Баллон и Кукла Люша. Травматологический роман.
Вечной памяти Юли Боровой
1.Мальчик, Кожно-Анальный Звуковик-придурок со Зрением и Оральностью.
Больно... Мне очень больно. То есть совсем не больно, боль придет позже, причем шоковая. Ааааааааа!!!!!!!. Подо мной - лужа моей крови. МОЕЙ! Неожиданно для меня - она гораздо светлей, чем я думал. Средний палец неестественно вывернут - наверное, сломана кость. Безымянный точно сломан - осколок кости торчит наружу. Большого пальца нет почти совсем. Окно выбито, то ли взрывом, то ли обломками ножниц, которые сорвало с правой руки, вывихнув два пальца. Когда вправлял пальцы на место, неожиданно проскакивает в башке: «Рука - левая, - значит экзамен по математике через три дня - как-нибудь напишу…». Бред… Выпускные экзамены, уже сданы два. Осталось еще шесть…
До травмы доехал на машине, которую нагло остановил, просто выбежав на середину улицы. Перепуганный видом окровавленной ваты Кожно-Зрительный шофер остановленной машины лишних вопросов не задавал и повез куда надо, в детский травмпункт на Благодатной улице…
Мать все равно узнает теперь. Влетит… Отец, кожно-анальный Звуковик, разгромит мою лабораторию, как обещал еще в прошлом году, когда у меня в руках взорвался фарфоровый тигель с высохшей смесью для изготовления самовоспламеняемых спичек.
Опять бред. Больнооооо!!!!! Все же человеческая боль имеет границы. Если бы мне оторвало сейчас не пальцы, а полголовы, я думаю, больнее бы не было. А если бы и было, я бы сознание потерял и ничего не чувствовал... Хорошо, что дома был целый пакет ваты - его как раз хватило замотать руку.
Пластикатные бомбочки он делал много раз, процесс давно был освоен. Рецепт передавался устно - от одного химически сдвинутого придурка к другому. Он пару раз не пообедал в школе и купил в хозяйственном магазине всё, что требовалось для производства. Он не мог отказать брату - тот очень просил сделать взрывчатки для деревенской «рыбалки». Не хватило клея для пластификации приготовленной взрывчатки и окончательной обработки пластиката. Заменил его раствором чертежных принадлежностей, забыв о наличии в их составе порошкового наполнителя. Из-за этого и рвануло, когда он нарезал колбаски пластиката. Ножницы разлетелись надвое и улетели в выбитое окно, хорошо, что не в глаз или в живот. Или еще ниже…
- Как я буду писать эту алгебру одной рукой? Тьфу… Боооольноооо!!!
В коридоре человек пятнадцать, все со своими бедами. Столько мне не высидеть. Лезу без очереди, в глазах уже темнеет. Вот и врачиха, тетка здоровая, боевой анально-кожно- мышечный вертолет без верха. Лицо без признаков сочувствия, от этого очень страшно. Она пока смотрит только, не трогает ничего пока. «Дайте ему кювету с раствором новокаина, - сказала кому-то невидимому за перегородкой, - пусть опустит в нее остатки кисти, а то не дождется приезда скорой, еще загнется здесь от болевого шока».
Потом езда с сиреной - та здоровенная тетка милостиво разрешила взять с собой спасительную новокаиновую ванночку, поганый приемный покой Коняшинской больницы, пять часов операции под местной анестезией и ленивые байки бригады усталых дежурных Анально-Зрительных ассистентов во главе с Анально-Звуковой хирургиней. Перед операцией приходил Кожный без верха мент-майор, суетливо задавал вопросы, составлял протокол. Блин! Родителям «добрые» вести он, наверное, уже сообщил… Ну и наплевать!
А это кто там? Девчонку привезли в операционную на каталке на параллельный стол. Вроде крови на ней нет, а что ж она так орет? Нифигасе! У нее весь живот красный, в огромных белесых волдырях. Ожоги. Остатки кофточки разрезали ножницами… И сиськи у нее тоже в ожогах. Красивые - круглые, курносые коричневые на кончиках у сосков…
Впрочем он вообще никаких других не видел…
Ему дошивают остатки пальцев какими-то белыми нитками, дело идет к концу. А с девчонки по кусочку снимают остатки сгоревшей и почему-то мокрой одежды, и от этого жутковатого зрелища куда-то уходит его боль, ужас от осознания масштаба собственной катастрофы сменяется безразличием, а боль этой девчонки постепенно накрывает и его…
2.Девочка, Кожно-Зрительная дура.
