Он не подписывал с Рождественским Письма! / К 100-летию
Ещё об антисоветизме интеллигенции, а также Расстрельное «Письмо сорока двух»
Советское притяжение
Михаилу Дудину - 100 лет!
Главному редактору «Советской России»
В.В. ЧИКИНУ
Уважаемый Валентин Васильевич! 20 ноября 2016 года - столетний юбилей русского советского поэта Михаила Александровича Дудина. ©Ещё в «Отечественных записках» и по теме: Дудин и Г.Суворов на Войне
Михаил Дудин
В свое время наша газета разоблачила подлый навет на него, о чем помнят многие читатели, которые знали его при жизни, а более молодые узнали и некоторые подробности про черный октябрь 1993 года. Помня об этом, писал я посылаемый Вам очерк о поэте.
С наилучшими пожеланиями Эдуард Шевелёв
[ПОДПИСАНТОВ НАЗЫВАЛ МЕРЗАВЦАМИ...]Подписантов называл мерзавцами...
Снять напраслину / «Отечественные записки»
Михаил Дудин «письмо 42-х» не подписывал
Главному редактору газеты «Советская Россия» В.В. ЧИКИНУ
Уважаемый Валентин Васильевич! В № 21 (293) «Отечественных записок» опубликован список лиц, чьи подписи стоят под провокационным письмом в газете «Известия» от 5.10.1993 г., которое способствовало ельцинскому госперевороту. Есть там и фамилия М.А. Дудина, письмо это не подписывавшего и никому свою подпись не передоверявшего, о чем он, уже больной тяжело, говорил в те дни мне и своему фронтовому товарищу, корабельному сигнальщику на Гангуте А.А. Шевчуку, что может подтвердить и его вдова Раиса Сергеевна. Направляю Вам соответствующее письмо, получившееся несколько длинным, но это с одной лишь целью - для убеждения тех, кого тогда не было вообще или были они в младенческом возрасте, слепо веря недобросовестной теперешней пропаганде. С помощью авторитета Вашей газеты рассчитываю снять напраслину с доброго имени поэта, воина и гражданина М.А. Дудина.
Искренне Ваш Эдуард Шевелёв. ©
Перечитывая через двадцать лет провокационное «письмо 42-х» против так называемых красно-коричневых, отчетливо понимаешь, что его составляла рука не просто враждебная ко всему русскому и советскому, но и с иноплеменной кровью в жилах и заграничными отпечатками пальцев. Это видно по корявым, словно с поспешностью переведенным с другого языка фразам, странным для подписавших текст литераторов. Поражаешься несуразности уже самого начала: «Нет ни желания, ни необходимости подробно комментировать то, что...» Зачем же, спрашивается, тогда пишете? Не может не резать русское ухо и последний абзац: «История еще раз предоставила нам шанс сделать широкий шаг к демократии и цивилизованности. Не упустим же такой шанс еще раз, как это было уже не однажды!» Вместо «не единожды», как говорят по-русски, - безграмотное «не однажды»; внедряемый телевидением по ходу «перестройки» и нехарактерный для повседневной речи «шанс»; такого же происхождения «цивилизованность», к каковой «шагать» предлагается; неоправданные повторы слов, глухота к их сочетанию и звучанию: «уже... же...» Стоит ли, впрочем, удивляться, если указания контрреволюционному гайдаровскому правительству после ельцинского государственного переворота 4 октября 1993 года давали американские советники, всякие «документы» списывали с источников на английском языке, а прицельный огонь при расстреле Верховного Совета вели и замаскированные снайперы израильского «Бейтара»?
Но кто бы ни составлял это антинародное письмо, подписывали-то его граждане России, лица с действовавшими паспортами СССР, а публичный призыв к уничтожению избранной по закону высшей власти назывался «изменой Родине» и карался в уголовном порядке. В «Юридическом словаре» 1956 года издания доходчиво сказано: «Изменники Родины караются высшей мерой уголовного наказания - расстрелом с конфискацией всего имущества или, при смягчающих обстоятельствах, лишением свободы на длительные сроки также с конфискацией всего имущества». У большинства подписантов обстоятельства такие были. Они писали - с разной степенью способностей, в различных литературных жанрах - о нашей действительности, об успехах и проблемах Советской страны, о ее героическом прошлом. Отмеченные высокими званиями и наградами, они имели всевозможные социальные льготы, немалое «имущество», печатаясь на государственные деньги многомиллионными тиражами. Так что грех было жаловаться прозаикам Ананьеву, Бакланову, Борщаговскому, Быкову, Васильеву, Гранину, Нагибину, Рекемчуку, Астафьеву, стихотворцам Дементьеву, Казаковой, Кушнеру, Левитанскому, Поженяну, литературоведам Лихачёву, Адамовичу, Оскоцкому, Чудаковой, сценаристам Костюковскому, Гельману и другим, включая и таких журналистов, как Юрий Черниченко (Кауфман), в каких только советских изданиях не печатавшего свои изыскания про «русский чернозем», «про картошку», про «ржаной хлеб», про «яровой клин», и вдруг вознамерившегося все эти издания запретить, значит, вместе - курам на смех - с самим собой...
У некоторых, правда, потом стало наблюдаться нечто похожее на раскаяние. Андрей Дементьев по телевидению застенчиво этак, стеснительно заговорил, что подпись за него поставил кто-то из домашних. Булат Окуджава на встрече со слушателями его песен, отвечая на прямой вопрос, сказал, что его «бес попутал». Если же говорить с фактами на руках, у меня вызывает сомнение подпись Роберта Рождественского, поскольку я познакомился с ним как раз в ситуациях, требовавших четкого выражения своих убеждений. После «чехословацкого кризиса 1968 года», например, он ездил в Чехословакию, выступал перед ее жителями, разъясняя позицию Советского Союза по вводу войск, на что мало кто смог бы из «творческой интеллигенции» в то время отважиться. Я вскоре побывал там во главе делегации нашего Союза журналистов и слышал от многих чешских и словацких коллег, от руководителей предприятий, от рядовых коммунистов, с которыми разговаривал, добрые отзывы о его выступлениях. В девяносто третьем году, надо подчеркнуть, Роберт Иванович уже был тяжко болен, а в августе девяноста четвертого умер. Подпись же его, разумеется, очень нужна была составителям письма и поэтому, и потому еще, что песни на стихи поэта исполнялись популярнейшими певцами, пользовались успехом в широких народных кругах, что он писал проникнутые коммунистическим духом яркие стихи и поэмы.
Но верхом политического вероломства и человеческой подлости организаторов и сочинителей письма явилась ложь, будто его подписал Михаил Дудин. Я хорошо знал Михаила Александровича на протяжении десятилетий, организовывал для газеты «Известия» и журнала «Аврора», где работал, его статьи, стихи, переводы и свидетельствую: гнусное «письмо 42-х» от 5 октября 1993 г. Михаил Дудин не подписывал и никому свою подпись не передоверял. Он, тогда уже тяжелобольной, в разговоре со мной называл подписавших «мерзавцами», а появление своей подписи - «сволочной провокацией», скончался он в последний день того трагического года. Тем же словом «мерзавцы» именовал он подписантов и при встрече с самым близким, после Сергея Сергеевича Орлова, фронтовым другом своим - корабельным сигнальщиком на «Гангуте» Александром Андреевичем Шевчуком, о чем знают и помнят в семье Шевчука, автора документальной военной повести «Вид с Касьяновой горы». Похоронили Дудина 6 января следующего, 1994 г., по загодя составленному завещанию, в селе Вязовое Ивановской области, рядом с матерью. Сейчас там стоит мраморный крест, жители любовно ухаживают за могилами. А подделывали дудинскую подпись негодяи, чтобы скомпрометировать одного из самых известных фронтовых поэтов, коммуниста, Героя Социалистического Труда, руководителя ленинградского Комитета защиты мира, дважды избиравшегося в Верховный Совет РСФСР.
