На жаборе тожы наришовано! или Правдивость исторической живописи
Еще из мифологии живописи
Правда или ложь: Иван Сусанин, опричники и другие герои русской истории в живописи
История в культуре / Книги. Открытое чтение
Образы исторических личностей и событий в нашей памяти часто связаны с живописью: они становятся общепринятыми - прежде всего потому, что картины художников используются в школьных учебниках в качестве иллюстраций. ©
«Опричники» (Казнь Ивана Федорова-Челяднина). Худ. Н. Неврев
В своей работе «Куда пошел Сусанин» историк Евгений Анисимов сравнивает «художественную реальность» с ее первоисточником.
T&P отобрали из книги, которая только готовится к публикации, пять картин с известными сюжетами русской истории и комментарии ученого о том, почему все выглядит именно так.
«Опричники» (Казнь Ивана Федорова-Челяднина)
Николай Неврев
Опричнина, которую учредил в 1564 году Иван Грозный, стала подлинным несчастьем для всей России. Разделение страны на привилегированную опричнину и гонимую земщину, бессудные расправы и невиданно жестокие казни, насилие, грабеж, конфискации вотчин, переселение подданных в непригодные для жизни места - все это вызывало естественное недовольство как вельмож, так и простого народа. Зная о возмущении своих подданных, Грозный, у которого начала развиваться паранойя, лишь усиливал жестокий режим опричнины, пытаясь задавить ростки возможного сопротивления. Он стал подозрителен, полагая, что «измена» прячется и в земщине, и в его окружении.
Лекция по этой теме была прочитана в рамках лектория премии «Просветитель». Книга Евгения Анисимова «Императорская Россия» вошла в короткий список в номинации «Гуманитарные науки» в 2015 году.
Осенью 1567 года Ивану стало известно о боярском заговоре. Подлинных, достоверных сведений на сей счет не сохранилось. О заговоре говорится только в записках иностранцев-опричников. По версии Альберта Шлихтинга и Генриха Штадена, «много знатных лиц» (около 30 человек) во главе с боярином и конюшим Иваном Петровичем Федоровым-Челядниным не просто составили заговор, а «письменно обязались» свергнуть Ивана и на его место посадить двоюродного брата царя, князя Владимира Андреевича Старицкого. Они же якобы задумали воспользоваться походом русской армии во главе с Иваном на Польшу и, улучив момент, выдать царя вместе с опричниками польскому королю. Исследователи эпохи Ивана Грозного единодушны: заговора, особенно с фантастическим планом передачи полякам царя, тщательно оберегаемого многотысячным опричным войском, не существовало. Известно, что предполагаемые участники заговора не могли даже встретиться: князь Владимир Андреевич Старицкий и И.Ф. Мстиславский были с царем в походе, Бельский оставался в Москве, а «руководитель заговора» Федоров сидел в это время наместником в Полоцке.
Примерно через год после начала дела сам Иван Петрович Федоров был вызван в Москву, обвинен в государственной измене и подвергся глумливой - в стиле Грозного - казни, отображенной на картине Николая Васильевича Неврева (1830-1904) - московского художника-передвижника, увлеченного историей и написавшего немало картин на исторические темы. Время Ивана Грозного - одно из излюбленных Невревым. Запоминаются его выразительные картины: «Василиса Мелентьева и Иван Грозный», «Опальный боярин», «Смерть митрополита Филиппа». Они весьма экспрессивны, достоверны с точки зрения антуража и основаны на исторических источниках. Так и картина «Опричники». Дело в том, что убийство на троне было для Грозного символическим актом: боярин Федоров имел почетный чин конюшего и главы Боярской думы. По традиции при смене власти он бы руководил выборами нового монарха, то есть имел непосредственное отношение к судьбе трона, на котором он и был убит его подлинным и несменяемым владельцем.
«Иван Сусанин»
Максим Фаюстов, 2003 год
Историю Ивана Сусанина все знают со школьных лет, и фамилия героя даже стала в обыденной жизни нарицательной. В энциклопедиях о Сусанине сказано кратко: «Сусанин Иван (умер в 1613 году), герой освободительной борьбы русского народа против польских интервентов в начале XVII века. Крестьянин с. Деревеньки, близ с. Домнино Костромского уезда. Зимой 1612-13 С. был взят в качестве проводника отрядом польской шляхты до с. Домнино - вотчины Романовых, где находился избранный на престол царь Михаил Федорович. С. намеренно завел отряд в непроходимый болотистый лес, за что был замучен». В другом справочном издании можно прочитать, что Сусанин, «спасая царя Михаила Федоровича, завел отряд польских интервентов в непроходимое лесное болото, за что был замучен». В других изданиях даются уточнения: завел в лес, сам погиб и врагов погубил. Многие поколения художников изображают одну и ту же сцену: заснеженный лес, чащоба, бородатый старик в овчинной шубе, возбужденные враги, готовые убить героя. С детских лет меня поражала простая мысль: ну, коли он их завел в чащобу, то ведь не лето же - можно и по своим следам назад на дорогу выйти! Потом, уже хорошо изучив зимний лес, немало удивлялся фантазии художников: как идти по таким глубоким снегам без лыж или снегоступов, ведь пройти невозможно даже за опушку, не то что в глухую чащу!