Почему он на меня смотрит… Мальчишка, тощий, мерзкий какой-то, смотрит наглыми глазами. Гад, как он смеет! «Загородите меня! Почему здесь столько людей? Пусть все уйдут! Мне больно. Не трогайте! Аааааааа!!!»
Какая я дура… Вот нужно было мне хватать это ведро с кипящим бельем на задней конфорке, особенно в тот момент, когда передние зачем-то тоже горели? Надо было выключить огонь и дождаться, пока все остынет… Сначала на мне загорелась и расплавилась кофточка, (проклятый кримплен!), а потом я еще и вывернула на себя это кипящее ведро… Надо было отца позвать, чтоб помог. Надо было вообще уйти из дому еще утром и не возвращаться туда до ночи! Сегодня, значит, в кино с Игорьком я не попаду, явно не успею. А он - с Наташкой туда двинет, подруженька моя дорогая давно об этом мечтает… Интересно, следы на мне останутся? Похоже, что останутся. «Ой-ой, не тяните так!!!»
Опять этот гаденыш на меня глазеет. Свинство какое. Почему мы в одной операционной? Я такая страшная, сама на себя смотреть не могу! «Ма-а-а-ма! Спаси меня!» Никто уже не спасет. Дура, я дура.
3.Мальчик, тот же самый, зашитый дней десять назад.
Вон она, эта девчонка. Старше меня может на год или два. Красивая афигенно, только скрюченная вся. Я-то видел, что у нее ТАМ - так что это счастье, что идет она сегодня сама, а не на каталке едет. А она, похоже, ко мне идет. Чего ей надо-то от меня? Тоже на перевязку, что ли? Ага, сегодня мне, кажись, вторую серию этого кино покажут!
«Да, я на перевязку. Да, последний. Передо мной еще пятеро, все самоходные. Сигареты? Есть вообще-то. Но тут нельзя вроде, да и на крыльце тоже гоняют. Вот если туда за морг отойти, за прозекторскую». «Ну, пошли, что тут стоять…»
4.Девочка, та же самая, перевязанная дней десять назад.
Ну что это за мальчишка? Лицо знакомое - так ведь это тот самый придурок, что на меня глазел тогда в операционной, вот ведь наглая рожа у него! Он, похоже, и сегодня не против на меня поглазеть! И всё время болтает что-то заумное - я и половины его слов не понимаю…
А наплевать теперь! Да и тогда мне было наплевать в операционной, разве что не хотелось свою беспомощность и страшные ожоги показывать. Теперь ведь всё неважно. Я теперь урод, и это навсегда. Если замуж кто и возьмет - буду всегда с ним в ночной рубашке, даже если без трусов. Вот там и смотрите, если желаете, там вроде волдырей особо страшных нет. Слезы как-то сами текут, то ли от жалости к себе, то ли от жалости к этому «счастливчику», которому я достанусь… Я НИКОГДА не буду такой, как раньше. Так что - пусть хоть все смотрят, мне-то что! У меня ТАМ смотреть теперь нечего, Игорек ни разу не пришел в больницу, гад такой, а уж скоро две недели, как я здесь.
А с этой худой паршивой овцы - хоть сигарету. Откуда, кстати, этот сопляк их здесь берет, да еще и настоящую болгарскую «Стюардессу»?
«Да, я последняя. Мы отойдем минут на пятнадцать покурить, за мной будете, передо мной пятеро». Усмехнулась. «Все самоходные» - повторила она глупую шутку юного наглеца.
5.Мальчик и Девочка, те же самые. Выброс феромонов.
- Вот здесь я прячусь, когда курю, чтобы никто не видел, родичи не знают.
- Давай сигарету. Прикури мне ее. Ты не левша случайно?
Он засунул коробок в рот, зажал его зубами и чиркнул ловко извлеченной спичкой.
- Нет, слава Богу, левой рукой пока всё делать больно, даже не делать ею ничего - все равно больно, даже думать о ней больно. И даже не думать о ней - тоже больно. Оторваны три фаланги пальцев, и кости все раздроблены. Травматическая ампутация по-научному. И перелом указательного пальца. Открытый.
