Как Смоленск ополячивали, Ч.2/2
Начало
Какова же была конфессиональная реальность на Смоленщине после Смутного времени? Ведь присоединение Смоленской земли к Речи Посполитой состоялось уже после Брестской унии 1596 г. и накануне Тридцатилетней войны в Европе. В литературе распространен тезис, что правовое положение составлявших большинство на Смоленщине православных верующих, не перешедших в католичество или униатство, значительно ухудшилось. Насколько была значительной действительная степень этого «ухудшения» для шляхты, и менялась ли она со временем? Мог ли влиять на нее ход Тридцатилетней войны?
В принципе, на эти вопросы отвечают сами польские короли. В 1611 г. король Сигизмунд III основал Смоленский епископат католической церкви. В документе о предоставлении Смоленску Магдебургского права 4 ноября этого года шла речь о том, что представителями власти могут быть только католики. Православные жители Смоленска лишились своих святынь, и часть их вслед за архиепископом Сергием (Сергиушем) приняла Унию. Сложнее было навязать католицизм шляхте, но 12 мая 1623 г. по просьбе смоленских «послов» появилась на свет «Прерогатива (Универсал) Сигизмунда III смоленской шляхте». Согласно этому документу на территории Смоленского воеводства Великого княжества Литовского отменялось действие Варшавской конфедерации 1573 г., включенной в состав III Литовского Статута и гарантировавшей населению Речи Посполитой мирное сосуществование различных христианских церквей. На Смоленщине законно функционировать могла только одна конфессия - католическая. [11]
Появлению этого документа способствовали два фактора. Во-первых, в 1623 г. Католическая лига одержала верх над протестантскими силами в Европе, что не могло не вдохновлять католических правителей и способствовало католической реакции. Во-вторых, король пока не сталкивался с религиозной оппозицией на Смоленщине, а только с содействием местной шляхты, видевшей в борьбе с православием метод для удержания Смоленщины в составе Речи Посполитой и сохранения своих имений. Приведем здесь ее текст, переведенный отечественным исследователем Б.Н.Флорей.
Объявляем, что на двух сеймах граждане воеводства Смоленского обращались на нем через панов и урядников, при нас находящихся, с просьбами, чтобы мы обеспечили привилеем нашим, чтобы в Смоленске в тех областях не была допущена никакая другая вера, кроме католической римской и русской, соединенной с римской церковью, излагая нам, что могущество и умножение, как всех государств, так и этой окраинной провинции зависит от согласия граждан и единения сердец, а различие в вере, разумении Господа Бога является причиной всякого несогласия, раздоров, бунтов и разрывов. Как и наши домашние примеры нам на это указывали, в особенности тот достойный сожаления пример, когда в правление королей святой памяти Казимира и Александра и великого князя Московского Ивана Васильевича из-за Руси схизматиков произошли большие беспорядки и были разорваны договоры о вечном мире скрепленные присягой, а затем княжество Северское, а за ним и княжество или воеводство Смоленское и много замков и провинций государства нашего Великого княжества Литовского из-за этого и по той же причине, несмотря на договоры и присяги были этим неприятелем заняты с помощью хитрости.
Мы тогда, считая просьбу граждан воеводства Смоленского справедливой, предотвращая повторение таких случаев в будущем и желая того, чтобы силы этой окраины нашей не были разделены домашними несогласиями и волнениями и не оказались в опасности, обеспечиваем и устанавливаем теперешним привилеем нашим, чтобы в Смоленске и в каждом месте в Княжестве Смоленском, как во владениях наших, так и во владениях духовенства и шляхты на вечные времена ни под каким предлогом и ни под каким видом не было никакого иного разумения о Господе Боге и никакой другой веры, кроме одной святой древней католической римской и русской, соединенной с римской церковью, чтобы только одно богослужение католическое римское и русское [с ним] соединенное, в соответствии с древними правами совершалось с достойной свободой на вечные времена. Имеем несомненную надежду и убедились на опыте в нашем государстве, как и иные государства на своем опыте, что единство святой веры и богослужения католического римского согласие в нашем государстве и его могущество сохраняет, счастье утверждает и всякое благословение приносит, чего мы, желая того же Смоленску, счастливо нашим собственным трудом несмотря на опасность счастливо возвращенному из рук неприятеля по милости Божьей, даем этот лист и привилей наш с подписью собственной руки и приказали привесить к нему печать нашу Великого Княжества Литовского.