Но главное - подпись Михаила Дудина подделали потому, что он одним из первых почувствовал, куда клонится под громкие крики о гласности горбачевская «перестройка» и принялся ее высмеивать. Уголовники же всегда стремятся повязать кровью. А я точно сейчас помню: Михаил Александрович приехал в «Аврору» и буквально с порога моего кабинета воскликнул: «Беда, Эдя! Доску Тихонова разбили!» Он говорил про мемориальную доску на доме, где с 1922 по 1944 год жил его старший товарищ, поэт Николай Семенович Тихонов, - угол Зверинской улицы и Большого проспекта Петроградской стороны. Я сказал что-то о распоясавшихся в последнее время хулиганах, но он не дал договорить: «Какие хулиганы, Эдя! Это сигнал громить советскую власть!» Он постоял несколько секунд, вскинул на прощание руку, даже не произнеся свое привычное «Будь!», и куда-то уехал на ожидавшем такси, взволнованный, раздраженный. Доску потом восстановили, благодаря общим усилиям, однако предсказание его сбывалось, и сбывалось по давно задуманному зловещему плану. Повсеместно, хоть и завуалированно поначалу, пошла ревизия социалистических идей, очернение советских символов, советских героев, про что Дудин гневно говорил мне: «Сволочи! Не могли подождать, пока мы помрем. Руки на большие деньги зачесались. Сволочи!» Кто-то из нас, Дудин, конечно, в том числе, сопротивлялся, как мог и умел, выступал на собраниях, публиковал «просоветские», по словам «демократов», статьи, стихи, памфлеты. Но ржа антисоветизма, проникшая сверху, направляемая оттуда умелой рукой, разъедала общество, партию, государственные учреждения. Умер Михаил Александрович на 78-м году жизни, а его последней книгой фактически стали «Грешные рифмы». Писал он их в 90-годы, распространялись они и устно, и у нас в «Авроре» печатались. Прочтите хотя бы некоторые, они и по сей день актуальны...
Помимо же язвительных шуток, политическая, идейная и нравственная позиция поэта Михаила Дудина точно выражена во взволнованно проникновенных строчках, написанных на трагедийном и подлом сломе нашей Советской страны, строчках печальных, но и оптимистических, укрепляющих веру русских людей в социалистическое будущее, придавая силы в борьбе за это:
Ах Россия моя, Россия,
Песня жизни, отрада глаз!
Сколько раз тебя смерть косила
И - не выкосит в этот раз.
Или силою мы не крепки,
Иль талантами слабаки?
Зря торопятся наши девки
В иностранные бардаки.
Знаю я, что тебя тревожит,
Как беда твоя велика.
И никто тебе не поможет,
Кроме русского мужика.
Михаил Дудин - последний великий поэт Великой Отечественной войны, словом и оружием защищавший близкий Гангут и ставший родным Ленинград, который вместе с однополчанами не сдал, не отдал врагу, а вернувшись с фронта, создавал и обихаживал памятные по боям места. Вспомним маленькую табличку на Аничковом мосту у щербин на граните, оставшихся от взрыва немецкого снаряда, - это писал он. Или торжественно задушевные надписи на памятнике у Средней Рогатки, при въезде в город: 900 ДНЕЙ - 900 НОЧЕЙ и ПОДВИГУ ТВОЕМУ ЛЕНИНГРАД - это тоже он. Или патетические слова на пропилеях при входе на Пискарёвское кладбище: ...ВЕЧЕН ВАШ ПОДВИГ В СЕРДЦАХ ПОКОЛЕНИЙ ГРЯДУЩИХ ГОРДЫМ ГЕРОЯМ БЕССМЕРТНАЯ СЛАВА... ЖИЗНЬЮ СВОЕЮ РАВНЕНЬЕ НА ПАВШИХ ГЕРОЕВ ДЕРЖИ...
Так почему же поверили мы провокаторам и лжецам, не проверив их подлог, не ища правды у людей, знавших его по-настоящему, защищавших его, но чей голос не был услышан всеми? Голос его, честного, мужественного и вместе с тем скромного человека, стойкого солдата и прекрасного поэта, напутствовавшего молодых гордыми словами: «Уходим... Над хлебом насущным - Великой победы венец. Идем, салютуя живущим Разрывами наших сердец».
Правду о неизменных взглядах Михаила Александровича Дудина необходимо широко обнародовать.
Светлое имя советского поэта и советского гражданина должно быть очищено от наветов навсегда. / октябрь, 2013
Выдающийся русский советский поэт Михаил Александрович Дудин родился 20 ноября (7-го по старому стилю) 1916 года в деревне Клевнево Нерехтского уезда Костромской губернии, ныне Фурмановского района Ивановской области в крестьянской семье. Согласно легенде, род их происходил из музыкантов, дудников, гусляров, ходивших по праздникам от села к селу, «чиня песни, плясы и музыку». Вопреки тому, а может, именно поэтому в его поэзии столь сильны мотивы верности родному краю, происхождению своему, всему Отечеству нашему: «Цвет глаз моих идет от матери. / Лишь только голову закинь, / И хлынет синь по белой скатерти / Снегов, сольется с синью синь». А в конце жизненного пути (он умер 31 декабря 1993 г.) с болью сердечной переживая «учинение распада» СССР, в «Моей молитве под новый, 1992 год» он писал: «Расторглась жизнь, распались времена, / Предатели сменили имена / И предали, и продали народ, / И получили злато наперед», подчеркивая в другом стихотворении личную ответственность за происходившее:
В моей душе свила гнездо беда
И вывела птенцов большой тревоги,
Которой захлебнулись города,
Мошенники, правители и боги.
И нет мне избавленья от беды,
И праздники веселием не красны,
И к радости потеряны следы,
И поиски прекрасного напрасны.
Там, где шумит базарная толпа,
Где на базаре немцу жулик ловкий
За доллары сбывает черепа
Моих друзей, убитых под Дубровкой.
Воевать Михаил Дудин начал в двадцать два года на советско-финской войне, уже зарекомендовав себя многообещающим стихотворцем, печатаясь в газете пионерии «Всегда готов!», потом в газете «Рабочий край», а на фронте пробуя силы и в жанре сатирических листовок, забрасываемых во вражеский тыл от имени гарнизона советского Ханко: «Его высочеству, прихвостню хвоста ее светлости кобылы императора Николая, сиятельному палачу финского народа, кавалеру бриллиантового, железного и соснового креста барону фон Маннергейму - Тебе шлем мы ответное слово! Короток наш разговор: Сунешься с моря - ответим морем свинца! Сунешься с земли - взлетишь на воздух! Сунешься с воздуха - вгоним в землю!» Окончив школу крестьянской молодежи и текстильную школу фабрично-заводского обучения, он хотел стать учителем, учился на вечернем отделении Ивановского педагогического института, но война позвала на фронт, и он поступает, как пишет: «Мы солдаты, Мы с тобой в ответе / За навоз земли и за Парнас...»
Он словом и оружием защищал полуостров Гангут (Ханко) и город Ленинград, который вместе с однополчанами не сдал фашистскому врагу. Об этом будет написана им документально-суровая и задушевно-лирическая повесть «Где наша не пропадала», законченная 12 июля 1962 года в селе Михайловском, где он подолгу гостил у Семена Степановича Гейченко, хранителя Пушкинского заповедника, среди вдохновляющих мест любимого поэта, кому посвятил немало строк, проникновенно утверждая: «Мы знаем это иль не знаем, / Хотим того иль не хотим, / Но он никем не заменяем / И навсегда необходим».
С осознания роли Пушкина в поэзии и в истории начинал литературный путь и сам Дудин, осознание это углубляя и расширяя, сравнивая в одном из последних стихотворений поэта с «могучим дубом», что стоит «посередине поля» с «необозримой волей» и «ощущеньем вольности насытясь», «себе глаголет сквозь досаду / Обдуманный и взвешенный ответ: «Нет меж людьми в моих владеньях ладу? / И у властей согласья тоже нет». Но веру в высокое назначение человека на земле советский воин и советский поэт Дудин пронес через всю жизнь:
Я равновесья не встречал
Прекрасного и скверны,
Соотношенья двух начал
Всегда неравномерны.
Но, как защита жизни, в нас
Живет со дня творенья
Неиссякаемый запас
Любви и удивленья.
Он жил свободно, мужественно, отважно, писал по сердечному зову, служил Русскому слову, как служил Отчизне, одарившей его пониманием этого слова, стремясь приобщить к нему поэзию многих земель, многих стихотворцев, переводя с украинского и молдавского, армянского и грузинского, балкарского и башкирского, со шведского и других языков - для того, писал он Кайсыну Кулиеву: «Чтоб мы воочию смогли / Иные видеть дали, / Как сыновья одной земли, / Одной земной печали. Чтоб наше слово мир, как цель, / Держало на примете, / Чтобы играло, как форель, / В Жилге при лунном свете»...