- Вот ведь надо было тебе ерундой заниматься! И добавило зачем-то зло: «Будешь всю жизнь теперь с культей ходить!»
- А у тебя-то что случилось?
- Ты ж сам всё ТАМ видел, что спрашиваешь?
И она зачем-то подробно рассказала, как по-глупому изуродовала себя, как не пошла в тот день в кино (это даже со слезой в голосе), как не приходит к ней ее Игорек, гад такой… Но это почему-то уже без слезы сказалось…
- Ну да, да. И как ты? Болит до сих пор сильно?
- Нет, уже совсем не болит… Чешется… Вот, смотри, зажило уже все… Хочешь - потрогай… Если не забоишься…
- Да, совсем гладкая кожа, только какая-то тонкая очень, прозрачная совсем!
- Черт, там идет кто-то, не хочу, чтобы нас видели… Бросай сигарету, пошли внутрь. Там комната есть специальная, где гробы стоят. Ты посмотришь и скажешь - очень заметно?
6.Мужчина и Женщина. Те же? Или другие? Смешение феромонов
Они открыли тяжелую скрипучую дверь морга, прошли через большой зал для прощаний и забрались в маленькую комнатку, в которой вдоль стены стояли в ожидании спящих пассажиров продолговатые дубовые и сосновые ящики. У последнего, самого большого гроба они остановились в замешательстве... Потом она повернулась лицом к свету, проникающему через маленькие окошки под потолком, и, сняв свою вязаную кофточку, осторожно распахнула больничный халат. Он не смог сдержаться, отпрянул. В сумерках ему даже показалось, что эти манящие коричневые кружки с горошинами в центре на ее округлых курносых грудях стекли куда-то вниз и размазались по животу…
«Ну, смотри же, и трогай осторожно только. И скажи что-нибудь наконец!», - сказала она, почти рыдая. «Ничего страшного, почти незаметно», - ответил он сдавленным дрожащим голосом и прикоснулся к ее животу своими сильно укороченными пальцами левой забинтованной руки, зная, что ею он точно не сможет причинить боль никому. Культяпки пальцев пронзили тысячи иголок, так что у него подогнулись колени. Но он успел опять почувствовать и гладкую новую кожу, и бугристые рубцы на ней, и какую-то липкую лечебную мазь, и еще - какую-то необратимость происходящего. Медленно отвел больную руку в сторону и прикоснулся правой рукой чуть повыше, возле острого торчащего соска. И вдруг ощутил растущее напряжение где-то внизу и непреодолимое желание трогать ее еще и еще. Везде. И понял, что она не против этого, что сейчас уже нельзя ни останавливаться, ни болтать…
А она и сама не знала, против она, или нет. Она почему-то была уверена, что этот наглый мальчишка не причинит ей страданий, и его можно совсем не стесняться. «Он все равно уже видел меня тогда, на каталке в операционной» - она зачем-то придумала себе это совершенно никому не нужное оправдание. «К тому же он моложе, даже не похож на мужчину еще. Он безопасный». Только бы не выпускал сейчас ее грудь из своей здоровой руки и не болтал бы…
И было еще какое-то чувство, какое-то ощущение, которое она не смогла бы сложить даже в подобие мысли, не то, что в слова. Что-то теплое наполняло ее, разливаясь по телу откуда-то снизу, заставляло выпрямиться и чувствовать себя, как раньше, уверенной в себе и всеми желанной. Нет, вовсе не прежней, а какой-то совсем новой, как чистый лист бумаги. Как трепещущий на ветру осиновый лист. Трепещущий даже без всякого ветра… Дрожащий... Ещё!
Наглый мальчишка позволил себе облизать и даже слегка укусить ее за левый сосок, не выпуская правую грудь из своей здоровой правой руки. Левую руку он предусмотрительно отвел в сторону и лишь слегка прикасался своим локтем к ее спине.
Дрожь постепенно отпустила ее, она выдохнула, наклонила голову и посмотрела вниз, на себя, на него - (что это за нелепая поза?) - вдруг улыбнулась увиденному зрелищу, наклонилась еще ниже, превозмогая боль, и поцеловала своего первого Мужчину в совсем еще детскую макушку, пахнущую хозяйственным мылом и чем-то еще, не имеющим названия.