Писано в Варшаве двенадцатого дня месяца мая года от Рождества Христова тысяча шестьсот двадцать третьего, правления нашего в королевстве Польском тридцать шестого года, а в Шведском двадцать девятого.
Александр Корвин Госевский, референдарь и писарь Великого княжества Литовского. [12]
Тем не менее, с запретом функционирования и строительства церквей, святынь, проведения богослужений реально столкнулись лишь мещане и крестьяне. Шляхта имела больше прав, и король своим рескриптом не мог их нарушить. 2 января 1634 г. в лагере под Смоленском новый польский король Владислав IV подтвердил эту «Прерогативу». Поводом к этому послужило обращение смоленского воеводы Александра Госевского от имени «всяких обывателей духовных и светских» («imieniem wszystkich obywatelow duchownych i swieckich») воеводства. Она была дополнена рескриптом, практически исключавшим существование на Смоленщине всех православных и протестантских конфессий. Религиозные документы обоих польских королей создавали впечатление, что официально православия в воеводстве не существовало, и шляхте запрещалось его исповедовать.
Но параллельно имел место и обратный процесс, объяснявшийся, прежде всего, двумя обстоятельствами. Смоленская война проходила во время шведского этапа Тридцатилетней войны (1630-1635), когда король Швеции Густав II Адольф, которого протестанты Европы ждали, как мессию, одержал внушительные победы над габсбургской коалицией. Несмотря на его гибель в 1632 г. и поражение шведов при Нордлингене в 1634 г. император Священной Римской империи германской нации стал более лояльным по отношению к членам Евангелической Унии, стремясь не без успеха расколоть последнюю. С другой стороны, смоленская православная шляхта стала добиваться запретов, установленных «Прерогативой», особенно после того, как сейм Речи Посполитой принял так называемые «Статьи успокоения», признававшие легальное существование в шляхетской Республике не только православной церкви, но и православной иерархии. Православным даже была возвращена часть имуществ, ранее попавших в руки униатов.
19 мая 1634 г. по просьбе смоленских православных шляхтичей в специальном привилее Владислав IV разрешил им восстановить и использовать для своих нужд церковь Бориса и Глеба «под стенами смоленскими над Днепром» («pod murami smolenskimi nad Dnieprem»). Там также разрешалось устроить монастырь. При этом польский король предписывал не препятствовать православным при строительстве церкви и совершении богослужения.
Тем не менее, смоленская католическая шляхта не приняла сложившуюся ситуацию, чувствуя за собой, как бы то ни было, поддержку государства. В 1633 г. Борисоглебский монастырь был передан униатскому архиепископу Льву Кревзе. По свидетельству смоленских иезуитов, на местных шляхетских сеймиках было единогласно решено разрушить церковь Бориса и Глеба до основания, что и было сделано. В 1636 г. воевода Госевский даже не позволил прибыть в Смоленск Сильвестру Косову, Мстиславскому православному епископу. Собрания большинства местной шляхты апеллировали к постановлениям «Прерогативы» Сигизмунда III. И Владислав IV был вынужден уступить ее нажиму. 22 мая 1640 г. он постановил, что только римско-католической и униатской церквям разрешалось функционировать в воеводстве, и запретил некатоликам занимать административные посты, присутствовать на сеймах и быть депутатами Трибунала. Этот документ 2 февраля 1641 г. подтвердила на городском сеймике католическая шляхта. [13]
В том же 1641 г. король издал «Декларацию», в которой подтвердил запрет возводить на Смоленщине протестантские «зборы» и православные церкви. В результате, выданный православным привилей 1634 г., по видимости, утратил силу. По данным инвентаря 1654 г. район Смядыни уже назывался «Жигимонтовой пустошью», а храм Бориса и Глеба упоминался как ориентир при межевом споре в 1680 г., но, по мнению И.И. Орловского, в ту пору он уже стоял в развалинах. [14] Только в 2015 г. планируется воссоздать весь монастырский комплекс.
Вместе с тем, конфессиональная реальность была иной. В Смоленском воеводстве можно было свободно строить православные церкви и совершать в них богослужение в тех владениях, которые имели статус полной собственности. Такие владения имели Салтыковы и Трубецкие. В депутаты Трибунала в 1643 г. попал кальвинист Григорий Мирский, а на выборах короля в 1648 г. присутствовал православный Дмитрий Мещерин. Шляхта протестовала, но предпочитала уповать не на помощь Москвы, а на поддержку существующей власти, и поэтому религиозный конфликт серьезно не разгорался.
