Праславянская Германия # Мекленбургские источники Рюриковичей
Ещё мифология норманизма, в т.ч. Начало Руси и мекленбургские генеалогии
Из окна в Европу увидели Рюрика
Мифология и фактология норманизма и Руси / Статья 2012 года
Источники о допетровской России и взгляды на происхождение Руси на Западе долгое время укладывались в рамки исторической традиции, которой следовали европейские интеллектуалы, авторы путевых записок и даже рассказчики из народа. ©Ещё негерманская Германия
Смерть Никлота. Художник: Теодор Шлёпке, 1857 г.
В книжном варианте эта традиция оформилась ко времени Герберштейна и Мюнстера. Её фактическая сторона находила прямое подтверждение в трудах средневековых хронистов вроде Титмара и Саксона Грамматика, которые сообщали многие интересные сведения о Руси. Не удивительно, что эта традиция нашла наиболее яркое выражение в северной Германии, с которой более-менее определённо связывается прародина летописных варягов - основателей древнерусской государственности.
Время от времени сложившаяся историческая традиция актуализировалась в контексте политических и межгосударственных связей. В начале XVIII столетия открылась новая страница во взаимоотношениях России с Западной Европой. В разгар Северной войны Пётр I стремился к усилению русского влияния на южном побережье Балтики, рассчитывая на то, что эти территории удастся эффективно использовать как плацдарм для борьбы со Швецией. Герцогство Мекленбург, также вступившее в войну против шведов, в свою очередь рассчитывало на военную помощь России. И русская дипломатия не преминула воспользоваться этим шансом, чтобы укрепить позиции на Балтике. К тому же, Россия впервые за несколько столетий снова вышла к балтийским рубежам, с которыми было тесно связано её древнейшее прошлое. Актуальное внешнеполитическое сотрудничество помогло вспомнить про общую историю, которая уходила корнями ко временам варягов и последнего ободритского князя Никлота.
Со временем второго крупного визита царя Петра I в Европу совпал брак правящего мекленбургского герцога Карла Леопольда с дочерью Ивана V Алексеевича Екатериной, заключённый 19 апреля 1716 года в Данциге. Такой династический союз был вполне обусловлен не только политическими предпосылками, но и традиционными русско-мекленбургскими связями.1
К высочайшей свадьбе великокняжеский печатный двор в Гюстрове выпустил юбилейную книгу торжественных поздравлений, стихов и генеалогий, составленную при непосредственном участии проректора местной гимназии Фридриха Томаса.2 Её содержание было обусловлено не только актуальной политической значимостью события, к которому был приурочен труд, но и осмыслением целого исторического пласта в русле бытовавшей в Мекленбурге и Померании традиции. Декларативный характер книги поддерживался многими историческими обоснованиями от предшествующих авторов. Россия вновь пришла на Балтику, и это стало своего рода катализатором для нового развития представлений о тесной связи русской истории с северно-германскими землями.
Брак Карла Леопольда с Екатериной Ивановной, важный, безусловно, с политической точки зрения, не был воспринят современниками только таковым. Понятно, что любой династический союз, а особенно в условиях общеевропейской Северной войны, был бы обусловлен, в первую очередь, политическими причинами. Но согласно мекленбургской генеалогической и исторической традиции к нему относились и как к продолжению древних династических связей, уходивших корнями во времена Рюрика и древних представителей династии ободритов. Позднее Ф. Томас продолжил исследования по русско-мекленбургским родословиям, выступив инициатором дискуссии по этому вопросу.3
Происхождение мекленбургской (вендской) династии от ободритов не вызывает сомнений у подавляющего большинства исследователей. Обычно её возводят к королю Никлоту, так как с него родословно-хронологическая последовательность не содержит существенных разночтений в источниках.4 Вопрос о более древних представителях династии, начиная с легендарных королей, всегда был дискуссионным из-за некоторых расхождений в генеалогиях. Однако споры велись, как правило, вокруг частных вопросов, касающихся отдельных персоналий (реальность или мифичность, уточнение датировки правления или смерти, преемственность родства и т.д.), то есть в узкогенеалогическом контексте. Тогда как принципиальной, а следовательно, и наиболее значимой для исторической науки проблемой оказывается происхождение и причина длительного существования традиции возводить мекленбургскую династию к глубокой древности и через ободритов связывать её с Россией.