Возможно всё было не совсем так, или совсем не так. Но ведь что-то было...
1.Мальчик, Кожно-Анальный Звуковик-придурок со Зрением и Оральностью.
Больно... Мне очень больно. То есть совсем не больно, боль придет позже, причем шоковая. Ааааааааа!!!!!!!. Подо мной - лужа моей крови. МОЕЙ! Неожиданно для меня - она гораздо светлей, чем я думал. Средний палец неестественно вывернут - наверное, сломана кость. Безымянный точно сломан - осколок кости торчит наружу. Большого пальца нет почти совсем. Окно выбито, то ли взрывом, то ли обломками ножниц, которые сорвало с правой руки, вывихнув два пальца. Когда вправлял пальцы на место, неожиданно проскакивает в башке: «Рука - левая, - значит экзамен по математике через три дня - как-нибудь напишу…». Бред… Выпускные экзамены, уже сданы два. Осталось еще шесть…
До травмы доехал на машине, которую нагло остановил, просто выбежав на середину улицы. Перепуганный видом окровавленной ваты Кожно-Зрительный шофер остановленной машины лишних вопросов не задавал и повез куда надо, в детский травмпункт на Благодатной улице…
Мать все равно узнает теперь. Влетит… Отец, кожно-анальный Звуковик, разгромит мою лабораторию, как обещал еще в прошлом году, когда у меня в руках взорвался фарфоровый тигель с высохшей смесью для изготовления самовоспламеняемых спичек.
Опять бред. Больнооооо!!!!! Все же человеческая боль имеет границы. Если бы мне оторвало сейчас не пальцы, а полголовы, я думаю, больнее бы не было. А если бы и было, я бы сознание потерял и ничего не чувствовал... Хорошо, что дома был целый пакет ваты - его как раз хватило замотать руку.
Пластикатные бомбочки он делал много раз, процесс давно был освоен. Рецепт передавался устно - от одного химически сдвинутого придурка к другому. Он пару раз не пообедал в школе и купил в хозяйственном магазине всё, что требовалось для производства. Он не мог отказать брату - тот очень просил сделать взрывчатки для деревенской «рыбалки». Не хватило клея для пластификации приготовленной взрывчатки и окончательной обработки пластиката. Заменил его раствором чертежных принадлежностей, забыв о наличии в их составе порошкового наполнителя. Из-за этого и рвануло, когда он нарезал колбаски пластиката. Ножницы разлетелись надвое и улетели в выбитое окно, хорошо, что не в глаз или в живот. Или еще ниже…
- Как я буду писать эту алгебру одной рукой? Тьфу… Боооольноооо!!!
В коридоре человек пятнадцать, все со своими бедами. Столько мне не высидеть. Лезу без очереди, в глазах уже темнеет. Вот и врачиха, тетка здоровая, боевой анально-кожно- мышечный вертолет без верха. Лицо без признаков сочувствия, от этого очень страшно. Она пока смотрит только, не трогает ничего пока. «Дайте ему кювету с раствором новокаина, - сказала кому-то невидимому за перегородкой, - пусть опустит в нее остатки кисти, а то не дождется приезда скорой, еще загнется здесь от болевого шока».
Потом езда с сиреной - та здоровенная тетка милостиво разрешила взять с собой спасительную новокаиновую ванночку, поганый приемный покой Коняшинской больницы, пять часов операции под местной анестезией и ленивые байки бригады усталых дежурных Анально-Зрительных ассистентов во главе с Анально-Звуковой хирургиней. Перед операцией приходил Кожный без верха мент-майор, суетливо задавал вопросы, составлял протокол. Блин! Родителям «добрые» вести он, наверное, уже сообщил… Ну и наплевать!
А это кто там? Девчонку привезли в операционную на каталке на параллельный стол. Вроде крови на ней нет, а что ж она так орет? Нифигасе! У нее весь живот красный, в огромных белесых волдырях. Ожоги. Остатки кофточки разрезали ножницами… И сиськи у нее тоже в ожогах. Красивые - круглые, курносые коричневые на кончиках у сосков…
Впрочем он вообще никаких других не видел…
Ему дошивают остатки пальцев какими-то белыми нитками, дело идет к концу. А с девчонки по кусочку снимают остатки сгоревшей и почему-то мокрой одежды, и от этого жутковатого зрелища куда-то уходит его боль, ужас от осознания масштаба собственной катастрофы сменяется безразличием, а боль этой девчонки постепенно накрывает и его…
2.Девочка, Кожно-Зрительная дура.