Во время Смоленской войны ряд московских дворян перешли на сторону царя, но также можно отметить и сближение части шляхты русского происхождения с литовской. В результате появились смешанные браки: Петр Салтыков женился на Анне Подберезке, Иван Потемкин на Елене Реутовне, Степан Микулин на Юстине Котловне и т.д. Однако редко дворяне московского происхождения занимали посты в воеводстве (например, Иван Солтык стал чашником стародубским, а Иван Мещерин - смоленским), еще реже они участвовали в публичной жизни новой родины (Петр Салтыков в 1639 г., Петр Трубецкой в 1641 г., а Дмитрий Мещерин в 1648 г. были посланы на сейм). Тем не менее, они получали и покупали собственность в других воеводствах Великого княжества Литовского и Короны (Салтыковы). В 30-40-х гг. часть православной шляхты перешла в католицизм (Грегорий Лукошин, Павел Корсаков и др.). [15]
Возвращение шляхты на службу русскому царю после капитуляции Смоленска в 1654 г. в значительной степени диктовалось стремлением сохранить свои владения. При этом во главе шляхты, которая выступала за капитуляцию, находилась не «московиты» или православные, а католики, и многие из них занимали административные посты (Казимир Самуэль Друцкий Соколинский, Альбрехт Гольмонт, Якоб Вонлар и др.). Католики составляли большинство и среди шляхты, которая приняла присягу на верность царю Алексею Михайловичу. Среди них был и прадед русского композитора М.И. Глинки, смоленский шляхтич Викторин Владислав Глинка, в 1654 г. принявший русское подданство и перешедший в православие. В то же время часть шляхты русского происхождения (Салтыковы, Мещерины) предпочла уехать в Речь Посполитую. [16]
Несмотря на отпадение Смоленского воеводства от Польши вплоть до 1693 г. смоленская шляхта регулярно собиралась на сеймики, посылала послов на сейм и Трибунал, избирала урядников. Тем самым не гасла надежда на возвращение утраченных земель, а впоследствии сохранялась память о характере претензий. Не менее важным было и стремление сохранить свой относительно вестернизированный образ жизни, тогда еще сильно отличавшийся от такового в Московском государстве. Ведь повседневная жизнь дворян в России реально изменилась лишь ко второй половине века Просвещения. Впрочем, и Речь Посполитая к тому времени попала под влияние сильного восточного соседа.
В первой половине XVII столетия существенными были изменения в повседневной жизни смоленской шляхты. «Весь мир лицедействует», - эта цитата из Петрония Арбитра, предварявшая вход в лондонский театр «Глобус», была своеобразным эпиграфом к культуре Нового времени. Ощущение жизни как пространства игры, свойственное барочной эпохе, требовало от человека выбора роли, которую следовало играть на сцене театра-мира. Эта роль как определяла внешние признаки человека (прическа, костюм, грим), так и диктовала социальное поведение, провоцировала возведение соответствующих декораций. В итоге она превращала жизнь человека в процесс творчества. В этот процесс творчества, пусть даже и относительно приземленный и провинциальный, окунулась и смоленская шляхта.
Повседневные интересы шляхты были достаточно простыми и часто замыкались в сфере бытовых и семейных потребностей. Хотя, согласно господствовавшим представлениям, шляхта не могла непосредственно заниматься торговой и ремесленной деятельностью, препоручая эти сферы зависимым или нанятым лицам, на самом деле это было не совсем так. Дворянское сословие Речи Посполитой не чуралось торговых и промысловых доходов, занималось земельными операциями, поручало своим подданным продавать лесные и зерновые продукты на внутреннем рынке и за границу и т. д. «Маентки» и другие владения шляхты (староства, державы, экономии) поставляли в корчмы значительную часть потребляемых народом спиртных напитков. Довольно активная хозяйственная деятельность и нежелание надолго отрываться от своих фольварков серьезно ослабляли возможности шляхетского ополчения.
Вне сомнения, польская шляхта, как и русские дворяне, ценила и любила вкусный и обильный стол, горячительные напитки, злоупотребляя тем и другим. Но если в Московском государстве женщинам Смоленской земли дворянского происхождения пить вино и другие спиртные напитки было предосудительно, то теперь они могли спокойно совершать возлияния вместе с мужчинами. Уровень образованности шляхты колебался весьма сильно, но латынь, хотя бы поверхностно, знали поголовно, что касалось и женщин, которые обязаны были быть приятными собеседниками мужчин и блистать остроумием. Шляхта Речи Посполитой отличалась любовью к вольности, переходившей в самоуправство, и особенно к привилегиям, что могло быть привлекательным для дворянского сословия. Эти особенности менталитета и поведения распространились и на Смоленщине.