Он защищал людей словом и делом, защищал по-солдатски, честно, открыто, верно. Отмеченный многочисленными званиями, наградами, премиями - двумя орденами Ленина, Октябрьской Революции, Отечественной войны второй степени, Трудового Красного Знамени, Дружбы народов, Золотой Звездой Героя Социалистического Труда, будучи лауреатом Государственных премий СССР, РСФСР, депутатом Верховного Совета РСФР, он кропотливо выполнял большие и сложные обязанности, никогда не шел, как иные, ради титулов и знаков отличия на сделки с совестью, не хапал, не шкурничал, наоборот, все силы и много средств личных отдавал попавшим в беду людям и целым народам, к примеру, после землетрясения в Армении или пострадавшим от чилийской хунты.
Он заботился о советской культуре, о ставшем родным Ленинграде. Маленькая памятная табличка на Аничковом мосту у щербин на граните, оставшихся от взрыва немецкого снаряда, - это предложил он. Патетические строки на стене Пискаревского блокадного кладбища и при входе в него - это написали Ольга Федоровна Берггольц и он. Скорбные и торжественные слова на памятнике у Средней Рогатки «900 дней - 900 ночей» и «Подвигу твоему, Ленинград» - это слова его. Создание Зеленого Пояса Славы по бывшей линии обороны города - это его идея, нынче с трудом оберегаемая из-за варварских порубок лесов тупыми капиталистическими хищниками, о чем он с болью писал:
Я узнаю печальные места
Былых времен
и памятных событий,
Надежно погребенных без креста,
Не нужных больше
в современном быте.
Я окружен молчанием могил
Однополчан,
не знавших отступленья,
Стоявших насмерть
из последних сил
На рубежах,
утративших значенье…
Он был рыцарем чести, по-русски совестливым, чистым душой и поступками, сохранив до седых волос дар наивной поэтической души. Этим воспользовались хитрые подонки, прилепив его фамилию к гнусному «письму сорока двух», призывавшему в черном октябре 1993 года к расстрелу защитников Дома Советов. «Что же мне делать, Сашко?! - спрашивал со слезами он, тяжелобольной, едва выйдя из больницы, своего боевого друга по Гангуту Александра Андреевича Шевчука, узнав об этой подлости. - Мерзавцы! Мерзавцы!»
Я тоже разговаривал с Михаилом Александровичем незадолго до кончины, в канун того года, и знаю, насколько мучился он («По морде, что ли, дать, но кому?!»), вняв все же советам друзей не ввязываться в спор с негодяями, заведомо бессмысленный, да и запоздалый, тем более силы его таяли на глазах. И хорошо, что наша «Советская Россия» восстановила правду, пусть и после смерти, а гадость ту надо именовать «письмо сорока», учитывая, что и Роберт Иванович Рождественский ее не подписывал. Дудин же оставался последним великим поэтом Великой Отечественной войны, чьи строки громко звучали как прощание своего великого поколения, как напутствие молодым быть верными Советской власти:
Уходим... Над хлебом насущным -
Великой победы венец.
Идем, салютуя живущим
Разрывами наших сердец.
Он, ветеран войны, блокадник, певец фронтовой темы, много сделал для мирной жизни, работая на посту председателя Ленинградского комитета защиты мира в Доме дружбы на Фонтанке, сейчас кем-то цинично прихваченном. Из этого дома 5 января 1994 года однополчане, соратники, друзья, просто горожане проводили Михаила Александровича Дудина в последний путь. Проводили в ивановские места, в село Вязовское, чтобы, как писал самый близкий друг, поэт Сергей Орлов, «его зарыли в шар земной» - похоронили на тихом погосте, по сыновнему завещанию, рядом с могилой матери Елены Васильевны, где односельчане поставят ему мраморный крест.
* * *
Познакомился я с Михаилом Александровичем в 1962 году, когда перешел из ленинградской комсомольской газеты «Смена» в собкоры «Известий». Однажды дверь в мой редакционный кабинет на Невском, 19, широко отворилась и на пороге, спросив «Можно?», появился высокий статный человек с выразительными, но не резкими чертами красивого лица, знакомого мне по фотографиям в книгах и телевизионным кадрам: да, это был Дудин. Умел он как-то запросто, не теряя возрастной дистанции, приближать к себе любого человека, устанавливать между ним и собой доверительные отношения. Тогда он принес свои новые стихи, в следующий раз - статью о гангутцах, которые печатались с ходу в номер, и с тех пор мы встречались множество раз по различным общественным, государственным, да и личным поводам, и я не без зависти поражался, насколько просто, естественно, даже буднично сочеталось у него, сливалось воедино личное, творческое и высокое общественное, будь то хлопотливая депутатская деятельность, организация журнала «Аврора», куда он рекомендовал меня главным редактором, или выступления на заводе, по телевидению, на газетных и журнальных страницах, когда он заботился не о, как теперь говорят, «себе любимом», а о новом имени в русской поэзии, скажем, о талантливейшем Глебе Горбовском, справившем недавно уже и 85-летие, властями не замеченное, как нынче водится, если речь идет о писателе именно русском.
Великая Отечественная война и предварявшая ее стратегически вынужденная советско-финская, стали для творчества Дудина единой отправной точкой и пожизненной точкой притяжения. В 1942 году на фронте его принимают в Союз советских писателей, а в следующие два боевых военных года выходят книги стихов «Фляга», «Военная Нева», «Стихи» (печатавшиеся в «Комсомольской правде»), поэмы «Волга» о сталинградских боях, «Костер на перекрестке» - в память о юных героях-краснодонцах, «Дорогой гвардии» - о собственной воинской дороге через Красное Село, Дудергоф, о встречах в дивизии генерала Симоняка, снова о гангутцах и о всех тех простых людях, надевших солдатские шинели для защиты своей земли, о ком он гордо скажет: «Идут солдаты Родины - святые Чернорабочие войны». А в поэме «Цветам - цвести», написанной в предпобедном 1944 году, главный герой - все тот же рядовой солдат - тоже вспоминает бои, но уже более умиротворенно, когда: «Свободным голосом запела / Его широкая душа».
С фронтовыми воспоминаниями связана была литературная работа Михаила Александровича и в послевоенную пору. В 1951 году он вступает в партию и с еще большей целеустремленностью участвует в общенародном восстановлении порушенного войной. Также пишет вслед за такими традиционными для него поэмами, как «Хозяйка», «Вчера была война», «Передний край», звучащие по-новому - не то чтобы менее патетически, а философски углубленно, спокойно, и раздумчиво - поэмы «Учитель» - о школьных буднях, «Роватинекс» - о дружбе с немецким антифашистом, лирическую «Четвертую зону» и, наконец, «Тепло» (1960) - о непреходящем значении ленинских идей и самом Владимире Ильиче, не просто «вожде мирового пролетариата», а гении исторически исполинского масштаба, стремившегося утвердить справедливость на земле, показавшего человечеству новые дали развития своего. С таких, расширенных в социальном плане, позиций написаны и последующие лучшие произведения Дудина - «Песня Вороньей горе», «Наши песни спеты на войне», «Песня дальней дороге», «Вдогонку уплывающей по Неве льдине», повесть «Где наша не пропадала», книга прозы о поэзии «Поле притяжения» (1981), где автор художнически обновляет жанры песни и письма, поднимая перед друзьями-поэтами и товарищами-однополчанами важнейшие вопросы современного бытия, а его «Грешные рифмы» явились свежими страницами в отечественной сатире, коими поэт напоминал об извечно классовой подоплеке жизни общества: «Живут же сукины сыны, / Своей не чувствуя вины, / Как будто есть одна вина / У Салтыкова-Щедрина»…
Одним из первых почувствовал Михаил Александрович, куда клонится под крики о гласности горбачевская «перестройка». Точно сейчас помню: приехал он в редакцию журнала «Аврора» и прямо с порога кабинета воскликнул: «Беда, Эдя! Доску Тихонова разбили!» Он говорил про мемориальную доску на доме, где с 1922 по 1944 год жил его старший товарищ, поэт Николай Семенович Тихонов - на углу Зверинской улицы и Большого проспекта Петроградской стороны, наискосок от стадиона имени В.И. Ленина, переименованного в 1992 году в «Приморский». Я сказал что-то о распоясавшихся в последнее время хулиганах, но он, не дав и договорить, в сердцах буквально крикнул: «Какие хулиганы, Эдя! Это сигнал громить советскую власть!!!» Он постоял несколько секунд, вскинул руку, словно к чему-то призывая, и уехал на ожидавшем такси, раздраженный, чуть растерянный, но в волнении своем подвижный, энергичный, каким обыкновенно бывал в особо ответственные минуты.