Почему он на меня смотрит… Мальчишка, тощий, мерзкий какой-то, смотрит наглыми глазами. Гад, как он смеет! «Загородите меня! Почему здесь столько людей? Пусть все уйдут! Мне больно. Не трогайте! Аааааааа!!!»
Какая я дура… Вот нужно было мне хватать это ведро с кипящим бельем на задней конфорке, особенно в тот момент, когда передние зачем-то тоже горели? Надо было выключить огонь и дождаться, пока все остынет… Сначала на мне загорелась и расплавилась кофточка, (проклятый кримплен!), а потом я еще и вывернула на себя это кипящее ведро… Надо было отца позвать, чтоб помог. Надо было вообще уйти из дому еще утром и не возвращаться туда до ночи! Сегодня, значит, в кино с Игорьком я не попаду, явно не успею. А он - с Наташкой туда двинет, подруженька моя дорогая давно об этом мечтает… Интересно, следы на мне останутся? Похоже, что останутся. «Ой-ой, не тяните так!!!»
Опять этот гаденыш на меня глазеет. Свинство какое. Почему мы в одной операционной? Я такая страшная, сама на себя смотреть не могу! «Ма-а-а-ма! Спаси меня!» Никто уже не спасет. Дура, я дура.
3.Мальчик, тот же самый, зашитый дней десять назад.
Вон она, эта девчонка. Старше меня может на год или два. Красивая афигенно, только скрюченная вся. Я-то видел, что у нее ТАМ - так что это счастье, что идет она сегодня сама, а не на каталке едет. А она, похоже, ко мне идет. Чего ей надо-то от меня? Тоже на перевязку, что ли? Ага, сегодня мне, кажись, вторую серию этого кино покажут!
«Да, я на перевязку. Да, последний. Передо мной еще пятеро, все самоходные. Сигареты? Есть вообще-то. Но тут нельзя вроде, да и на крыльце тоже гоняют. Вот если туда за морг отойти, за прозекторскую». «Ну, пошли, что тут стоять…»
4.Девочка, та же самая, перевязанная дней десять назад.
Ну что это за мальчишка? Лицо знакомое - так ведь это тот самый придурок, что на меня глазел тогда в операционной, вот ведь наглая рожа у него! Он, похоже, и сегодня не против на меня поглазеть! И всё время болтает что-то заумное - я и половины его слов не понимаю…
А наплевать теперь! Да и тогда мне было наплевать в операционной, разве что не хотелось свою беспомощность и страшные ожоги показывать. Теперь ведь всё неважно. Я теперь урод, и это навсегда. Если замуж кто и возьмет - буду всегда с ним в ночной рубашке, даже если без трусов. Вот там и смотрите, если желаете, там вроде волдырей особо страшных нет. Слезы как-то сами текут, то ли от жалости к себе, то ли от жалости к этому «счастливчику», которому я достанусь… Я НИКОГДА не буду такой, как раньше. Так что - пусть хоть все смотрят, мне-то что! У меня ТАМ смотреть теперь нечего, Игорек ни разу не пришел в больницу, гад такой, а уж скоро две недели, как я здесь.
А с этой худой паршивой овцы - хоть сигарету. Откуда, кстати, этот сопляк их здесь берет, да еще и настоящую болгарскую «Стюардессу»?
«Да, я последняя. Мы отойдем минут на пятнадцать покурить, за мной будете, передо мной пятеро». Усмехнулась. «Все самоходные» - повторила она глупую шутку юного наглеца.
5.Мальчик и Девочка, те же самые. Выброс феромонов.
- Вот здесь я прячусь, когда курю, чтобы никто не видел, родичи не знают.
- Давай сигарету. Прикури мне ее. Ты не левша случайно?
Он засунул коробок в рот, зажал его зубами и чиркнул ловко извлеченной спичкой.
- Нет, слава Богу, левой рукой пока всё делать больно, даже не делать ею ничего - все равно больно, даже думать о ней больно. И даже не думать о ней - тоже больно. Оторваны три фаланги пальцев, и кости все раздроблены. Травматическая ампутация по-научному. И перелом указательного пальца. Открытый.