В те далекие времена земельные владения были разбросаны, дороги были годны разве что для езды верхом, поэтому усадьбы вели замкнутую, одинокую жизнь. Любой гость, званый или случайный, был радостью для хозяина. Дружба среди шляхты одного и того же круга завязывалась легко и быстро, после нескольких кубков вина. Затем, как правило, устраивалась пышная трапеза, которая чаще готовилась под присмотром хозяйки дома, ибо повара были лишь у богатой шляхты и магнатов. Пиры были шумными и многолюдными, с великим множеством кушаний, не всегда, правда, высокого качества. Безудержное пьянство было неотъемлемой частью «программы», как и сабельные побоища, ибо за стол садились с оружием. Шляхтянки принимали участие в подобных застольях лишь до момента «выяснения отношений» между мужчинами, а затем вставали из-за стола. Если же трапеза проходила «на высоте», соблюдались правила хорошего тона, то в честь прекрасных пани произносились тосты, полные изящных и не очень комплиментов. [17] Понятно, что и на изысканных пиршествах магнатов и королей женщины были украшением: «Соль, вино, добрая воля - банкетов приправа. И четвертая - панночка милого нрава», - как писал польский поэт XVII в. В. Коховский. [18] Кончались застолья обычно танцами.
Дурной пример злоупотребления спиртным во всей шляхетской республике подавал королевский двор в Варшаве. А между тем долгое время он считался одним из самых утонченных в Европе. Впрочем, пьянство в эпоху кризисного и переходного XVII столетия являлось всеобщим пороком. Приемы гостей польскими королями были пышными, обставленными замысловатым церемониалом. Например, на приеме 1646 г. в Гданьске герцогини Марии Людвики Гонзага, прибывшей в Польшу на венчание с сыном короля Сигизмунда III Владиславом, стол был заставлен драгоценной посудой, каждое блюдо, состоявшее из нескольких кушаний, подавалось на новой скатерти и т.д. [19]
В области брака в Смоленском воеводстве старомодные русские смотрины были заменены обручением. Помолвка могла быть расстроена, если после обручения жених отказывался от невесты, или невеста хотела остаться свободной. Причем жених мог отказаться от нареченной, если под каким-нибудь предлогом ее не показали, не дали лично удостоверится в правильности своего выбора и решения. Невеста до свадьбы общалась с женихом, и ей также предоставлялось право расторгнуть обручение и расстроить согласованный не с нею брак.
Некоторые аспекты добрачных отношений на польской Смоленщине, связанных с правом собственности, ярко иллюстрируют два интересных документа из Виленского архива, приведенные российским и белорусским историком и археографом Д.И. Довгялло. Один из них гласит, что в Смоленске возле Пятницких ворот проживала молодая и обеспеченная вдова пани Ганна Милашевская. Пан Самуил Богашевский влюбился во вдову, настойчиво ухаживал за ней, и, наконец, решил взять ее в жены, после чего состоялось обручение. Финал этого сватовства заключался в судебной жалобе пани. В июне 1653 г. жених пришел в дом невесты с приятелями, они долго веселились, пили и танцевали. Под утро после ухода гостей хозяйка констатировала факт исчезновения «заручных листов» (закладных) с подписями поручителей, на которых не было никаких отметок, так что легко можно было написать любую сумму и предъявить к взысканию с невесты. Примечательно, что судебное разбирательство закончилось в пользу вдовы.
А вот другой документ. В имении Смоленского хорунжего Яна Храповицкого в услужении его жены состояла красивая, но бедная шляхтянка Катерина Бачанка. Здесь ее повстречал богатый горожанин Новогродского воеводства Ян Бучинский, которому удалось привлечь ее внимание. Катерина согласилась выйти за Яна замуж, тем более, что свои чувства жених выражал в дорогих подарках. Обручение состоялось в 1651 г., но в следующем году Катерина неожиданно (скорее всего, по большой любви) вышла замуж за шляхтича Криштофа Слауцкого. Бывший жених не мог стерпеть обиды, но особенно жалко ему было подарков. Он потребовал их возврата, и в июне 1652 г. подал на бывшую невесту и ее счастливого обладателя жалобу в Смоленский суд иск на 400 злотых с подробным перечнем всех подаренных вещей. В данном случае осталось неизвестным, в чью пользу закончился этот суд. [20] Как видно из приведенных документальных историй, смоленские шляхтянки обладали правами собственности, вели вполне самостоятельный и достаточно свободный в обществе образ жизни, соответствовавший западным образцам.