Доску общими усилиями потом восстановили, однако предсказание его сбывалось - и сбывалось по давно задуманному кем-то зловещему плану. Повсюду, хоть и завуалированно поначалу, развернулась ревизия коммунистических идей, очернение советских символов, советских героев, о чем он с гневом говорил: «Сволочи, ну сволочи! Не могли подождать, пока мы, фронтовики, помрем. Руки на большие деньги зачесались!» Кто-то из нас - Дудин, конечно, в том числе - сопротивлялись, как могли, пробивались на радио, на телевидение, где выступали с предложениями о постепенных реформах социализма, организовывали собрания, публиковали «просоветские», по словам «демократов», статьи, стихи, памфлеты. Но ржа антисоветчины, неотступно проникавшая и сверху, и откуда-то сбоку, направляемая умелой рукой, разъедала общество, партию, государственные учреждения. Взволнованно трагедийны, но и твердо оптимистичны строки, написанные поэтом тогда:
Ах, Россия моя, Россия,
Песня жизни, отрада глаз!
Сколько раз тебя смерть косила
И - не выкосит в этот раз.
Или силою мы не крепки,
Иль талантами слабаки?
Зря торопятся наши девки
В иностранные бардаки.
Знаю я, что тебя тревожит,
Как беда твоя велика.
И никто тебе не поможет,
Кроме русского мужика.
Будем же помнить эти строки и их автора. Не зря ведь сегодня, в неправедных капиталистических условиях, сильнее и сильнее ощущается тяга к достигнутому в советской жизни. Поле притяжения людских душ ко всему советскому становится неизбежным и зримым. И, несмотря на стремление властей держать народ в рамках социальной разделенности, но с фарисейскими выкриками «Виват!» и одновременно с навязыванием тоскливого неверия в возможность что-либо в обществе изменить, вспомним завет поэта: «Всей страстью наполнения / Покой тоски круша, / Не прекращай волнения, / Живущая душа».
Да будет так.
___3-й Всесоюзный Пушкинский праздник поэзии. Поэт Михаил Александрович Дудин. Псковский академический драматический театр имени А. С. Пушкина. Россия, Псков, 1 июня 1969
«Своей души оставить слово…»
Лирика фронтового поэта поражала пронзительностью / Михаил Дудин - 100
Русская поэзия богата именами истинных творцов, и среди них - поколение поэтов, чьи судьбы, а значит, и стихи, обожжены огнём Великой Отечественной войны. ©
Сергей Орлов, Давид Самойлов, Константин Симонов, Александр Твардовский, Семён Гудзенко, Николай Старшинов, Юлия Друнина… Список этот, конечно, не полон. Но если Симонов, Твардовский, Друнина волею судьбы и таланта стали широко известны читателю, то другие остаются несколько в тени, что ничуть не умаляет их жизненного и творческого подвига.
Один из них - Михаил Дудин, особенно любимый петербуржцами, ибо с этим городом очень тесно связана его человеческая и творческая судьба.
Начало Великой Отечественной застало его в Ленинграде. Он освоил профессию военного корреспондента, с лихвой познал все невзгоды, что пережили блокадники великого города на Неве, а эта связь священна и уже на всю жизнь. Неслучайно на памятнике в честь защитников Ленинграда высечены слова Дудина: «Подвигу твоему, Ленинград!»
А по рождению Михаил Александрович - из крестьянской семьи и потому в юности прошёл хорошую трудовую школу, отсюда и трудолюбие, и стремление к правде, и твёрдость характера, что помогали ему в разные годы не терять самообладания и достоинства. Любовь же к литературе заронил в сердце мальчишки ещё дед, читавший ему Некрасова.
В 1942 году он пишет стихотворение, ставшее одним из главных в его творчестве, - «Соловьи».
…Горячий луч последнего рассвета
Едва коснулся острого лица.
Он умирал. И, понимая это,
Смотрел на нас и молча ждал конца.
Нелепа смерть. Она глупа. Тем боле
Когда он, руки разбросав свои,
Сказал: «Ребята, напишите Поле -
У нас сегодня пели соловьи».
Память войны никогда не оставляла Михаила Александровича, но иначе и не могло быть.
Я воевал, и, знать, недаром
Война вошла в мои глаза.
Закат мне кажется пожаром,
Артподготовкою - гроза…
На взгорье спелая брусника
Горячей кровью налилась.
Поди, попробуй, улови-ка
И объясни мне эту связь.
…Подходят тучи, как пехота,
От моря серою волной.
И шпарит, как из пулемёта,
По крыше дождик проливной.
После войны он полностью переходит к творчеству, выходят его книги, его имя становится известным, и не только в Ленинграде. Лучшие фронтовые стихи выходят в книге «Переправа», публикуются сборники «Считайте меня коммунистом», «Мосты. Стихи из Европы», «До востребования».
Однако было бы преувеличением сказать, что творческая судьба Михаила Александровича складывалась гладко. Строгие идеологические рамки толкали на желательные для власти произведения, и многие писатели вынуждены были считаться с этим. Тем более что многие знали по гонениям на Ахматову и Зощенко, к чему ведут убеждения, не вписывающиеся в «нужные» ориентиры. И, не желая вступать в неравную борьбу, Дудин начинает активно переводить национальных поэтов из братских республик. Но когда опасная волна более-менее спала, он пустил в ход все свои возможности и добился отмены несправедливых и чреватых последствиями постановлений в адрес Анны Андреевны и Михаила Михайловича.
Наряду с творческой работой Михаил Александрович в эти годы подставляет своё плечо под насущные проблемы как литературы, так и страны в целом. Несколько лет он активно трудился в Ленинградском комитете защиты мира, был инициатором создания «Зелёного пояса славы», немало сил и времени тратил на деятельность в Союзе писателей СССР.
Однако творчество не оставляло душу поэта. Одна за другой выходят его новые книги, растёт популярность, приходит настоящее мастерство, и Михаила Александровича заслуженно награждают званием Героя Социалистического Труда, а несколько позднее, в 1981 году, он становится лауреатом Государственной премии СССР за циклы стихов «Седое сердце», «Дерево для аиста», «Полярный круг» и другие. А до этого, в 1972 году, была высоко оценена книга стихов «Время», и поэту присудили Государственную премию РСФСР имени М. Горького.
Немало усилий приложил Дудин, чтобы организовать знаменитые ныне Пушкинские поэтические праздники, проходящие в Михайловском Псковской области. И потому неслучайно он стал почётным гражданином Пушкинских Гор, чем очень дорожил и гордился.
Известность Михаила Дудина не была чисто литературной. Будучи на разных должностях, он находил время и для личной помощи тем, кто нуждался в этом. Так, немалый гонорар за произведение «Земля обетованная» он направил на помощь жертвам известного землетрясения в Армении. Но ни большие посты в Союзе писателей, ни деятельность депутата Верховного Совета СССР, ни многочисленные поездки по стране и встречи с читателями не могли заслонить для него главной задачи: продолжать своё «старинное дело», то есть писательское, и идти только вверх, к высотам Парнаса.
В Санкт-Петербурге, возле станции метро «Парнас», несколько лет назад появилась улица Михаила Дудина, где открыта памятная доска в его честь. Город отблагодарил своего поэта, который немало для него потрудился, стал духовным ориентиром для нескольких поколений.
Я душу вынес из огня,
Через кольцо блокад.
Ты песней жизни для меня
Остался, Ленинград!
Сегодня можно смело сказать, что «в певучем русском языке», так же, как и в истории советской литературы, Михаил Александрович оставил своё слово, как один из достойнейших представителей плеяды фронтовых поэтов, и в мирной жизни не избегавших важнейших рубежей литературной и общественной жизни, а это тоже сродни подвигу, как показывает жизнь. И даже окончательную точку в своей судьбе он словно поставил по своему решению. Это произошло 31 декабря 1993 года.
На рабочем столе его осталась рукопись ещё не изданной книги «Дорогой крови по дороге к Богу», уже одно название которой говорит о духовной глубине поэта, о мудрости много пережившего человека, о вечных темах: любви к родине, в том числе малой, верности сыновьему долгу перед ней, своими родителями. Волею судьбы она всё-таки была издана.
Похоронен поэт на родине, в деревне Вязовское Фурмановского района, что в Ивановской области.
«Наверно, чудо поэзии в этом и есть - чудо умения преодолением своего горя снимать горе с другой, близкой по страданию души, возвращая её к радости жизни. Ведь, в конце-то концов, жить - значит радоваться!» - был убеждён Михаил Дудин. И не только был уверен в этом, но и старался жить именно так, подавая пример тем, кто думает, с кого «делать жизнь».