Историческое значение мекленбургских генеалогий представляются чрезвычайно любопытными. В их основе лежит идея происхождения правящих шверинских и гюстровских герцогов от древних вендских королей. Особенно полно она выразилась в генеалогическом труде Николая Маршалка 1526 года, некоторое время назад переизданном стараниями сотрудника Шверинского архива д-ра Андреаса Рёппке.5 Маршалк был популярен в средневековой Германии и за её пределами, на него ссылались и современники, и последователи. Однако в Новое время, с распространением в Западной Европе шведских романтических утопий, некоторые авторы стали относиться к генеалогии Маршалка как к историческому курьёзу. Так мекленбургский краевед Георг Лиш, указывая на увлечение Маршалка древней историей, писал, что это «только его гипотеза», что «дóлжно предать забвению его вымысел и критически использовать правдивую историю».6 Однако исторический романтизм Маршалка, как теперь очевидно, был намного ближе к реальной исторической действительности, нежели предлагаемая «альтернатива» - более поздние шведские представления о роли предков скандинавов в мировой и русской истории.
В значительной мере Маршалк опирался на своего предшественника, ганзейского историка Альберта Кранца.7 Традиция получила развитие и в работах более поздних авторов.8 К тому же, её истоки представлялись совершенно очевидными и обоснованными, в том числе и на основе фактического материала.9
В северной Германии российская общественно-политическая мысль встретила не только понимание актуального момента, но и глубокий интерес к собственно русской истории, который не исчез за время длительного шведского господства, поддерживаясь из столетия в столетие. Поэтому состоявшаяся свадьба правящего герцога Мекленбурга с дочерью русского «царского рода», воспринималась в полном соответствии с этими представлениями. В связи с женитьбой ликовал весь «ободритский народ» и вся «вендская земля», так как великокняжеский род вендов вновь, как и в прежние времена, породнился с русскими.
Брак Карла Леопольда с Екатериной воспринимался современниками намного важнее, нежели заурядное и политически мотивированное событие, ведь с ним как будто возрождались древние связи Мекленбурга с Россией. Несомненно, этого не могло произойти по сиюминутной политической случайности, оформленной волею отдельных северно-германских авторов, нередко обвиняемых сегодня в предвзятости и в вымыслах.
Карл Леопольд и Екатерина Ивановна
Одно из центральных мест в гюстровской публикации Фридриха Томаса занимает хвалебная ода в честь состоявшегося события. Это произведение поражает не только своими литературно-художественными достоинствами, изящным стилем, свойственным поэзии начала XVIII века. Оно несёт в себе живую историческую традицию, бытовавшую в Мекленбурге, отражает мекленбургский взгляд на Россию, как на родственное и дружественное государство. Традиция непременно должна была находить отражение в широком общественном сознании жителей Мекленбурга, что хорошо заметно в отношении к браку между Карлом Леопольдом и Екатериной, когда «всё стало, как и прежде, как при ободритах».10
Проживание на территории одного региона, на южном побережье Балтийского моря, в общей культурной среде позволяет источникам сближать ободритов с варягами (варинами).11 Немецкий исследователь Ф. Виггер указывал на принадлежность варягов к племенному объединению ободритов, которые занимали города Ратцебург, Варнов, Рерик и другие.12 Адам Бременский приводил их племенное самоназвание - reregi, которое наравне с топонимом Рерик могло быть связано с именем варяжского князя Рюрика.
Фридрих Томас писал, со ссылкой на своих предшественников Латома и Хемница, что ободритский король Витслав (его упоминают также франкские хроники) был женат на дочери некоего русского князя, и сыном от этого брака был принц Годлейб, который стал отцом троих братьев Рюрика, Сивара и Трувора, урождённых вендских и варяжских князей, призванных править на Русь. После скорой кончины двоих братьев, Рюрик будто бы стал единовластным правителем Руси.
Концепцию Томаса принимал мекленбургский историк Матиус Иоганн фон Бэр. Согласно его исследованию, у «короля рутенов и ободритов» Витислава был сын Годелайв, у которого, в свою очередь, были сыновья Рюрик, Сивар и Трувор. Позднее Рюрик основал Новгород и стал великим князем русов.13
Противоположное мнение в немецкой историографии того времени выражал разве что востоковед Готлиб Зигфрид Байер, который писал, что
Бернард Латом и Фридерик Хеминиций и последователи их, сие первое от всех как за подлинное положили. И понеже они сыскали, что Рурик жил около 840 года по рождении Христовом, то потому и принцев процветавших у Вагров и Абодритов сыскивали. И понеже у Витислава короля два сына были, один Трасик, которого дети ведомы были, другой Годелайб, которого дети неизвестны, то оному Рурика, Трувора и Синава приписали.14
Однако не следует забывать, что Байер находился под сильным влиянием шведских концепций, для которых мекленбургская историческая традиция была совершенно неприемлема с идейной точки зрения. В отличие от России, Швеция утратила своё влияние на Балтике и была заинтересована хоть в каком-то реванше, пусть даже не в сфере реальной внешней политики, а в области политической мифологии.