Тем не менее, надо учитывать, что, несмотря на вестернизацию, идеология шляхты Речи Посполитой имела свои отличительные черты. На протяжении XVI-XVII вв. складывается особая разновидность шляхетской «сарматской» культуры с ее идеализацией политического строя Речи Посполитой, воспеванием замкнутого «пейзанского» стиля жизни в «маентках», рыцарских доблестей и ратных подвигов, а также «истинной» католической веры. В сарматской публицистике и публичной риторике редко встречаются откровенные ксенофобские выпады, но часто критикуются как грубость нравов нехристианских народов и тирания, так и несовершенство европейских правителей и увлечение заграничными новинками.
Сложившиеся в Польше в последней трети XVI - первой половине XVII вв. право и политическая система в целом удовлетворяли правящие круги Великого княжества Литовского и большую часть шляхты. Об этом говорит не только позиция шляхты во время затяжных войн середины XVII в., но и публичные выступления шляхетских ораторов, сравнивавших соседние государственные и правовые системы с образцами античной державной мудрости (Древним Римом, Персией, Карфагеном и т.д.) По сути, то была критика развивавшихся по пути абсолютной монархии европейских государств и «деспотии» Османской империи. В 1632 г. новогрудский каштелян Василий Копоть заявлял, что существуют народы, поклоняющиеся верховной власти, как Богу, где граждане живут подобно скотам, и где даже со свечкой напрасно было бы искать свободных людей. Он образно сравнивал Речь Посполитую с хором, в котором звучит не один королевский альт, а множество «вольных» голосов согласно поддерживают одну мелодию. А назначенный в 1648 г. послом в Москву Томаш Сапега утверждал, что ни «влоские Эридианы», ни «немецкие Рейны» ничего не дадут привыкшей к своим вольностям шляхте Речи Посполитой. Практически все шляхетские ораторы были единодушны в том, что их Республика - идеальное государство, почти «Святая земля». [21]
Приведенные факты вполне подтверждают существующую в литературе точку зрения, что в первой половине XVII в. Смоленщина, как часть Речи Посполитой, выступала в роли своеобразного полигона, где впервые была применена та политика регулирования межконфессиональных отношений, которая во второй половине столетия стала распространяться на всю территорию шляхетской Республики. Но, пожалуй, этим заключением не следует ограничиваться. Важным представляется как раз то, что на Смоленской земле того времени имели место конфессионально-политические противоречия, характерные для Западной и Центральной Европы в целом, переживавшей Тридцатилетнюю войну, ставшую катализатором кризисных явлений во всех государствах середины столетия Барокко. И политика урегулирования межконфессиональных отношений на Смоленщине отражала тенденции, которые имели место в ходе первой общеевропейской войны в целом.
В итоге хочется отметить, что в целом восприятие элитой новых тенденций в поведении, праве и моде при завоевании происходит куда стремительнее, нежели при внутренних реформах. Особенно этот процесс идет легче там, где верхи общества привыкли к перманентной смене власти. Петру Великому пришлось дольше и тяжелее преодолевать сопротивление русских бояр, прежде чем приучить их к западному праву и образу жизни. Несмотря на то, что польское владычество продержалось на Смоленщине чуть более 40 лет, польская культура оказала громадное влияние на смоленское дворянство, которое на протяжении всего XVIII в. именовало себя «шляхетством». И хотя оставшаяся на Смоленщине шляхта после принесения присяги сохранила свою собственность и получила новые пожалования, а московское правительство не видело разницы между «властной» шляхтой и потомками русских дворян, смоленские шляхтичи еще столетие после возвращения города России предпочитали читать польские книги и брать себе жен из Речи Посполитой. При царице Анне Иоанновне (1693-1740, правила с 1730 г.) польские книги на Смоленщине были запрещены, и за владение ими били кнутом и ссылали в Сибирь. Запрещены были также браки с польками. Тем не менее, смоленские шляхтичи жен из «России» по-прежнему не желали брать, предпочитая брачные союзы в своей среде. Отец русского генерала Льва Энгельгардта в середине XVIII в. был первым смоленским шляхтичем, кто нарушил этот негласный запрет и женился на женщине из «России». [22]
Ссылки:
[1] Schilling H. Confessional Europe // Handbook of European History 1400-1600. Vol. II / Ed. by T.Brady, H.Obermann, J.Tracy. Leiden, N.Y., Koln, 1995. P. 641-681; Idem. Konfessionalisierung und Staatsinteressen. Internationale Beziehungen 1559-1660. Paderborn, München, Wien, Zürich, 2007. S.6-8.