А что же случилось на самом деле? Сразу же скажу: происшествие с Сусаниным (который, несомненно, был реальным лицом) - предмет почти двухсотлетнего научного спора. До 1861 года никто не сомневался в изложенной выше и ставшей официальной версии подвига Сусанина, но в том году вышла в свет статья Н.И. Костомарова, который усомнился в общепринятой истории подвига. Костомаров утверждал, что история с Сусаниным - миф, его не должно быть на памятнике среди истинных героев России, что он не совершал никакого подвига, а случайно попал под сабли какой-то банды разбойников, забредшей в этот глухой уголок Костромской земли. И только благодаря ловкости его родственников, подсунувших царю челобитную о мнимом подвиге предка, он стал известен России как герой.
Культ Сусанина в Костромской земле претерпевал взлеты и падения: вспомним историю с названием оперы «Жизнь за царя» М. Глинки в советское время или историю свержения старого и воздвижения нового памятника на родине героя. В 2005 году в газетах разразилась сенсация: в Исупове найден прах героя Сусанина, все сходится: «тип черепа, наследственные болезни, аномалии строения тела» и даже «резкое уплощение бедренной кости на две трети и наличие ямочки», что наличествует у всех потомков героя в соответствующем месте. Правда, «молекулярно-генетическая экспертиза не дала ни положительных, ни отрицательных результатов», но это ученых не смущает - будут искать, а сейчас «не менее чем на 95% можно говорить о том, что найден именно Иван Сусанин, принявший мученическую смерть от рук польско-литовских захватчиков». А тут предстоял приезд президента в Костромской край, к тому же наступило очередное резкое охлаждение российско-польских отношений, и находка была очень кстати. Словом, как ядовито писали в одной из газет, специально к приезду высокого начальства «неожиданно обнаружены останки мужчины восточно-балтийского типа, в которых только безродный космополит не узнает народного героя Ивана Сусанина».
«Утро стрелецкой казни»
Василий Суриков, 1881 год
Поначалу Василий Иванович Суриков свою картину называл «Казнь стрельцов». Но потом кто-то подсказал ему более точное, адекватное замыслу художника название: «Утро стрелецкой казни» (точнее, «Утро стрелецких казней»). Суриков вспоминал, что, когда картина была близка к завершению, в мастерскую зашел Илья Репин. Посмотрев на полотно, он сказал: «Что это у вас ни одного казненного нет? Вы бы вот здесь, на виселице, на правом плане, поместили бы». Когда мэтр ушел, Суриков мелом изобразил на виселице одного из казненных. «Я, - продолжал Суриков, - и пририсовал мелом фигуру стрельца повешенного. А тут как раз нянька в комнату вошла - как увидела, так без чувств и грохнулась. Еще в тот день Павел Михайлович Третьяков заехал:
- Что вы - картину всю испортить хотите?
- Да чтоб я, - говорю, - так свою душу продал…».
Что же чувствует человек, которого палачи влекут на эшафот? Федор Достоевский, сам это испытавший, писал, что не так страшны предстоящая боль, предсмертные страдания, сколь «ужасен переход в другой, неизвестный образ». Другие свидетельствуют, что приговоренный к казни впадает в ступор, ему кажется, что все это происходит не с ним, что это только снится. Суриков гениально показал все состояния людей в смертный час. Это и незатихшая ненависть рыжебородого стрельца в красной шапке, это и равнодушие, и какая-то заторможенность чернобородого стрельца в накинутом на плечи зеленом кафтане. Низко повесил на грудь головушку их стоящий на телеге товарищ, смирившийся со злодейкой-судьбой. Mирно, буднично прощается с близкими седовласый воин (на переднем плане картины). А между ними, в пестрой толпе женщин и детишек, сноровисто мелькают, как бесы на фресках «Страшного суда», преображенцы. Они сталкивают стрельцов с телег, оттаскивают от них рыдающих баб и детей. Двое палачей, будто запьяневшего приятеля, под руки, ведут к эшафоту приговоренного к казни. Похоже, что справа от него, с обнаженной шпагой, «заботливо» обнимает стрельца фаворит государя Меншиков. Он ведет свою жертву мимо неподвижно сидящего на белом коне царя. Молодое лицо Петра сурово и замкнуто. Для него вся эта толпа - заклятые враги. Он ненавидел стрельцов с того самого дня, когда во время прошлого бунта весной 1682 года стал свидетелем их кровавого буйства. Теперь, через 16 лет, наступил час расплаты, утро его мести.
