинова и спас негодяя от заслуженного заключения в Петропавловской крепости. Следова¬тельно, монархизм есть прямая противоположность патриотизма Даже правые патриоты, в теории поддерживавшие монархический принцип, вынуждены были признать, что эта конкретная монархия и ее двор представляют угрозу национальной безопасности. Вот что имел в виду ВД. Набоков, говоря, что «быть с царем значит быть против России».
Конечно, призыв -бороться с внутренним врагом», кто бы его ни брал на вооружение, мог служить эффективной политической тактикой. С началом мировой войны Россия наконец вступила в эру массовой политики. Армия, правительство и фракции Государ¬ственной думы проявляли острый интерес к мобилизации и моти¬вации населения. Одной из техник было превознесение доблести и жертвенности военных героев. В начале войны на всю страну прославился казак Козьма Крючков, в одиночку сражавшийся с одиннадцатью немецкими уланами и уничтоживший их всех, не¬смотря на полученные им самим шестнадцать тяжелых ран. Крюч¬ков стал героем газет и народных лубков, тысячами распростра-нявшихся среди солдат и крестьян. Однако оборотной стороной поклонения героям было возбуждение ненависти - она тоже мог¬ла быть мощным инструментом мобилизации народа. Клеймя ев¬реев, российских немцев или монархистов-традиционалистов пре¬дателями и изменниками, можно было вызвать ярость, легко переводимую в чувство определенной и общей цели. Огульные ого¬воры также имели и неявные политические цели. Обвинение евреев западных областей России в военных поражениях российской армии ограждало русское военное руководство от критики. Поно¬шение немцев и требование экспроприации их земель и бизнеса играло на руку этническому русскому национализму; германское экономическое господство наконец будет уничтожено, и немецкое богатство потечет в русские руки. Многие левые политики так или иначе стремились к свержению российской монархии. Как же кста¬ти пришлось уравнивание традиционного монархизма с изменой! Нельзя однозначно утверждать, «по все организаторы кампаний преследования внутренних врагов были насквозь прожженными циниками, хладнокровными манипуляторами, ни минуты несо¬мневающимися в невиновности большинства своих жертв. Гучковдействительно знал, что обвиняет Мясоедова в шпионстве безо всяких на то оснований. Однако Янушкевич, например, одержи¬мый особенно тупоумной разновидностью антисемитизма, дей¬ствительно вполне мог искренне верить в сплошную порочность всего российского еврейства. Если среди евреев и можно было отыскать такого, кто пока не совершил предательства, всякий из них при первой же возможности продаст Россию. Следовательно.изгнание сотен тысяч евреев из западных областей России - оп¬равданная и необходимая мера предосторожности. Иными слова¬ми, многие из тех, кто в годы войны заразил народное сознание фантазиями об измене, сами искренне в них верили. Однако в ко¬нечном счете трудно преувеличить ту травму и тот вред, которые причинила эта фиксация на внутреннем враге. Тысячи людей пря¬мо пострадали от этого, однако в определенном смысле вся Россия стала жертвой шпионской истерии. Вера в то, что Российская им¬перия насквозь источена изменниками и шпионами, подорвала легитимность власти. Более того, уверенность в пандемии преда¬тельства лишала людей надежды на победное окончание воины.сеяла пораженческие настроения и обессмысливала индивидуаль¬ную жертву во имя родины. Зачем русским проливать на полях сражений потоки крови, если их жертва обесценивается тыловым предательством?
Не будь дела Мясоедова/Сухомлинова. эти пагубные вымыслы вряд ли пустили бы столь глубокие корни.
Измена Мясоедопа и Сухомлинова доказала, что предатели есть везде. «Ни один круг общества не гарантирован от шпиона или изменника. - писал в 1915 году военный прокурор Резанов. Если везде измена, значит, любой может быть изменником. Однако, возможно. Мясоедов и Сухомлинов не были особями, как-то исключительно подверженными порче? Возможно, все люди или, по крайней мере, все русские люди столь же слабы и подвер¬жены заблуждениям? В конце концов российская контрразведки приняла это как рабочую гипотезу, то есть стала исходить из того, что всякий человек - предатель, пока не доказано обратного. В идеологии русского контрразведчика периода Первой мировой войны - зародыш будущего сталинистского сознания, в котором слились левая и правая концепции измены, сознания, заворожен¬ного призраками вероломных национальных меньшинств и везде¬сущих предателей".