Эдуард Шевелёв и Валентина Коростелёва
«Советская Россия» и «Литературная газета», №45(6575), 31 октября 2013 - 19 ноября 2016
Советское притяжение
Михаилу Дудину - 100 лет!
Главному редактору «Советской России»
В.В. ЧИКИНУ
Уважаемый Валентин Васильевич! 20 ноября 2016 года - столетний юбилей русского советского поэта Михаила Александровича Дудина. ©Ещё в «Отечественных записках» и по теме: Дудин и Г.Суворов на Войне
Михаил Дудин
В свое время наша газета разоблачила подлый навет на него, о чем помнят многие читатели, которые знали его при жизни, а более молодые узнали и некоторые подробности про черный октябрь 1993 года. Помня об этом, писал я посылаемый Вам очерк о поэте.
С наилучшими пожеланиями Эдуард Шевелёв
[ПОДПИСАНТОВ НАЗЫВАЛ МЕРЗАВЦАМИ...]Подписантов называл мерзавцами...
Снять напраслину / «Отечественные записки»
Михаил Дудин «письмо 42-х» не подписывал
Главному редактору газеты «Советская Россия» В.В. ЧИКИНУ
Уважаемый Валентин Васильевич! В № 21 (293) «Отечественных записок» опубликован список лиц, чьи подписи стоят под провокационным письмом в газете «Известия» от 5.10.1993 г., которое способствовало ельцинскому госперевороту. Есть там и фамилия М.А. Дудина, письмо это не подписывавшего и никому свою подпись не передоверявшего, о чем он, уже больной тяжело, говорил в те дни мне и своему фронтовому товарищу, корабельному сигнальщику на Гангуте А.А. Шевчуку, что может подтвердить и его вдова Раиса Сергеевна. Направляю Вам соответствующее письмо, получившееся несколько длинным, но это с одной лишь целью - для убеждения тех, кого тогда не было вообще или были они в младенческом возрасте, слепо веря недобросовестной теперешней пропаганде. С помощью авторитета Вашей газеты рассчитываю снять напраслину с доброго имени поэта, воина и гражданина М.А. Дудина.
Искренне Ваш Эдуард Шевелёв. ©
Перечитывая через двадцать лет провокационное «письмо 42-х» против так называемых красно-коричневых, отчетливо понимаешь, что его составляла рука не просто враждебная ко всему русскому и советскому, но и с иноплеменной кровью в жилах и заграничными отпечатками пальцев. Это видно по корявым, словно с поспешностью переведенным с другого языка фразам, странным для подписавших текст литераторов. Поражаешься несуразности уже самого начала: «Нет ни желания, ни необходимости подробно комментировать то, что...» Зачем же, спрашивается, тогда пишете? Не может не резать русское ухо и последний абзац: «История еще раз предоставила нам шанс сделать широкий шаг к демократии и цивилизованности. Не упустим же такой шанс еще раз, как это было уже не однажды!» Вместо «не единожды», как говорят по-русски, - безграмотное «не однажды»; внедряемый телевидением по ходу «перестройки» и нехарактерный для повседневной речи «шанс»; такого же происхождения «цивилизованность», к каковой «шагать» предлагается; неоправданные повторы слов, глухота к их сочетанию и звучанию: «уже... же...» Стоит ли, впрочем, удивляться, если указания контрреволюционному гайдаровскому правительству после ельцинского государственного переворота 4 октября 1993 года давали американские советники, всякие «документы» списывали с источников на английском языке, а прицельный огонь при расстреле Верховного Совета вели и замаскированные снайперы израильского «Бейтара»?
Но кто бы ни составлял это антинародное письмо, подписывали-то его граждане России, лица с действовавшими паспортами СССР, а публичный призыв к уничтожению избранной по закону высшей власти назывался «изменой Родине» и карался в уголовном порядке. В «Юридическом словаре» 1956 года издания доходчиво сказано: «Изменники Родины караются высшей мерой уголовного наказания - расстрелом с конфискацией всего имущества или, при смягчающих обстоятельствах, лишением свободы на длительные сроки также с конфискацией всего имущества». У большинства подписантов обстоятельства такие были. Они писали - с разной степенью способностей, в различных литературных жанрах - о нашей действительности, об успехах и проблемах Советской страны, о ее героическом прошлом. Отмеченные высокими званиями и наградами, они имели всевозможные социальные льготы, немалое «имущество», печатаясь на государственные деньги многомиллионными тиражами. Так что грех было жаловаться прозаикам Ананьеву, Бакланову, Борщаговскому, Быкову, Васильеву, Гранину, Нагибину, Рекемчуку, Астафьеву, стихотворцам Дементьеву, Казаковой, Кушнеру, Левитанскому, Поженяну, литературоведам Лихачёву, Адамовичу, Оскоцкому, Чудаковой, сценаристам Костюковскому, Гельману и другим, включая и таких журналистов, как Юрий Черниченко (Кауфман), в каких только советских изданиях не печатавшего свои изыскания про «русский чернозем», «про картошку», про «ржаной хлеб», про «яровой клин», и вдруг вознамерившегося все эти издания запретить, значит, вместе - курам на смех - с самим собой...
У некоторых, правда, потом стало наблюдаться нечто похожее на раскаяние. Андрей Дементьев по телевидению застенчиво этак, стеснительно заговорил, что подпись за него поставил кто-то из домашних. Булат Окуджава на встрече со слушателями его песен, отвечая на прямой вопрос, сказал, что его «бес попутал». Если же говорить с фактами на руках, у меня вызывает сомнение подпись Роберта Рождественского, поскольку я познакомился с ним как раз в ситуациях, требовавших четкого выражения своих убеждений. После «чехословацкого кризиса 1968 года», например, он ездил в Чехословакию, выступал перед ее жителями, разъясняя позицию Советского Союза по вводу войск, на что мало кто смог бы из «творческой интеллигенции» в то время отважиться. Я вскоре побывал там во главе делегации нашего Союза журналистов и слышал от многих чешских и словацких коллег, от руководителей предприятий, от рядовых коммунистов, с которыми разговаривал, добрые отзывы о его выступлениях. В девяносто третьем году, надо подчеркнуть, Роберт Иванович уже был тяжко болен, а в августе девяноста четвертого умер. Подпись же его, разумеется, очень нужна была составителям письма и поэтому, и потому еще, что песни на стихи поэта исполнялись популярнейшими певцами, пользовались успехом в широких народных кругах, что он писал проникнутые коммунистическим духом яркие стихи и поэмы.
Но верхом политического вероломства и человеческой подлости организаторов и сочинителей письма явилась ложь, будто его подписал Михаил Дудин. Я хорошо знал Михаила Александровича на протяжении десятилетий, организовывал для газеты «Известия» и журнала «Аврора», где работал, его статьи, стихи, переводы и свидетельствую: гнусное «письмо 42-х» от 5 октября 1993 г. Михаил Дудин не подписывал и никому свою подпись не передоверял. Он, тогда уже тяжелобольной, в разговоре со мной называл подписавших «мерзавцами», а появление своей подписи - «сволочной провокацией», скончался он в последний день того трагического года. Тем же словом «мерзавцы» именовал он подписантов и при встрече с самым близким, после Сергея Сергеевича Орлова, фронтовым другом своим - корабельным сигнальщиком на «Гангуте» Александром Андреевичем Шевчуком, о чем знают и помнят в семье Шевчука, автора документальной военной повести «Вид с Касьяновой горы». Похоронили Дудина 6 января следующего, 1994 г., по загодя составленному завещанию, в селе Вязовое Ивановской области, рядом с матерью. Сейчас там стоит мраморный крест, жители любовно ухаживают за могилами. А подделывали дудинскую подпись негодяи, чтобы скомпрометировать одного из самых известных фронтовых поэтов, коммуниста, Героя Социалистического Труда, руководителя ленинградского Комитета защиты мира, дважды избиравшегося в Верховный Совет РСФСР.