[2] Мурзакевич Н.А. История города Смоленска. C. 105-109.
[3] Платонов С.Ф. Очерки по истории Смуты в Московском государстве 17-18 вв. М., 1937. C. 54; Kupisz D. Smolensk 1632-1634. Warszawa, 2001. S. 13.
[4] Мурзакевич Н.А. История города Смоленска. С. 110.
[5] Metryka Litewska Reestry podymnego Wielkiego Ksiestwa Litewskego. Wojewodstwo smolenskie 1650 r. / pod red. A.Rachuby. Warszawa, 2009. S. 38; Думин С.В. Смоленское воеводство в составе Речи Посполитой в 1618-1654 гг. // Смоленская шляхта. Т.1. Смоленск, 2010. С. 81-110.
[6] Ibid. S. 39-40.
[7] См.: Ковалев В.Н. Политическое и конфессиональное в польском взгляде на «московских» русских в эпоху Смуты (по материалам польской политической публицистики начала XVII в.) // Между Москвой, Варшавой и Киевом. М., 2008. С. 84; Zavadski K. Prasa ulotna za Zygmunta III. Warsawa, 1997. S. 98-100.
[8] Ковалев В.Н. Политическое и конфессиональное… C. 85; Sobieski W. Zolkievski na Kremlu. Krakow, 1920. S. 19.
[9] Русская историческая библиотека. Т. 1. СПб., 1872. Стб. 427-470; см. также: Diariusz Drogi Krola JMCI Zygmunta III (1609-1611) / opracowal J.Bylinski. Wroclaw, 1999.
[10] Записки Станислава Немоевского. М., 1907. С. 126, 128-129.
[11] Флоря Б.Н. Положение православного населения Смоленщины в составе Речи Посполитой (20-е - 40-е гг. XVII в.) // Revue des Etudes Slaves. T. LXX/2. Paris, 1998. P. 334.
[12] Текст воспроизведен по изданию: Прерогатива Сигизмунда III смоленской шляхте. К истории религиозной нетерпимости в речи Посполитой первой половины XVII века // Славяне и их соседи. Вып. 7. М.: Наука, 1995. Хранится в Российском государственном архиве древних актов. Ф. 389 (Литовская метрика). On. 1. Кн. 103. Л. 90-90 об.
[13] Deputaci Trybunalu Glownego Wielkiego Ksiestwa Litewskego (1582-1696)/Pod red. A.Rachuby. Warszawa, 2007. S. 242.
[14] Орловский И.И. Борисоглебский монастырь в Смоленске на Смядыни и раскопки его развалин / Смоленская старина. Смоленск, 1909. Вып. I. Ч. 1. С. 243, 249, 272.
[15] Metryka Litewska. S. 43-44.
[16] Ibid. S. 45.
[17] Tazbir J. Polskie przedmurze chrzescijanskiej Europy. Warszawa, 1987. S. 75-76.
[18] Dzieło Boskie albo Pieśni Wiednia wybawionego / Oprac. Marian Kaczmarek. Wrocław, 1983. S. 28; Wespazjan Kochowski w kręgu kultury literackiej/Red. Dariusz Chemperek. Lublin, 2003. S. 46.
[19] Maciszewski J. Szlachta polska i jej panstwo. Warszawa, 1986. S. 162.
[20] Довгялло В.И. Очерки бытовой жизни Смоленска в польскую эпоху. Смоленская старина. Вып. 1. Ч. 2. Смоленск, 1911. C. 137-150.
[21] Miedzy monarcha a demokracja: studia z dzejow Polski XV-XVIII wieku. Warszawa, 1994. S. 88.
[22] Энгельгардт Л.Н. Записки Льва Николаевича Энгельгардта. 1766-1836. М., 1867. C. 7-12.
Людмила Ивонина, доктор исторических наук
«Переформат», 8 октября 2014