Впрочем, шведский взгляд на раннюю русскую историю складывался весьма противоречиво. Пока до поражения под Полтавой было далеко, придворный историк и дипломат Пётр Петрей в начале XVII века писал очень неопределённо:
Я нигде не мог отыскать, что за народ были варяги, и потому должен думать и войти в подробные разыскания, что они пришли из Шведского королевства или из вошедших в состав его земель, Финляндии и Ливонии.
Петрей полагал, что варяги были народом с побережья Балтийского моря, также как шведы, финны, кашубы, померанцы, венды и другие. Но определиться, с какого берега - южного или северного - они происходили, Петрей однозначно не мог. С одной стороны, он писал, что князья Рудрих, Синаус и Трувор вели своё происхождение и вышли из Пруссии, а впоследствии стали править в северо-западной Руси. Однако в той же работе, дальше по тексту, он поправлялся и указывал, что варяги происходили не из южно-балтийской Вагрии (Wagerland), а из Швеции.15
По замечанию Ю.А. Лимонова, Петрей широко использовал западноевропейские и русские источники, но комментировал их по собственному усмотрению.16 Имени Рюрик у него соответствуют шведские Эрик, Фридрих, Готфрид, Зигфрид или Родрих; Синеус имеет скандинавскую аналогию Свен, Симон или Самсон; а Трувор - Тур, Тротт или Туф. Всё это мало соответствовало историческим реалиям, не встречало взаимности в соседних странах, зато отвечало актуальным на тот период шведским интересам.
Однако, анализируя фразу Петрея о том, что варяги «пришли из Шведского королевства или из вошедших в состав его земель», необходимо признать, что упоминание Швеции возникло не случайно. Дело в том, что южно-балтийское побережье, с которым варягов связывала европейская средневековая традиция, в первой половине XVII века, то есть во времена Петрея, входило в состав Шведского королевства. Так что здесь могло иметь место обобщение, по которому варяги будто бы «пришли из Швеции» в её тогдашних границах. Но сегодня такая полуправда, применимая к конкретной исторической эпохе, конечно, не может претендовать на серьёзное научное значение.
Спустя пару столетий, в канун последней российско-шведской войны 1808-1809 гг., по результатам которой от Швеции была отторгнута Финляндия, шведский взгляд на русскую историю стал выражаться более определённо, но отнюдь не приобрёл за счёт этого исторической объективности. Так, историк Олаф Далин в работе «История шведского государства» писал о князе Рюрике, в котором видел шведского короля Эрика Уппсальского. По его мнению, от Швеции Русь оторвало только монголо-татарское нашествие.17
Напротив, в северной Германии, на исторической прародине варягов, ничего придумывать было не нужно. Живая традиция сохранялась в этом регионе вплоть до XIX века. Тогда здесь ещё бытовали народные легенды, которые не попали и не могли попасть в самые древние скандинавские саги. Одно из таких преданий записал в Мекленбурге французский путешественник К. Мармье:
В VIII веке племенем ободритов правил король по имени Годлав, отец трёх юношей, одинаково сильных, смелых и жаждущих славы. Первый звался Рюриком, второй Сиваром, третий Труваром. Три брата, не имея подходящего случая испытать свою храбрость в мирном королевстве отца, решили отправиться на поиски сражений и приключений в другие земли. Они направились на восток и прославились в тех странах, через которые проходили. (…) После многих благих деяний и страшных боёв, братья, которыми восхищались и благословляли, пришли в Руссию. (…) Тогда Рюрик получил в княжение Новгород, Сивар - Псков, Трувар - Бело-озеро. Спустя некоторое время, поскольку младшие братья умерли, не оставив детей, Рюрик присоединил их княжества к своему и стал главой династии, которая царствовала до 1598 года.18
Частичку той же традиции, кажется, передала А.С. Пушкину няня Арина Родионовна, которая была родом с русского севера, исторически связанного с Прибалтикой. На основе рукописных записей с её слов поэт создал «Сказку о царе Салтане», пронизанную глубоким историческим символизмом. Ничего подобного записать в Швеции было невозможно, потому что народная память всегда безответна к мнимым «конструктивам», вызванным сиюминутными политическими целями.