Но главное - подпись Михаила Дудина подделали потому, что он одним из первых почувствовал, куда клонится под громкие крики о гласности горбачевская «перестройка» и принялся ее высмеивать. Уголовники же всегда стремятся повязать кровью. А я точно сейчас помню: Михаил Александрович приехал в «Аврору» и буквально с порога моего кабинета воскликнул: «Беда, Эдя! Доску Тихонова разбили!» Он говорил про мемориальную доску на доме, где с 1922 по 1944 год жил его старший товарищ, поэт Николай Семенович Тихонов, - угол Зверинской улицы и Большого проспекта Петроградской стороны. Я сказал что-то о распоясавшихся в последнее время хулиганах, но он не дал договорить: «Какие хулиганы, Эдя! Это сигнал громить советскую власть!» Он постоял несколько секунд, вскинул на прощание руку, даже не произнеся свое привычное «Будь!», и куда-то уехал на ожидавшем такси, взволнованный, раздраженный. Доску потом восстановили, благодаря общим усилиям, однако предсказание его сбывалось, и сбывалось по давно задуманному зловещему плану. Повсеместно, хоть и завуалированно поначалу, пошла ревизия социалистических идей, очернение советских символов, советских героев, про что Дудин гневно говорил мне: «Сволочи! Не могли подождать, пока мы помрем. Руки на большие деньги зачесались. Сволочи!» Кто-то из нас, Дудин, конечно, в том числе, сопротивлялся, как мог и умел, выступал на собраниях, публиковал «просоветские», по словам «демократов», статьи, стихи, памфлеты. Но ржа антисоветизма, проникшая сверху, направляемая оттуда умелой рукой, разъедала общество, партию, государственные учреждения. Умер Михаил Александрович на 78-м году жизни, а его последней книгой фактически стали «Грешные рифмы». Писал он их в 90-годы, распространялись они и устно, и у нас в «Авроре» печатались. Прочтите хотя бы некоторые, они и по сей день актуальны...
Помимо же язвительных шуток, политическая, идейная и нравственная позиция поэта Михаила Дудина точно выражена во взволнованно проникновенных строчках, написанных на трагедийном и подлом сломе нашей Советской страны, строчках печальных, но и оптимистических, укрепляющих веру русских людей в социалистическое будущее, придавая силы в борьбе за это:
Ах Россия моя, Россия,
Песня жизни, отрада глаз!
Сколько раз тебя смерть косила
И - не выкосит в этот раз.
Или силою мы не крепки,
Иль талантами слабаки?
Зря торопятся наши девки
В иностранные бардаки.
Знаю я, что тебя тревожит,
Как беда твоя велика.
И никто тебе не поможет,
Кроме русского мужика.
Михаил Дудин - последний великий поэт Великой Отечественной войны, словом и оружием защищавший близкий Гангут и ставший родным Ленинград, который вместе с однополчанами не сдал, не отдал врагу, а вернувшись с фронта, создавал и обихаживал памятные по боям места. Вспомним маленькую табличку на Аничковом мосту у щербин на граните, оставшихся от взрыва немецкого снаряда, - это писал он. Или торжественно задушевные надписи на памятнике у Средней Рогатки, при въезде в город: 900 ДНЕЙ - 900 НОЧЕЙ и ПОДВИГУ ТВОЕМУ ЛЕНИНГРАД - это тоже он. Или патетические слова на пропилеях при входе на Пискарёвское кладбище: ...ВЕЧЕН ВАШ ПОДВИГ В СЕРДЦАХ ПОКОЛЕНИЙ ГРЯДУЩИХ ГОРДЫМ ГЕРОЯМ БЕССМЕРТНАЯ СЛАВА... ЖИЗНЬЮ СВОЕЮ РАВНЕНЬЕ НА ПАВШИХ ГЕРОЕВ ДЕРЖИ...
Так почему же поверили мы провокаторам и лжецам, не проверив их подлог, не ища правды у людей, знавших его по-настоящему, защищавших его, но чей голос не был услышан всеми? Голос его, честного, мужественного и вместе с тем скромного человека, стойкого солдата и прекрасного поэта, напутствовавшего молодых гордыми словами: «Уходим... Над хлебом насущным - Великой победы венец. Идем, салютуя живущим Разрывами наших сердец».
Правду о неизменных взглядах Михаила Александровича Дудина необходимо широко обнародовать.
Светлое имя советского поэта и советского гражданина должно быть очищено от наветов навсегда. / октябрь, 2013
Выдающийся русский советский поэт Михаил Александрович Дудин родился 20 ноября (7-го по старому стилю) 1916 года в деревне Клевнево Нерехтского уезда Костромской губернии, ныне Фурмановского района Ивановской области в крестьянской семье. Согласно легенде, род их происходил из музыкантов, дудников, гусляров, ходивших по праздникам от села к селу, «чиня песни, плясы и музыку». Вопреки тому, а может, именно поэтому в его поэзии столь сильны мотивы верности родному краю, происхождению своему, всему Отечеству нашему: «Цвет глаз моих идет от матери. / Лишь только голову закинь, / И хлынет синь по белой скатерти / Снегов, сольется с синью синь». А в конце жизненного пути (он умер 31 декабря 1993 г.) с болью сердечной переживая «учинение распада» СССР, в «Моей молитве под новый, 1992 год» он писал: «Расторглась жизнь, распались времена, / Предатели сменили имена / И предали, и продали народ, / И получили злато наперед», подчеркивая в другом стихотворении личную ответственность за происходившее:
В моей душе свила гнездо беда
И вывела птенцов большой тревоги,
Которой захлебнулись города,
Мошенники, правители и боги.
И нет мне избавленья от беды,
И праздники веселием не красны,
И к радости потеряны следы,
И поиски прекрасного напрасны.
Там, где шумит базарная толпа,
Где на базаре немцу жулик ловкий
За доллары сбывает черепа
Моих друзей, убитых под Дубровкой.
Воевать Михаил Дудин начал в двадцать два года на советско-финской войне, уже зарекомендовав себя многообещающим стихотворцем, печатаясь в газете пионерии «Всегда готов!», потом в газете «Рабочий край», а на фронте пробуя силы и в жанре сатирических листовок, забрасываемых во вражеский тыл от имени гарнизона советского Ханко: «Его высочеству, прихвостню хвоста ее светлости кобылы императора Николая, сиятельному палачу финского народа, кавалеру бриллиантового, железного и соснового креста барону фон Маннергейму - Тебе шлем мы ответное слово! Короток наш разговор: Сунешься с моря - ответим морем свинца! Сунешься с земли - взлетишь на воздух! Сунешься с воздуха - вгоним в землю!» Окончив школу крестьянской молодежи и текстильную школу фабрично-заводского обучения, он хотел стать учителем, учился на вечернем отделении Ивановского педагогического института, но война позвала на фронт, и он поступает, как пишет: «Мы солдаты, Мы с тобой в ответе / За навоз земли и за Парнас...»
Он словом и оружием защищал полуостров Гангут (Ханко) и город Ленинград, который вместе с однополчанами не сдал фашистскому врагу. Об этом будет написана им документально-суровая и задушевно-лирическая повесть «Где наша не пропадала», законченная 12 июля 1962 года в селе Михайловском, где он подолгу гостил у Семена Степановича Гейченко, хранителя Пушкинского заповедника, среди вдохновляющих мест любимого поэта, кому посвятил немало строк, проникновенно утверждая: «Мы знаем это иль не знаем, / Хотим того иль не хотим, / Но он никем не заменяем / И навсегда необходим».
С осознания роли Пушкина в поэзии и в истории начинал литературный путь и сам Дудин, осознание это углубляя и расширяя, сравнивая в одном из последних стихотворений поэта с «могучим дубом», что стоит «посередине поля» с «необозримой волей» и «ощущеньем вольности насытясь», «себе глаголет сквозь досаду / Обдуманный и взвешенный ответ: «Нет меж людьми в моих владеньях ладу? / И у властей согласья тоже нет». Но веру в высокое назначение человека на земле советский воин и советский поэт Дудин пронес через всю жизнь:
Я равновесья не встречал
Прекрасного и скверны,
Соотношенья двух начал
Всегда неравномерны.
Но, как защита жизни, в нас
Живет со дня творенья
Неиссякаемый запас
Любви и удивленья.
Он жил свободно, мужественно, отважно, писал по сердечному зову, служил Русскому слову, как служил Отчизне, одарившей его пониманием этого слова, стремясь приобщить к нему поэзию многих земель, многих стихотворцев, переводя с украинского и молдавского, армянского и грузинского, балкарского и башкирского, со шведского и других языков - для того, писал он Кайсыну Кулиеву: «Чтоб мы воочию смогли / Иные видеть дали, / Как сыновья одной земли, / Одной земной печали. Чтоб наше слово мир, как цель, / Держало на примете, / Чтобы играло, как форель, / В Жилге при лунном свете»...