Ну и на закуску неплохой ИМХО портрет Сталина, взвешенный и без эмоций (в ту или иную сторону) - написанный англичанином и практически "по горячим следам" (впрочем здесь в жж он уже появляся, и по-моему недавно))
Поскольку на первую загадку (не вызвавшую, впрочем, особого ажиотажа. т.е. совсем))) ответ был дан довольно быстро, в комментах, отвечу, пусть и с опозданием, на вторую ))).
Период был угадан быстро и точно (что впрочем ИМХО было не так уж и сложно)), но правильного ответа по сути никто и не дал. Хотя как мне кажется - он также лежал на поверхности )). Речь шла о России времен Первой мировой войны - как императорской, так и послефевральской - текст взят из книги У.Фуллера «Внутренний враг. Шпиономания и закат императорской России». Чуть ниже будет более обширная цитата - а пока немножко отсебятинки.
Мне эта книжка - среди всего прочего - показалась интересной тем, что во многом объясняла то, что происходило пару десятилетий спустя, во время массовых репрессий 30-х гг. В первую очередь с точки зрения психологии тогдашнего общества - почему так легко тогдашними - уже советскими - людьми воспринимались многочисленные «шпионские» процессы (причем и на самом верху - взять высказывания того же Сталина на июньском Военном совете 37года про некую шпионку Гензи, и то, что это абсурдное в общем-то утверждение было воспринято вполне нормально участниками того совета), почему так легко воспринимались объяснения многочисленных проблем вредительством, саботажем и диверсиями, откуда росли корни шпиономании - как среди сотрудников спецслужб, так и среди обычных людей, сам подход правоохранительных органов к сбору доказательств и т.д. и т.п. Корни всего этого в общем-то были заложены - увы - задолго до 30-х годов.
В общем, с моей точки зрения книжка крайне интересная - и не только в силу перечисленного выше.
Ну и обещанная цитата:
"С политической точки зрения наиболее явный смысл дела Мясоедова/Сухомлинова состоит в том, что оно, в ряду многих других событий, подготовило почву для Февральской революции, содействуя девальвации авторитета и престижа императорской династии. Если Мясоедов был шпионом, то возможности для его злоумышленной деятельности были созданы прежде всего благо¬даря покровительству В.А. Сухомлинова. В таком случае можно предположить, что предателем был и сам Сухомлинов. А если гла¬вой Военного министерства его назначил лично Николай II. если император, доверяя своему министру, но всем с ним советовался, то что же можно сказать о степени разумности монарха, о его спо¬собности управлять страной? А сотни тысяч погибших на фронте - получается, эти жертвы были бессмысленными, явились лишь следствием измены, которую по глупости пропустил или веролом¬но подстрекал кое-кто из высшего руководства страны? В 1915 и 1916 годах такого рода логические выводы получили широкое хож¬дение как среди гражданского общества, так и на передовой, в око¬пах". Дело Мясоедова/Сухомлинова, возможно, нанесло монархии еще более сокрушительный удар, чем темные и гнусные слухи о Распутине. Сами имена Мясоедова и Сухомлинова стали синони¬мами «предателя», как сорок лет спустя имя Квислинга. После захвата власти большевиками известный историк Ю.В. Готье оста¬вил в своем дневнике откровенную запись: «Чем больше думаешь, тем все яснее становится, что общество, породившее Николая II с его Распутиным, Мясоедовых и Сухомлиновых... должно было кончить тем, чем оно кончило». Иными словами, Готье. который отнюдь не был радикалом, утверждал, что предательство военных продемонстрировало сплошное разложение самих основ системы.что могло служить оправданием ее кровавого революционного уничтожения. Как мы увидим далее, эта история создала особую грамматику измены, где традиционный монархизм, многие поко¬ления сплачивавший империю, стал синонимом не преданности.а прямо противоположного.