Но взаимное влияние политики и истории всегда было намного более тонким, чем зачастую принято считать. Без серьёзной исторической основы политический миф очень быстро оказывается вырванным из контекста. Такая судьба, к примеру, постигла так называемую «норманнскую теорию», от которой сегодня дистанцируются даже сторонники скандинавского происхождения варягов. Отказаться от последнего рудимента они пока не готовы, так как над ним зачастую довлеет груз уже написанных трудов, определяющих научный статус и положение, а в околонаучной среде - исключительно стереотипы, усвоенные на подсознательном уровне.
Летописная легенда о призвании варягов оказывается полностью созвучной тому, что написал в XVII веке мекленбургский учёный Иоганн Фридрих Хемниц. Он привёл предание, согласно которому Рюрик с братьями происходили с южного берега Балтики и были сыновьями князя Годлава (Годлиба или Годелайба).19 Эту династию связывали с городом Рерик, разрушенным датчанами в 808 году. Хемниц основывался на данных более древнего манускрипта 1418 года из шверинского архива, который не сохранился до наших дней. В то же время важно, что и Хемниц, и его предшественник - автор шверинского документа вряд ли могли использовать информацию из русских летописей, которые стали известны в Германии только в первой половине XVIII века благодаря переводам Герарда Фридриха Миллера.
___
Следовательно, свидетельства о Рюрике и варягах в германских документах появились из неких других источников, не связанных с древнерусским летописанием. Причём информация этих источников, в целом, соответствовала летописным свидетельствам за исключением некоторых деталей. К примеру, германские авторы употребляли форму имени Сивар, а не Синеус, или датировали само варяжское призвание 840 годом. По всей видимости, с теми же источниками соотносится приведённая выше легенда о Рюрике и его братьях, записанная Мармье в Мекленбурге.
Подозревать Хемница в изобретении генеалогии Рюрика бессмысленно. Во-первых, у него не было веских мотивов для фальсификации, так как в его время политические предпосылки сближения Мекленбурга и России полностью отсутствовали. Во-вторых, Хемниц не предложил принципиально новой трактовки, которая расходилась бы с предшествующими ему источниками и, тем самым, могла бы вызывать сомнения. Наконец, сам автор ссылается на первоисточник - то, что этот документ недоступен для современных историков, вряд ли относится к вине Хемница.
Итак, согласно мекленбургской традиции Рюрик с братьями был «призван» около 840 года, что представляется довольно правдоподобным. Хронология начальной летописи весьма условна и оставляет немало противоречий. Однако некоторые летописные списки, на наш взгляд, более точно, нежели немецкие источники, указывают на место «призвания». Вероятнее всего, это был не Новгород, а Ладога, заложенная варягами ещё в середине VIII века. Новгород Рюрик «срубил» позднее, о чём свидетельствует и название города, и археологические данные, согласно которым он был основан не ранее IX столетия.
Очевидно, что повышенный интерес к мекленбургским генеалогиям в первой половине XVIII века был вызван политическими событиями, но он не был обусловлен только ими. Хотя бы потому, что эти генеалогии появились отнюдь не ко времени свадьбы герцога Карла Леопольда и Екатерины, не были приурочены к бракосочетанию, а существовали задолго до этого, когда в Западной Европе о Руси имелись разве что разрозненные и противоречивые свидетельства. Мекленбургские генеалогии не исчезли после того, как династический союз распался, и Екатерина Ивановна в 1722 году вернулась в Россию после развода. Скорее наоборот, интерес к ним продолжился и в северно-германской, и в российской литературе.
Тот факт, что на определённом этапе внешнеполитических отношений Российской империи с северо-немецкими землями мекленбургское историческое наследие было использовано в дипломатии, доказывает лишь наличие прочной основы для сближения партнёров. В Мекленбурге устойчивая традиция помогала увидеть в России дружественное государство, с которым существовали глубокие исторические и династические связи. Россия, в свою очередь, смогла встретить в Мекленбурге верного союзника, который бережно сохранил историческую память. В конце концов, ничего подобного не произошло в российско-шведских отношениях, несмотря на то, что в Швеции того времени многократно «приватизировали» варягов и Рюрика. Ни политического альянса, ни даже примирения на мнимой исторической основе не получилось.
Позднее русско-мекленбургские связи продолжили укрепляться, и потомки от браков Романовых с представителями мекленбургской династии причислялись к Российскому Императорскому Дому.20 Например, внучка Павла I великая княжна Екатерина Михайловна также была замужем за мекленбургским герцогом. Во многом, династические контакты продолжились, потому что, прорубив петровское окно в Европу, Россия не оказалась в одиночестве, а приобрела старых и порядком подзабытых друзей. И они, как выяснилось, тоже помнили Рюрика.
_______
Скачать скан из журнала Родина, №5/2012 (файл в формате PDF)
Прим.: ссылки читаются при наведении на них курсора.