Он защищал людей словом и делом, защищал по-солдатски, честно, открыто, верно. Отмеченный многочисленными званиями, наградами, премиями - двумя орденами Ленина, Октябрьской Революции, Отечественной войны второй степени, Трудового Красного Знамени, Дружбы народов, Золотой Звездой Героя Социалистического Труда, будучи лауреатом Государственных премий СССР, РСФСР, депутатом Верховного Совета РСФР, он кропотливо выполнял большие и сложные обязанности, никогда не шел, как иные, ради титулов и знаков отличия на сделки с совестью, не хапал, не шкурничал, наоборот, все силы и много средств личных отдавал попавшим в беду людям и целым народам, к примеру, после землетрясения в Армении или пострадавшим от чилийской хунты.
Он заботился о советской культуре, о ставшем родным Ленинграде. Маленькая памятная табличка на Аничковом мосту у щербин на граните, оставшихся от взрыва немецкого снаряда, - это предложил он. Патетические строки на стене Пискаревского блокадного кладбища и при входе в него - это написали Ольга Федоровна Берггольц и он. Скорбные и торжественные слова на памятнике у Средней Рогатки «900 дней - 900 ночей» и «Подвигу твоему, Ленинград» - это слова его. Создание Зеленого Пояса Славы по бывшей линии обороны города - это его идея, нынче с трудом оберегаемая из-за варварских порубок лесов тупыми капиталистическими хищниками, о чем он с болью писал:
Я узнаю печальные места
Былых времен
и памятных событий,
Надежно погребенных без креста,
Не нужных больше
в современном быте.
Я окружен молчанием могил
Однополчан,
не знавших отступленья,
Стоявших насмерть
из последних сил
На рубежах,
утративших значенье…
Он был рыцарем чести, по-русски совестливым, чистым душой и поступками, сохранив до седых волос дар наивной поэтической души. Этим воспользовались хитрые подонки, прилепив его фамилию к гнусному «письму сорока двух», призывавшему в черном октябре 1993 года к расстрелу защитников Дома Советов. «Что же мне делать, Сашко?! - спрашивал со слезами он, тяжелобольной, едва выйдя из больницы, своего боевого друга по Гангуту Александра Андреевича Шевчука, узнав об этой подлости. - Мерзавцы! Мерзавцы!»
Я тоже разговаривал с Михаилом Александровичем незадолго до кончины, в канун того года, и знаю, насколько мучился он («По морде, что ли, дать, но кому?!»), вняв все же советам друзей не ввязываться в спор с негодяями, заведомо бессмысленный, да и запоздалый, тем более силы его таяли на глазах. И хорошо, что наша «Советская Россия» восстановила правду, пусть и после смерти, а гадость ту надо именовать «письмо сорока», учитывая, что и Роберт Иванович Рождественский ее не подписывал. Дудин же оставался последним великим поэтом Великой Отечественной войны, чьи строки громко звучали как прощание своего великого поколения, как напутствие молодым быть верными Советской власти:
Уходим... Над хлебом насущным -
Великой победы венец.
Идем, салютуя живущим
Разрывами наших сердец.
Он, ветеран войны, блокадник, певец фронтовой темы, много сделал для мирной жизни, работая на посту председателя Ленинградского комитета защиты мира в Доме дружбы на Фонтанке, сейчас кем-то цинично прихваченном. Из этого дома 5 января 1994 года однополчане, соратники, друзья, просто горожане проводили Михаила Александровича Дудина в последний путь. Проводили в ивановские места, в село Вязовское, чтобы, как писал самый близкий друг, поэт Сергей Орлов, «его зарыли в шар земной» - похоронили на тихом погосте, по сыновнему завещанию, рядом с могилой матери Елены Васильевны, где односельчане поставят ему мраморный крест.
* * *
Познакомился я с Михаилом Александровичем в 1962 году, когда перешел из ленинградской комсомольской газеты «Смена» в собкоры «Известий». Однажды дверь в мой редакционный кабинет на Невском, 19, широко отворилась и на пороге, спросив «Можно?», появился высокий статный человек с выразительными, но не резкими чертами красивого лица, знакомого мне по фотографиям в книгах и телевизионным кадрам: да, это был Дудин. Умел он как-то запросто, не теряя возрастной дистанции, приближать к себе любого человека, устанавливать между ним и собой доверительные отношения. Тогда он принес свои новые стихи, в следующий раз - статью о гангутцах, которые печатались с ходу в номер, и с тех пор мы встречались множество раз по различным общественным, государственным, да и личным поводам, и я не без зависти поражался, насколько просто, естественно, даже буднично сочеталось у него, сливалось воедино личное, творческое и высокое общественное, будь то хлопотливая депутатская деятельность, организация журнала «Аврора», куда он рекомендовал меня главным редактором, или выступления на заводе, по телевидению, на газетных и журнальных страницах, когда он заботился не о, как теперь говорят, «себе любимом», а о новом имени в русской поэзии, скажем, о талантливейшем Глебе Горбовском, справившем недавно уже и 85-летие, властями не замеченное, как нынче водится, если речь идет о писателе именно русском.
Великая Отечественная война и предварявшая ее стратегически вынужденная советско-финская, стали для творчества Дудина единой отправной точкой и пожизненной точкой притяжения. В 1942 году на фронте его принимают в Союз советских писателей, а в следующие два боевых военных года выходят книги стихов «Фляга», «Военная Нева», «Стихи» (печатавшиеся в «Комсомольской правде»), поэмы «Волга» о сталинградских боях, «Костер на перекрестке» - в память о юных героях-краснодонцах, «Дорогой гвардии» - о собственной воинской дороге через Красное Село, Дудергоф, о встречах в дивизии генерала Симоняка, снова о гангутцах и о всех тех простых людях, надевших солдатские шинели для защиты своей земли, о ком он гордо скажет: «Идут солдаты Родины - святые Чернорабочие войны». А в поэме «Цветам - цвести», написанной в предпобедном 1944 году, главный герой - все тот же рядовой солдат - тоже вспоминает бои, но уже более умиротворенно, когда: «Свободным голосом запела / Его широкая душа».
С фронтовыми воспоминаниями связана была литературная работа Михаила Александровича и в послевоенную пору. В 1951 году он вступает в партию и с еще большей целеустремленностью участвует в общенародном восстановлении порушенного войной. Также пишет вслед за такими традиционными для него поэмами, как «Хозяйка», «Вчера была война», «Передний край», звучащие по-новому - не то чтобы менее патетически, а философски углубленно, спокойно, и раздумчиво - поэмы «Учитель» - о школьных буднях, «Роватинекс» - о дружбе с немецким антифашистом, лирическую «Четвертую зону» и, наконец, «Тепло» (1960) - о непреходящем значении ленинских идей и самом Владимире Ильиче, не просто «вожде мирового пролетариата», а гении исторически исполинского масштаба, стремившегося утвердить справедливость на земле, показавшего человечеству новые дали развития своего. С таких, расширенных в социальном плане, позиций написаны и последующие лучшие произведения Дудина - «Песня Вороньей горе», «Наши песни спеты на войне», «Песня дальней дороге», «Вдогонку уплывающей по Неве льдине», повесть «Где наша не пропадала», книга прозы о поэзии «Поле притяжения» (1981), где автор художнически обновляет жанры песни и письма, поднимая перед друзьями-поэтами и товарищами-однополчанами важнейшие вопросы современного бытия, а его «Грешные рифмы» явились свежими страницами в отечественной сатире, коими поэт напоминал об извечно классовой подоплеке жизни общества: «Живут же сукины сыны, / Своей не чувствуя вины, / Как будто есть одна вина / У Салтыкова-Щедрина»…
Одним из первых почувствовал Михаил Александрович, куда клонится под крики о гласности горбачевская «перестройка». Точно сейчас помню: приехал он в редакцию журнала «Аврора» и прямо с порога кабинета воскликнул: «Беда, Эдя! Доску Тихонова разбили!» Он говорил про мемориальную доску на доме, где с 1922 по 1944 год жил его старший товарищ, поэт Николай Семенович Тихонов - на углу Зверинской улицы и Большого проспекта Петроградской стороны, наискосок от стадиона имени В.И. Ленина, переименованного в 1992 году в «Приморский». Я сказал что-то о распоясавшихся в последнее время хулиганах, но он, не дав и договорить, в сердцах буквально крикнул: «Какие хулиганы, Эдя! Это сигнал громить советскую власть!!!» Он постоял несколько секунд, вскинул руку, словно к чему-то призывая, и уехал на ожидавшем такси, раздраженный, чуть растерянный, но в волнении своем подвижный, энергичный, каким обыкновенно бывал в особо ответственные минуты.