В неменьшей степени это дело оказалось разоблачительным и для партийной политики и российской политической культуры - как накануне 1914 года, так и в эпоху войны. Возникновение в России политических партий, взаимная ненависть между всеми назначавшимися царем правительствами и Думами, окостенение политических позиций во время войны, постепенное формирова¬ние Прогрессивного блока - все эти темы были объектами мно¬жества монографических исследований как русских, так и иност¬ранных авторов. Дело Мясоедова/Сухомлинова проливает свет на одно отвратительное обстоятельство: русская политика в эпоху так называемого конституционного эксперимента на деле была безгра¬нично жестокой и абсолютно беспринципной борьбой за власть. Историки последних лет старого режима и России часто обраща¬ют внимание на неразборчивость большевиков в средствах («так¬тическую гибкость», на языке их поклонников), на продажность министров, на упадок нравов в высшем обществе и на неспособ¬ность Николая II управлять страной. Однако поведение некоторых политиков, как либеральных, так и консервативных, а также кое-кого из генералитета.В деле Мясоедова/Сухомлинова в нравствен¬ном смысле оказалось столь чудовищным, что невозможно не со¬дрогнуться". Принести в жертву политической целесообразности жизнь невинного человека - это подлость. Но еще большая под¬лость - разбить его семью, обесчестить страдальца и самое его имя смешать с грязью. Те.кто приложил к этому руку, вероятно, для успокоения собственной совести упирали на благородство цели или требования национальной безопасности, но в конечном счете со¬вершённое ими было не только дурно, но и опасно. Созданная и распространившаяся их усилиями удушливая атмосфера ненавис¬ти и параноидальной подозрительности не рассеялась и после паде¬ния царского режима. Ее ядовитое влияние подтачивало как дей¬ствия России на фронтах, так и попытки Временного правительства, сменившего царскую власть, управлять страной.
Обратимся к общественному мнению. Почему столь шаткие доказательства вины были восприняты широкими кругами граж¬данского общества с таким полным доверием? Конечно, во многих воюющих государствах опыт Первой мировой войны породил ис¬терию на внутреннем фронте. Вера в то, что почти во всех россий¬ских несчастьях виноваты козни коварных заговорщиков, вероят¬но, отвечала некой тайной психологической потребности. Однако те конкретные формы, которые приняла в России шпиономания в годы войны, были обусловлены также глубоко двойственным от¬ношением к капитализму, открытым и тайным антисемитизмом и некоторыми культурными стереотипами в отношении женщины.
И, наконец, в деле Мясоедова/Сухомлинова неожиданным образом оказались высвечены некоторые черты будущих судебных практик сталинизма. Речь идет, конечно, не о масштабе и сурово¬сти репрессий. Непозволительно ставить знак равенства между несправедливостью, пусть ужасной, в отношении Мясоедова и тер¬рором и массовыми убийствами, учиненными в тридцатые годы Сталиным. Однако юридические и полицейские процедуры 1915 и 1937 годов имеют нечто общее - это презумпция виновности. В деле Мясоедова, как и впоследствии в годы сталинских репрессий, всякий, на кого падало подозрение, считался потенциальным пре¬ступником. Не нужно тратить силы на выяснение мотивов преступ¬ления, на поиск свидетелей, на исследование доказательств. Для установления виновности достаточно простой возможности (то есть физической возможности для обвиняемого совершить инкри-минируемое ему преступление) и связей (контактов с подозри¬тельными лицами).
Временное правительство не только как следует не разобралось в связях между большевиками и немцами - самым серьезным и несомненным случаем тайного германскою вмешательства, какое имело место за время его правления, - но и абсолютно неверно организовало деятельность военной контрразведки. Одним из по-следствий революции было тотальное разрушение аппарата контр¬разведки. В Петрограде, например, восставшая толпа сожгла конторы местной контрразведки (вместе с их архивами). Одновременно всеобщая амнистия освободила большое число людей, которые были заключены в тюрьму или подвергнуты ссылке по приказу контрразведки. В апреле Временное правительство произвело реорганизацию армейской контрразведки: из нее были изъяты все офицеры, ранее служившие в жандармском корпусе или охранке. В том же месяце был арестован ряд наиболее значительных фигур, контрразведки старого режима, в их числе генерал Батюшин и несколько членов его комиссии, по обвинениям в коррупции и злоупотреблении властью. Вскоре правительство создало комиссию для расследования преступлений военной контрразведки.