Всеволод Меркулов, кандидат исторических наук
«Переформат», 15 февраля 2012
Из окна в Европу увидели Рюрика
Мифология и фактология норманизма и Руси / Статья 2012 года
Источники о допетровской России и взгляды на происхождение Руси на Западе долгое время укладывались в рамки исторической традиции, которой следовали европейские интеллектуалы, авторы путевых записок и даже рассказчики из народа. ©Ещё негерманская Германия
Смерть Никлота. Художник: Теодор Шлёпке, 1857 г.
В книжном варианте эта традиция оформилась ко времени Герберштейна и Мюнстера. Её фактическая сторона находила прямое подтверждение в трудах средневековых хронистов вроде Титмара и Саксона Грамматика, которые сообщали многие интересные сведения о Руси. Не удивительно, что эта традиция нашла наиболее яркое выражение в северной Германии, с которой более-менее определённо связывается прародина летописных варягов - основателей древнерусской государственности.
Время от времени сложившаяся историческая традиция актуализировалась в контексте политических и межгосударственных связей. В начале XVIII столетия открылась новая страница во взаимоотношениях России с Западной Европой. В разгар Северной войны Пётр I стремился к усилению русского влияния на южном побережье Балтики, рассчитывая на то, что эти территории удастся эффективно использовать как плацдарм для борьбы со Швецией. Герцогство Мекленбург, также вступившее в войну против шведов, в свою очередь рассчитывало на военную помощь России. И русская дипломатия не преминула воспользоваться этим шансом, чтобы укрепить позиции на Балтике. К тому же, Россия впервые за несколько столетий снова вышла к балтийским рубежам, с которыми было тесно связано её древнейшее прошлое. Актуальное внешнеполитическое сотрудничество помогло вспомнить про общую историю, которая уходила корнями ко временам варягов и последнего ободритского князя Никлота.
Со временем второго крупного визита царя Петра I в Европу совпал брак правящего мекленбургского герцога Карла Леопольда с дочерью Ивана V Алексеевича Екатериной, заключённый 19 апреля 1716 года в Данциге. Такой династический союз был вполне обусловлен не только политическими предпосылками, но и традиционными русско-мекленбургскими связями.1
К высочайшей свадьбе великокняжеский печатный двор в Гюстрове выпустил юбилейную книгу торжественных поздравлений, стихов и генеалогий, составленную при непосредственном участии проректора местной гимназии Фридриха Томаса.2 Её содержание было обусловлено не только актуальной политической значимостью события, к которому был приурочен труд, но и осмыслением целого исторического пласта в русле бытовавшей в Мекленбурге и Померании традиции. Декларативный характер книги поддерживался многими историческими обоснованиями от предшествующих авторов. Россия вновь пришла на Балтику, и это стало своего рода катализатором для нового развития представлений о тесной связи русской истории с северно-германскими землями.
Брак Карла Леопольда с Екатериной Ивановной, важный, безусловно, с политической точки зрения, не был воспринят современниками только таковым. Понятно, что любой династический союз, а особенно в условиях общеевропейской Северной войны, был бы обусловлен, в первую очередь, политическими причинами. Но согласно мекленбургской генеалогической и исторической традиции к нему относились и как к продолжению древних династических связей, уходивших корнями во времена Рюрика и древних представителей династии ободритов. Позднее Ф. Томас продолжил исследования по русско-мекленбургским родословиям, выступив инициатором дискуссии по этому вопросу.3
Происхождение мекленбургской (вендской) династии от ободритов не вызывает сомнений у подавляющего большинства исследователей. Обычно её возводят к королю Никлоту, так как с него родословно-хронологическая последовательность не содержит существенных разночтений в источниках.4 Вопрос о более древних представителях династии, начиная с легендарных королей, всегда был дискуссионным из-за некоторых расхождений в генеалогиях. Однако споры велись, как правило, вокруг частных вопросов, касающихся отдельных персоналий (реальность или мифичность, уточнение датировки правления или смерти, преемственность родства и т.д.), то есть в узкогенеалогическом контексте. Тогда как принципиальной, а следовательно, и наиболее значимой для исторической науки проблемой оказывается происхождение и причина длительного существования традиции возводить мекленбургскую династию к глубокой древности и через ободритов связывать её с Россией.