Доску общими усилиями потом восстановили, однако предсказание его сбывалось - и сбывалось по давно задуманному кем-то зловещему плану. Повсюду, хоть и завуалированно поначалу, развернулась ревизия коммунистических идей, очернение советских символов, советских героев, о чем он с гневом говорил: «Сволочи, ну сволочи! Не могли подождать, пока мы, фронтовики, помрем. Руки на большие деньги зачесались!» Кто-то из нас - Дудин, конечно, в том числе - сопротивлялись, как могли, пробивались на радио, на телевидение, где выступали с предложениями о постепенных реформах социализма, организовывали собрания, публиковали «просоветские», по словам «демократов», статьи, стихи, памфлеты. Но ржа антисоветчины, неотступно проникавшая и сверху, и откуда-то сбоку, направляемая умелой рукой, разъедала общество, партию, государственные учреждения. Взволнованно трагедийны, но и твердо оптимистичны строки, написанные поэтом тогда:
Ах, Россия моя, Россия,
Песня жизни, отрада глаз!
Сколько раз тебя смерть косила
И - не выкосит в этот раз.
Или силою мы не крепки,
Иль талантами слабаки?
Зря торопятся наши девки
В иностранные бардаки.
Знаю я, что тебя тревожит,
Как беда твоя велика.
И никто тебе не поможет,
Кроме русского мужика.
Будем же помнить эти строки и их автора. Не зря ведь сегодня, в неправедных капиталистических условиях, сильнее и сильнее ощущается тяга к достигнутому в советской жизни. Поле притяжения людских душ ко всему советскому становится неизбежным и зримым. И, несмотря на стремление властей держать народ в рамках социальной разделенности, но с фарисейскими выкриками «Виват!» и одновременно с навязыванием тоскливого неверия в возможность что-либо в обществе изменить, вспомним завет поэта: «Всей страстью наполнения / Покой тоски круша, / Не прекращай волнения, / Живущая душа».
Да будет так.
___3-й Всесоюзный Пушкинский праздник поэзии. Поэт Михаил Александрович Дудин. Псковский академический драматический театр имени А. С. Пушкина. Россия, Псков, 1 июня 1969
«Своей души оставить слово…»
Лирика фронтового поэта поражала пронзительностью / Михаил Дудин - 100
Русская поэзия богата именами истинных творцов, и среди них - поколение поэтов, чьи судьбы, а значит, и стихи, обожжены огнём Великой Отечественной войны. ©
Сергей Орлов, Давид Самойлов, Константин Симонов, Александр Твардовский, Семён Гудзенко, Николай Старшинов, Юлия Друнина… Список этот, конечно, не полон. Но если Симонов, Твардовский, Друнина волею судьбы и таланта стали широко известны читателю, то другие остаются несколько в тени, что ничуть не умаляет их жизненного и творческого подвига.
Один из них - Михаил Дудин, особенно любимый петербуржцами, ибо с этим городом очень тесно связана его человеческая и творческая судьба.
Начало Великой Отечественной застало его в Ленинграде. Он освоил профессию военного корреспондента, с лихвой познал все невзгоды, что пережили блокадники великого города на Неве, а эта связь священна и уже на всю жизнь. Неслучайно на памятнике в честь защитников Ленинграда высечены слова Дудина: «Подвигу твоему, Ленинград!»
А по рождению Михаил Александрович - из крестьянской семьи и потому в юности прошёл хорошую трудовую школу, отсюда и трудолюбие, и стремление к правде, и твёрдость характера, что помогали ему в разные годы не терять самообладания и достоинства. Любовь же к литературе заронил в сердце мальчишки ещё дед, читавший ему Некрасова.
В 1942 году он пишет стихотворение, ставшее одним из главных в его творчестве, - «Соловьи».
…Горячий луч последнего рассвета
Едва коснулся острого лица.
Он умирал. И, понимая это,
Смотрел на нас и молча ждал конца.
Нелепа смерть. Она глупа. Тем боле
Когда он, руки разбросав свои,
Сказал: «Ребята, напишите Поле -
У нас сегодня пели соловьи».
Память войны никогда не оставляла Михаила Александровича, но иначе и не могло быть.
Я воевал, и, знать, недаром
Война вошла в мои глаза.
Закат мне кажется пожаром,
Артподготовкою - гроза…
На взгорье спелая брусника
Горячей кровью налилась.
Поди, попробуй, улови-ка
И объясни мне эту связь.
…Подходят тучи, как пехота,
От моря серою волной.
И шпарит, как из пулемёта,
По крыше дождик проливной.
После войны он полностью переходит к творчеству, выходят его книги, его имя становится известным, и не только в Ленинграде. Лучшие фронтовые стихи выходят в книге «Переправа», публикуются сборники «Считайте меня коммунистом», «Мосты. Стихи из Европы», «До востребования».
Однако было бы преувеличением сказать, что творческая судьба Михаила Александровича складывалась гладко. Строгие идеологические рамки толкали на желательные для власти произведения, и многие писатели вынуждены были считаться с этим. Тем более что многие знали по гонениям на Ахматову и Зощенко, к чему ведут убеждения, не вписывающиеся в «нужные» ориентиры. И, не желая вступать в неравную борьбу, Дудин начинает активно переводить национальных поэтов из братских республик. Но когда опасная волна более-менее спала, он пустил в ход все свои возможности и добился отмены несправедливых и чреватых последствиями постановлений в адрес Анны Андреевны и Михаила Михайловича.
Наряду с творческой работой Михаил Александрович в эти годы подставляет своё плечо под насущные проблемы как литературы, так и страны в целом. Несколько лет он активно трудился в Ленинградском комитете защиты мира, был инициатором создания «Зелёного пояса славы», немало сил и времени тратил на деятельность в Союзе писателей СССР.
Однако творчество не оставляло душу поэта. Одна за другой выходят его новые книги, растёт популярность, приходит настоящее мастерство, и Михаила Александровича заслуженно награждают званием Героя Социалистического Труда, а несколько позднее, в 1981 году, он становится лауреатом Государственной премии СССР за циклы стихов «Седое сердце», «Дерево для аиста», «Полярный круг» и другие. А до этого, в 1972 году, была высоко оценена книга стихов «Время», и поэту присудили Государственную премию РСФСР имени М. Горького.
Немало усилий приложил Дудин, чтобы организовать знаменитые ныне Пушкинские поэтические праздники, проходящие в Михайловском Псковской области. И потому неслучайно он стал почётным гражданином Пушкинских Гор, чем очень дорожил и гордился.
Известность Михаила Дудина не была чисто литературной. Будучи на разных должностях, он находил время и для личной помощи тем, кто нуждался в этом. Так, немалый гонорар за произведение «Земля обетованная» он направил на помощь жертвам известного землетрясения в Армении. Но ни большие посты в Союзе писателей, ни деятельность депутата Верховного Совета СССР, ни многочисленные поездки по стране и встречи с читателями не могли заслонить для него главной задачи: продолжать своё «старинное дело», то есть писательское, и идти только вверх, к высотам Парнаса.
В Санкт-Петербурге, возле станции метро «Парнас», несколько лет назад появилась улица Михаила Дудина, где открыта памятная доска в его честь. Город отблагодарил своего поэта, который немало для него потрудился, стал духовным ориентиром для нескольких поколений.
Я душу вынес из огня,
Через кольцо блокад.
Ты песней жизни для меня
Остался, Ленинград!
Сегодня можно смело сказать, что «в певучем русском языке», так же, как и в истории советской литературы, Михаил Александрович оставил своё слово, как один из достойнейших представителей плеяды фронтовых поэтов, и в мирной жизни не избегавших важнейших рубежей литературной и общественной жизни, а это тоже сродни подвигу, как показывает жизнь. И даже окончательную точку в своей судьбе он словно поставил по своему решению. Это произошло 31 декабря 1993 года.
На рабочем столе его осталась рукопись ещё не изданной книги «Дорогой крови по дороге к Богу», уже одно название которой говорит о духовной глубине поэта, о мудрости много пережившего человека, о вечных темах: любви к родине, в том числе малой, верности сыновьему долгу перед ней, своими родителями. Волею судьбы она всё-таки была издана.
Похоронен поэт на родине, в деревне Вязовское Фурмановского района, что в Ивановской области.
«Наверно, чудо поэзии в этом и есть - чудо умения преодолением своего горя снимать горе с другой, близкой по страданию души, возвращая её к радости жизни. Ведь, в конце-то концов, жить - значит радоваться!» - был убеждён Михаил Дудин. И не только был уверен в этом, но и старался жить именно так, подавая пример тем, кто думает, с кого «делать жизнь».
Эдуард Шевелёв и Валентина Коростелёва
«Советская Россия» и «Литературная газета», №45(6575), 31 октября 2013 - 19 ноября 2016