Эти действия, дезорганизовав контрразведку и лишив ее самых опытных офицеров и агентов, нимало не исправили ее институциональную культуру. В послефевральские месяцы контрразведыва¬тельная служба все более и более подпадала под привычку приписывать любое неприятное происшествие, даже самое ничтожное, вражеским проискам. Германских и австрийских шпионов винили во всем - от пожара на складе до пропавшего железнодорож¬ного костыля или некачественно изготовленной пары обуви. К такому типу мышления поощряли и полевых агентов контрраз¬ведки, поэтому в своих отчетах они запросто обвиняли врага даже в том, что неоспоримо было простой случайностью. В августе кон-трразведывательный отдел Генерального штаба телеграфировал военным округам о недопустимости для их контрразведывательных органов ограничивать свои задачи охраной военной тайны. Враги России «настойчиво работают в области не только военного шпи¬онажа в чистом его виде, но всеми мерами стараются разрушить военную мощь России путем шпионской деятельности в торговле, провозом контрабанды, пацифистской, национальной, политичес¬кой и всеми иными пропагандами, поджогами и взрывом заводов и других сооружений. Контрразведка обязана выявлять и предотвращать вражеские поползновения во всех этих областях. В этой умопомрачительно амбициозной программе отразилось основополагающее заблуждение контрразведки, что вражеский шпионаж и подрывная деятельность достигли таких чудовищных размеров, что контрразведка просто обязана совать свой нос во всякий уголок жизни страны, дабы выжечь их там каленым железом. В последние месяцы пребывания Временного правительства у власти военная контрразведка, похоже, стремилась стать чем-то вроде советского НКВД, но никак не могла осуществить эту метаморфозу.
Не на пользу Временному правительству было и то.что газеты больших городов пестрели пасквилями и россказнями о шпиона¬же. Отчасти это было следствием введенной революцией полной свободы печати, когда можно было публиковать любую ложь и небылицы. Однако также это было следствием решения, принятого Военным министерством, - организовать более широкое оповеще¬ние публики об успехах власти в борьбе с иностранным шпионажем. Теми, кто принимал это решение, вероятно, руководило желание поразить читающую публику той бдительностью и энергией, с какой новое правительство взялось за дело выявления шпи¬онов, однако если так, то инициатива эта имела неожиданные и неприятные последствия. В прессе появилось столько сенсацион¬ного материала, что публике не оставалось ничего иного, как прийти к выводу, что при Временном правительстве шпионаж и изме¬на распустились еще более пышным цветом, чем при царизме. Это представление подтачивало последние законные основания права Временного правительства на управление страной.
Однако все разновидности патриотизма имели общее мнение по вопросу о победе в войне. Все были согласны в том, что для триумфа России необходимо одолеть внешних врагов - Германскую, Австро-Венгерскую и Османскую империи. Любопытно, однако, что согласие царило и относительно того, что России не победить, пока не будут уничтожены или нейтрализованы ее внутренние противники. Во время Первой мировой войны обсессией русских патриотов всех оттенков стало разоблачение и уничтожение внутреннего врага.
Причина этого лежала во всеобщей уверенности в том, что все или почти все отступления и катастрофы России в этой войне мо¬гут быть отнесены на счет измены. Измена была главным и исчерпывающим объяснением любых явлений. Со времени мазурских боев в начале 1915 года вести с фронта приходили почти исключительно дурные. Один рапорт о военном поражении сменялся дру¬гим. Говорили о катастрофическом кризисе вооружения и боепри¬пасов, о позорных отступлениях и о невероятных потерях. Даже такие триумфы России, как Брусиловский прорыв, достигались ценой чудовищных потерь. Что, кроме тайной измены, могло объяснить эти катастрофы? Все знали, что Россия обладает доста¬точной мощью и возможностями для победы, однако страна плати ла чрезмерную цену, и дело даже при этом могло кончиться по¬ражением. Многим казалось самоочевидным, что тут не обошлось без предательства.
По этой логике, предатели столь подробно информировали противника, что все военные приготовления и планы России ле¬жали перед ним как на ладони, противник заранее был ocведомлен обо всех военных планах, концентрации и передвижениях войск. Нашлись газеты, вроде московского "Русского слова», приписав¬шие не менее половины германских побед деятельности изменни¬ков и шпионов. И это еще не все. Считалось, что изменники действуют и на внутреннем фронте, занимаясь саботажем в военной промышленности, подрывая поставки топлива, продовольствия и вооружения. Они даже вынашивают тайные планы сдачи врагу всей страны. Массовая культура подпитывала эти фантазии. Вездесущий иностранный шпион стал центральной фигурой многих русских фильмов, пьес, романов и даже постановок кабаре 1914- 1917 годов.