Историческое значение мекленбургских генеалогий представляются чрезвычайно любопытными. В их основе лежит идея происхождения правящих шверинских и гюстровских герцогов от древних вендских королей. Особенно полно она выразилась в генеалогическом труде Николая Маршалка 1526 года, некоторое время назад переизданном стараниями сотрудника Шверинского архива д-ра Андреаса Рёппке.5 Маршалк был популярен в средневековой Германии и за её пределами, на него ссылались и современники, и последователи. Однако в Новое время, с распространением в Западной Европе шведских романтических утопий, некоторые авторы стали относиться к генеалогии Маршалка как к историческому курьёзу. Так мекленбургский краевед Георг Лиш, указывая на увлечение Маршалка древней историей, писал, что это «только его гипотеза», что «дóлжно предать забвению его вымысел и критически использовать правдивую историю».6 Однако исторический романтизм Маршалка, как теперь очевидно, был намного ближе к реальной исторической действительности, нежели предлагаемая «альтернатива» - более поздние шведские представления о роли предков скандинавов в мировой и русской истории.
В значительной мере Маршалк опирался на своего предшественника, ганзейского историка Альберта Кранца.7 Традиция получила развитие и в работах более поздних авторов.8 К тому же, её истоки представлялись совершенно очевидными и обоснованными, в том числе и на основе фактического материала.9
В северной Германии российская общественно-политическая мысль встретила не только понимание актуального момента, но и глубокий интерес к собственно русской истории, который не исчез за время длительного шведского господства, поддерживаясь из столетия в столетие. Поэтому состоявшаяся свадьба правящего герцога Мекленбурга с дочерью русского «царского рода», воспринималась в полном соответствии с этими представлениями. В связи с женитьбой ликовал весь «ободритский народ» и вся «вендская земля», так как великокняжеский род вендов вновь, как и в прежние времена, породнился с русскими.
Брак Карла Леопольда с Екатериной воспринимался современниками намного важнее, нежели заурядное и политически мотивированное событие, ведь с ним как будто возрождались древние связи Мекленбурга с Россией. Несомненно, этого не могло произойти по сиюминутной политической случайности, оформленной волею отдельных северно-германских авторов, нередко обвиняемых сегодня в предвзятости и в вымыслах.
Карл Леопольд и Екатерина Ивановна
Одно из центральных мест в гюстровской публикации Фридриха Томаса занимает хвалебная ода в честь состоявшегося события. Это произведение поражает не только своими литературно-художественными достоинствами, изящным стилем, свойственным поэзии начала XVIII века. Оно несёт в себе живую историческую традицию, бытовавшую в Мекленбурге, отражает мекленбургский взгляд на Россию, как на родственное и дружественное государство. Традиция непременно должна была находить отражение в широком общественном сознании жителей Мекленбурга, что хорошо заметно в отношении к браку между Карлом Леопольдом и Екатериной, когда «всё стало, как и прежде, как при ободритах».10
Проживание на территории одного региона, на южном побережье Балтийского моря, в общей культурной среде позволяет источникам сближать ободритов с варягами (варинами).11 Немецкий исследователь Ф. Виггер указывал на принадлежность варягов к племенному объединению ободритов, которые занимали города Ратцебург, Варнов, Рерик и другие.12 Адам Бременский приводил их племенное самоназвание - reregi, которое наравне с топонимом Рерик могло быть связано с именем варяжского князя Рюрика.
Фридрих Томас писал, со ссылкой на своих предшественников Латома и Хемница, что ободритский король Витслав (его упоминают также франкские хроники) был женат на дочери некоего русского князя, и сыном от этого брака был принц Годлейб, который стал отцом троих братьев Рюрика, Сивара и Трувора, урождённых вендских и варяжских князей, призванных править на Русь. После скорой кончины двоих братьев, Рюрик будто бы стал единовластным правителем Руси.
Концепцию Томаса принимал мекленбургский историк Матиус Иоганн фон Бэр. Согласно его исследованию, у «короля рутенов и ободритов» Витислава был сын Годелайв, у которого, в свою очередь, были сыновья Рюрик, Сивар и Трувор. Позднее Рюрик основал Новгород и стал великим князем русов.13
Противоположное мнение в немецкой историографии того времени выражал разве что востоковед Готлиб Зигфрид Байер, который писал, что
Бернард Латом и Фридерик Хеминиций и последователи их, сие первое от всех как за подлинное положили. И понеже они сыскали, что Рурик жил около 840 года по рождении Христовом, то потому и принцев процветавших у Вагров и Абодритов сыскивали. И понеже у Витислава короля два сына были, один Трасик, которого дети ведомы были, другой Годелайб, которого дети неизвестны, то оному Рурика, Трувора и Синава приписали.14
Однако не следует забывать, что Байер находился под сильным влиянием шведских концепций, для которых мекленбургская историческая традиция была совершенно неприемлема с идейной точки зрения. В отличие от России, Швеция утратила своё влияние на Балтике и была заинтересована хоть в каком-то реванше, пусть даже не в сфере реальной внешней политики, а в области политической мифологии.