- Вот ведь надо было тебе ерундой заниматься! И добавило зачем-то зло: «Будешь всю жизнь теперь с культей ходить!»
- А у тебя-то что случилось?
- Ты ж сам всё ТАМ видел, что спрашиваешь?
И она зачем-то подробно рассказала, как по-глупому изуродовала себя, как не пошла в тот день в кино (это даже со слезой в голосе), как не приходит к ней ее Игорек, гад такой… Но это почему-то уже без слезы сказалось…
- Ну да, да. И как ты? Болит до сих пор сильно?
- Нет, уже совсем не болит… Чешется… Вот, смотри, зажило уже все… Хочешь - потрогай… Если не забоишься…
- Да, совсем гладкая кожа, только какая-то тонкая очень, прозрачная совсем!
- Черт, там идет кто-то, не хочу, чтобы нас видели… Бросай сигарету, пошли внутрь. Там комната есть специальная, где гробы стоят. Ты посмотришь и скажешь - очень заметно?
6.Мужчина и Женщина. Те же? Или другие? Смешение феромонов
Они открыли тяжелую скрипучую дверь морга, прошли через большой зал для прощаний и забрались в маленькую комнатку, в которой вдоль стены стояли в ожидании спящих пассажиров продолговатые дубовые и сосновые ящики. У последнего, самого большого гроба они остановились в замешательстве... Потом она повернулась лицом к свету, проникающему через маленькие окошки под потолком, и, сняв свою вязаную кофточку, осторожно распахнула больничный халат. Он не смог сдержаться, отпрянул. В сумерках ему даже показалось, что эти манящие коричневые кружки с горошинами в центре на ее округлых курносых грудях стекли куда-то вниз и размазались по животу…
«Ну, смотри же, и трогай осторожно только. И скажи что-нибудь наконец!», - сказала она, почти рыдая. «Ничего страшного, почти незаметно», - ответил он сдавленным дрожащим голосом и прикоснулся к ее животу своими сильно укороченными пальцами левой забинтованной руки, зная, что ею он точно не сможет причинить боль никому. Культяпки пальцев пронзили тысячи иголок, так что у него подогнулись колени. Но он успел опять почувствовать и гладкую новую кожу, и бугристые рубцы на ней, и какую-то липкую лечебную мазь, и еще - какую-то необратимость происходящего. Медленно отвел больную руку в сторону и прикоснулся правой рукой чуть повыше, возле острого торчащего соска. И вдруг ощутил растущее напряжение где-то внизу и непреодолимое желание трогать ее еще и еще. Везде. И понял, что она не против этого, что сейчас уже нельзя ни останавливаться, ни болтать…
А она и сама не знала, против она, или нет. Она почему-то была уверена, что этот наглый мальчишка не причинит ей страданий, и его можно совсем не стесняться. «Он все равно уже видел меня тогда, на каталке в операционной» - она зачем-то придумала себе это совершенно никому не нужное оправдание. «К тому же он моложе, даже не похож на мужчину еще. Он безопасный». Только бы не выпускал сейчас ее грудь из своей здоровой руки и не болтал бы…
И было еще какое-то чувство, какое-то ощущение, которое она не смогла бы сложить даже в подобие мысли, не то, что в слова. Что-то теплое наполняло ее, разливаясь по телу откуда-то снизу, заставляло выпрямиться и чувствовать себя, как раньше, уверенной в себе и всеми желанной. Нет, вовсе не прежней, а какой-то совсем новой, как чистый лист бумаги. Как трепещущий на ветру осиновый лист. Трепещущий даже без всякого ветра… Дрожащий... Ещё!
Наглый мальчишка позволил себе облизать и даже слегка укусить ее за левый сосок, не выпуская правую грудь из своей здоровой правой руки. Левую руку он предусмотрительно отвел в сторону и лишь слегка прикасался своим локтем к ее спине.
Дрожь постепенно отпустила ее, она выдохнула, наклонила голову и посмотрела вниз, на себя, на него - (что это за нелепая поза?) - вдруг улыбнулась увиденному зрелищу, наклонилась еще ниже, превозмогая боль, и поцеловала своего первого Мужчину в совсем еще детскую макушку, пахнущую хозяйственным мылом и чем-то еще, не имеющим названия.
Возможно всё было не совсем так, или совсем не так. Но ведь что-то было...