Инстинктивная вера в то, что в конечном счете именно изме¬на повинна в военных неудачах России, давала ее сторонникам из патриотического лагеря глубокое эмоциональное и психологичес¬кое удовлетворение -- простой ключ к пониманию переживаемой Россией глубочайшей травмы. Возникал образ страны как жертвы, обманом и вероломством лишенной победы, принадлежавшей ей по праву. Это также было созвучно конспирологическим увлечени¬ям, сформировавшимся за несколько веков самодержавного правле-ния. Как мы уже видели, при царском режиме конспирация процве¬тала как стиль ведения политики. От представления о конспирации как разновидности политики был один шаг до веры в то, что вся политика - это конспирация. Для русских 1915 года аксиомой было то, что политические следствия не являются результатом оче¬видных политических причин. Политические следствия порожда¬ются оперирующими под покровом ночи тайными силами. Толь¬ко скрытое может быть истинным. «Конспиративные теории истории, - как удачно сформулировал это УолтерЛакер, - на протяжении долгого времени были частью русской политической психологии». В результате вера в то, что «всюду измена», стала одной из самых ярких отличительных черт русского патриотизма военного времени. В этой уверенности был также призыв к действию. Обязанность патриота - разоблачать изменников и карать их, лишая возможности нанести еще больший вред отечеству.
Не все, разделявшие эту позицию, одинаково рисовали себе обрез главного российского изменника. Патриоты правого наци¬оналистического толка самую опасную измену видели в среде не¬лояльных национальных меньшинств, то есть этнических и рели¬гиозных групп населения, сопротивлявшихся российской власти. Хотя к этой категории относились мусульмане, армяне, грузины и украинцы, главными ее представителями были евреи и немцы. Правые националисты свято верили в то, что польские, украинс¬кие и белорусские евреи с самого первого дня войны отслеживают передвижения русской армии и продают сведения врагу. В сердце России богатые евреи-банкиры и промышленники, разбогатевшие на военных спекуляциях, специально взвинчивают цены на продо¬вольствие и другие товары первой необходимости.
Принималось за доказанное, что немецкие подданные Россий¬ской империи, сколь бы долго они или их предки ни жили в стра¬не и что бы они сами ни говорили по этому поводу, на самом деле питают преданность исключительно Вершину, а не Петрограду. Им удалось подмять под себя большую часть российской экономики, что оказывает пагубное воздействие на развитие страны. Однако тут не просто алчность, а тайные и зловещие мотивы. Кто усомнится в том, что немцы внедрялись в определенные отрасли промышленности в предчувствии будущей войны, возможно даже следуя прямым указаниям германского Генерального штаба? Разве таким образом они не приобретали возможность нанести максимальный вред военным приготовлениям России? В русских газетах разоблачались «немецкие фабрики в России», а популярная брошюра о германском шпионстве утверждала, что только война показала, какое количество немецких офицеров было водворено и России под видом различного рода служащих на заводах, фабриках, в конторах и т.п. предприятиях. Тайный немецкий саботаж нано сил огромный вред - что же тогда можно сказать об императорском дворе? Разве туда не просочились люди с немецкими корнями? Разве сама императрица не была немкой?
Для патриотов из левого националистического лагеря, напро¬тив, измена не была отчетливо маркирована этнически. Изменни¬ки и шпионы могли скрываться под самыми разными этнически¬ми и религиозными одеждами. Конечно, измена процветала среди евреев и немцев - но также поляков, литовцев, узбеков и даже русских. Однако чем дальше, тем большее распространение полу¬чало мнение, что подозрительным, возможно даже изменническим институтом является сама монархия. В конце концов, главная обя¬занность всякого политического режима - защищать своих подданных от врагов, как внешних, так и внутренних. Российской же монархии не удалось ни то ни другое - как тут не заподозрить из¬мену? Ее неспособность вести войну с Центральными державами не в последнюю очередь была связана с отказом от политически и экономического сотрудничества с прогрессивной частью обще¬ства. Кроме того, самодержавие стояло на пути уничтожения вра¬га внутреннего. Снова и снова публике напоминали о том.какие опасные предатели таятся под сенью трона. Вот, например,Сухом¬линов. Николай II лично поставил этого изменника во главе Во¬енного министерства, именно император парализовал юридичес¬кое расследование злодеяний Сухомлинова и спас негодяя от заслуженного заключения в Петропавловской крепости. Следова¬тельно, монархизм есть прямая противоположность патриотизма Даже правые патриоты, в теории поддерживавшие монархический принцип, вынуждены были признать, что эта конкретная монархия и ее двор представляют угрозу национальной безопасности. Вот что имел в виду ВД. Набоков, говоря, что «быть с царем значит быть против России».