Впрочем, шведский взгляд на раннюю русскую историю складывался весьма противоречиво. Пока до поражения под Полтавой было далеко, придворный историк и дипломат Пётр Петрей в начале XVII века писал очень неопределённо:
Я нигде не мог отыскать, что за народ были варяги, и потому должен думать и войти в подробные разыскания, что они пришли из Шведского королевства или из вошедших в состав его земель, Финляндии и Ливонии.
Петрей полагал, что варяги были народом с побережья Балтийского моря, также как шведы, финны, кашубы, померанцы, венды и другие. Но определиться, с какого берега - южного или северного - они происходили, Петрей однозначно не мог. С одной стороны, он писал, что князья Рудрих, Синаус и Трувор вели своё происхождение и вышли из Пруссии, а впоследствии стали править в северо-западной Руси. Однако в той же работе, дальше по тексту, он поправлялся и указывал, что варяги происходили не из южно-балтийской Вагрии (Wagerland), а из Швеции.15
По замечанию Ю.А. Лимонова, Петрей широко использовал западноевропейские и русские источники, но комментировал их по собственному усмотрению.16 Имени Рюрик у него соответствуют шведские Эрик, Фридрих, Готфрид, Зигфрид или Родрих; Синеус имеет скандинавскую аналогию Свен, Симон или Самсон; а Трувор - Тур, Тротт или Туф. Всё это мало соответствовало историческим реалиям, не встречало взаимности в соседних странах, зато отвечало актуальным на тот период шведским интересам.
Однако, анализируя фразу Петрея о том, что варяги «пришли из Шведского королевства или из вошедших в состав его земель», необходимо признать, что упоминание Швеции возникло не случайно. Дело в том, что южно-балтийское побережье, с которым варягов связывала европейская средневековая традиция, в первой половине XVII века, то есть во времена Петрея, входило в состав Шведского королевства. Так что здесь могло иметь место обобщение, по которому варяги будто бы «пришли из Швеции» в её тогдашних границах. Но сегодня такая полуправда, применимая к конкретной исторической эпохе, конечно, не может претендовать на серьёзное научное значение.
Спустя пару столетий, в канун последней российско-шведской войны 1808-1809 гг., по результатам которой от Швеции была отторгнута Финляндия, шведский взгляд на русскую историю стал выражаться более определённо, но отнюдь не приобрёл за счёт этого исторической объективности. Так, историк Олаф Далин в работе «История шведского государства» писал о князе Рюрике, в котором видел шведского короля Эрика Уппсальского. По его мнению, от Швеции Русь оторвало только монголо-татарское нашествие.17
Напротив, в северной Германии, на исторической прародине варягов, ничего придумывать было не нужно. Живая традиция сохранялась в этом регионе вплоть до XIX века. Тогда здесь ещё бытовали народные легенды, которые не попали и не могли попасть в самые древние скандинавские саги. Одно из таких преданий записал в Мекленбурге французский путешественник К. Мармье:
В VIII веке племенем ободритов правил король по имени Годлав, отец трёх юношей, одинаково сильных, смелых и жаждущих славы. Первый звался Рюриком, второй Сиваром, третий Труваром. Три брата, не имея подходящего случая испытать свою храбрость в мирном королевстве отца, решили отправиться на поиски сражений и приключений в другие земли. Они направились на восток и прославились в тех странах, через которые проходили. (…) После многих благих деяний и страшных боёв, братья, которыми восхищались и благословляли, пришли в Руссию. (…) Тогда Рюрик получил в княжение Новгород, Сивар - Псков, Трувар - Бело-озеро. Спустя некоторое время, поскольку младшие братья умерли, не оставив детей, Рюрик присоединил их княжества к своему и стал главой династии, которая царствовала до 1598 года.18
Частичку той же традиции, кажется, передала А.С. Пушкину няня Арина Родионовна, которая была родом с русского севера, исторически связанного с Прибалтикой. На основе рукописных записей с её слов поэт создал «Сказку о царе Салтане», пронизанную глубоким историческим символизмом. Ничего подобного записать в Швеции было невозможно, потому что народная память всегда безответна к мнимым «конструктивам», вызванным сиюминутными политическими целями.
Но взаимное влияние политики и истории всегда было намного более тонким, чем зачастую принято считать. Без серьёзной исторической основы политический миф очень быстро оказывается вырванным из контекста. Такая судьба, к примеру, постигла так называемую «норманнскую теорию», от которой сегодня дистанцируются даже сторонники скандинавского происхождения варягов. Отказаться от последнего рудимента они пока не готовы, так как над ним зачастую довлеет груз уже написанных трудов, определяющих научный статус и положение, а в околонаучной среде - исключительно стереотипы, усвоенные на подсознательном уровне.
Летописная легенда о призвании варягов оказывается полностью созвучной тому, что написал в XVII веке мекленбургский учёный Иоганн Фридрих Хемниц. Он привёл предание, согласно которому Рюрик с братьями происходили с южного берега Балтики и были сыновьями князя Годлава (Годлиба или Годелайба).19 Эту династию связывали с городом Рерик, разрушенным датчанами в 808 году. Хемниц основывался на данных более древнего манускрипта 1418 года из шверинского архива, который не сохранился до наших дней. В то же время важно, что и Хемниц, и его предшественник - автор шверинского документа вряд ли могли использовать информацию из русских летописей, которые стали известны в Германии только в первой половине XVIII века благодаря переводам Герарда Фридриха Миллера.
___
Следовательно, свидетельства о Рюрике и варягах в германских документах появились из неких других источников, не связанных с древнерусским летописанием. Причём информация этих источников, в целом, соответствовала летописным свидетельствам за исключением некоторых деталей. К примеру, германские авторы употребляли форму имени Сивар, а не Синеус, или датировали само варяжское призвание 840 годом. По всей видимости, с теми же источниками соотносится приведённая выше легенда о Рюрике и его братьях, записанная Мармье в Мекленбурге.
Подозревать Хемница в изобретении генеалогии Рюрика бессмысленно. Во-первых, у него не было веских мотивов для фальсификации, так как в его время политические предпосылки сближения Мекленбурга и России полностью отсутствовали. Во-вторых, Хемниц не предложил принципиально новой трактовки, которая расходилась бы с предшествующими ему источниками и, тем самым, могла бы вызывать сомнения. Наконец, сам автор ссылается на первоисточник - то, что этот документ недоступен для современных историков, вряд ли относится к вине Хемница.
Итак, согласно мекленбургской традиции Рюрик с братьями был «призван» около 840 года, что представляется довольно правдоподобным. Хронология начальной летописи весьма условна и оставляет немало противоречий. Однако некоторые летописные списки, на наш взгляд, более точно, нежели немецкие источники, указывают на место «призвания». Вероятнее всего, это был не Новгород, а Ладога, заложенная варягами ещё в середине VIII века. Новгород Рюрик «срубил» позднее, о чём свидетельствует и название города, и археологические данные, согласно которым он был основан не ранее IX столетия.
Очевидно, что повышенный интерес к мекленбургским генеалогиям в первой половине XVIII века был вызван политическими событиями, но он не был обусловлен только ими. Хотя бы потому, что эти генеалогии появились отнюдь не ко времени свадьбы герцога Карла Леопольда и Екатерины, не были приурочены к бракосочетанию, а существовали задолго до этого, когда в Западной Европе о Руси имелись разве что разрозненные и противоречивые свидетельства. Мекленбургские генеалогии не исчезли после того, как династический союз распался, и Екатерина Ивановна в 1722 году вернулась в Россию после развода. Скорее наоборот, интерес к ним продолжился и в северно-германской, и в российской литературе.
Тот факт, что на определённом этапе внешнеполитических отношений Российской империи с северо-немецкими землями мекленбургское историческое наследие было использовано в дипломатии, доказывает лишь наличие прочной основы для сближения партнёров. В Мекленбурге устойчивая традиция помогала увидеть в России дружественное государство, с которым существовали глубокие исторические и династические связи. Россия, в свою очередь, смогла встретить в Мекленбурге верного союзника, который бережно сохранил историческую память. В конце концов, ничего подобного не произошло в российско-шведских отношениях, несмотря на то, что в Швеции того времени многократно «приватизировали» варягов и Рюрика. Ни политического альянса, ни даже примирения на мнимой исторической основе не получилось.
Позднее русско-мекленбургские связи продолжили укрепляться, и потомки от браков Романовых с представителями мекленбургской династии причислялись к Российскому Императорскому Дому.20 Например, внучка Павла I великая княжна Екатерина Михайловна также была замужем за мекленбургским герцогом. Во многом, династические контакты продолжились, потому что, прорубив петровское окно в Европу, Россия не оказалась в одиночестве, а приобрела старых и порядком подзабытых друзей. И они, как выяснилось, тоже помнили Рюрика.
_______
Скачать скан из журнала Родина, №5/2012 (файл в формате PDF)
Прим.: ссылки читаются при наведении на них курсора.
Всеволод Меркулов, кандидат исторических наук
«Переформат», 15 февраля 2012