Конечно, призыв -бороться с внутренним врагом», кто бы его ни брал на вооружение, мог служить эффективной политической тактикой. С началом мировой войны Россия наконец вступила в эру массовой политики. Армия, правительство и фракции Государ¬ственной думы проявляли острый интерес к мобилизации и моти¬вации населения. Одной из техник было превознесение доблести и жертвенности военных героев. В начале войны на всю страну прославился казак Козьма Крючков, в одиночку сражавшийся с одиннадцатью немецкими уланами и уничтоживший их всех, не¬смотря на полученные им самим шестнадцать тяжелых ран. Крюч¬ков стал героем газет и народных лубков, тысячами распростра-нявшихся среди солдат и крестьян. Однако оборотной стороной поклонения героям было возбуждение ненависти - она тоже мог¬ла быть мощным инструментом мобилизации народа. Клеймя ев¬реев, российских немцев или монархистов-традиционалистов пре¬дателями и изменниками, можно было вызвать ярость, легко переводимую в чувство определенной и общей цели. Огульные ого¬воры также имели и неявные политические цели. Обвинение евреев западных областей России в военных поражениях российской армии ограждало русское военное руководство от критики. Поно¬шение немцев и требование экспроприации их земель и бизнеса играло на руку этническому русскому национализму; германское экономическое господство наконец будет уничтожено, и немецкое богатство потечет в русские руки. Многие левые политики так или иначе стремились к свержению российской монархии. Как же кста¬ти пришлось уравнивание традиционного монархизма с изменой! Нельзя однозначно утверждать, «по все организаторы кампаний преследования внутренних врагов были насквозь прожженными циниками, хладнокровными манипуляторами, ни минуты несо¬мневающимися в невиновности большинства своих жертв. Гучковдействительно знал, что обвиняет Мясоедова в шпионстве безо всяких на то оснований. Однако Янушкевич, например, одержи¬мый особенно тупоумной разновидностью антисемитизма, дей¬ствительно вполне мог искренне верить в сплошную порочность всего российского еврейства. Если среди евреев и можно было отыскать такого, кто пока не совершил предательства, всякий из них при первой же возможности продаст Россию. Следовательно.изгнание сотен тысяч евреев из западных областей России - оп¬равданная и необходимая мера предосторожности. Иными слова¬ми, многие из тех, кто в годы войны заразил народное сознание фантазиями об измене, сами искренне в них верили. Однако в ко¬нечном счете трудно преувеличить ту травму и тот вред, которые причинила эта фиксация на внутреннем враге. Тысячи людей пря¬мо пострадали от этого, однако в определенном смысле вся Россия стала жертвой шпионской истерии. Вера в то, что Российская им¬перия насквозь источена изменниками и шпионами, подорвала легитимность власти. Более того, уверенность в пандемии преда¬тельства лишала людей надежды на победное окончание воины.сеяла пораженческие настроения и обессмысливала индивидуаль¬ную жертву во имя родины. Зачем русским проливать на полях сражений потоки крови, если их жертва обесценивается тыловым предательством?
Не будь дела Мясоедова/Сухомлинова. эти пагубные вымыслы вряд ли пустили бы столь глубокие корни.
Измена Мясоедопа и Сухомлинова доказала, что предатели есть везде. «Ни один круг общества не гарантирован от шпиона или изменника. - писал в 1915 году военный прокурор Резанов. Если везде измена, значит, любой может быть изменником. Однако, возможно. Мясоедов и Сухомлинов не были особями, как-то исключительно подверженными порче? Возможно, все люди или, по крайней мере, все русские люди столь же слабы и подвер¬жены заблуждениям? В конце концов российская контрразведки приняла это как рабочую гипотезу, то есть стала исходить из того, что всякий человек - предатель, пока не доказано обратного. В идеологии русского контрразведчика периода Первой мировой войны - зародыш будущего сталинистского сознания, в котором слились левая и правая концепции измены, сознания, заворожен¬ного призраками вероломных национальных меньшинств и везде¬сущих предателей".
Ну и на закуску неплохой ИМХО портрет Сталина, взвешенный и без эмоций (в ту или иную сторону) - написанный англичанином и практически "по горячим следам" (впрочем здесь в жж он уже появляся, и по-моему недавно))