Известие о бунте стрельцов настигло царя в июле 1698 года, когда он был за границей. Петр узнал, что четыре московских стрелецких полка, отправленных к польской границе, взбунтовались и двинулись домой, в Москву. Спешно вернувшись в Россию, Петр приступил к следствию, убежденный, что этот бунт был попыткой дворцового переворота с целью свергнуть его и вернуть на престол царевну Софью. Окружение никогда еще не видело царя таким суровым: он стал беспощаден, жесток, сам участвовал в допросах и пытках стрельцов, руководил массовыми публичными казнями мятежников, заставлял своих сподвижников собственноручно рубить головы.
«Уильям Сьюард и Эдуард Стекль на переговорах о продаже Аляски»
Эмануэль Лойце
Идея избавиться (а именно так стоял вопрос) от Аляски, которая до 1867 года называлась Русской Америкой, возникла еще во времена Николая I. Дело в том, что колонией владела созданная в 1799 году (по примеру европейских Ост- и Вест-Индских компаний) Российско-американская компания (РАК), имевшая довольно скромный доход и постоянно получавшая от правительства дотации. Со временем, по мере заселения восточного северо-американского побережья Тихого океана пришлыми колонистами, стало ясно, что компания не в состоянии контролировать колонию, в которой жили около 600 русских подданных. Американские суда постоянно вторгались в ее воды, толпы переселенцев из США заселяли побережье, с индейцами-тлинкитами русским властям за многие десятилетия не удалось наладить отношения, они никогда не считали себя российскими подданными и оставались постоянной угрозой для русской колонии. В 1838 году правление компании, не в состоянии удерживать селение Росс в Калифорнии, ликвидировало его (а через несколько лет возле него было найдено золото). Через четверть века наступила очередь уйти и из Русской Америки. При этом само Российское государство не проявляло интереса к заокеанской колонии, ибо главным направлением российской экспансии становился Дальний Восток, где шло интенсивное освоение берегов Амура и Тихоокеанского побережья.
Генерал-губернатор Восточной Сибири Н.Н. Муравьев-Амурский так писал в 1853 году: «…теперь, с изобретением и развитием железных дорог, более еще, чем прежде, должно убедиться в мысли, что Северо-Американские Штаты неминуемо распространятся по всей Северной Америке, и нам нельзя не иметь в виду, что рано или поздно придется им уступить североамериканские владения наши». Кроме того, им и многими другими людьми во власти владела идея России как исключительно континентальной империи, не нуждавшейся в заморских землях. По той же причине в начале XIX века Александр I отказался от предложения вождя Каумаулия присоединить к России Сандвичевы (ныне Гавайские) острова. Словом, с конца 1850-х годов русский посол в Вашингтоне барон Эдуард Андреевич Стекль начинает конфиденциальные переговоры о продаже русской колонии. Но Гражданская война в США затормозила эти переговоры, и они сдвинулись с мертвой точки лишь после того, как за продажу колонии выступил великий князь Константин Николаевич - влиятельнейшая фигура времен Александра II. Он подчеркивал, что, во-первых, этой продажи требует тяжелое финансовое положение послевоенной России, и, во-вторых, был убежден, что если колонию не продать, то американцы ее заберут бесплатно. Решающим стало заседание в министерстве иностранных дел на Дворцовой площади в Петербурге 16 декабря 1866 года. На нем присутствовали Александр II, великий князь Константин Николаевич, министр иностранных дел Горчаков, министр финансов Рейтерн, адмирал Краббе и посланник Стекль. Запись в бумагах царя лаконична: «… совещание по делу Американской компании. Решено продать Соединенным Штатам». В марте 1867 года начались переговоры в Вашингтоне между Стеклем и госсекретарем Уильямом Сьюардом, известным сторонником экспансии.
13 марта переговоры закончились, Стекль послал в Петербург телеграмму об условиях продажи товара. Это была поистине золотая телеграмма - 9886,50 доллара было заплачено телеграфной компании Филда за передачу по атлантическому кабелю сообщения в 260 слов. Ответ-согласие императора пришел 17 марта. Это была пятница. Получив телеграмму, Стекль вечером поехал домой к госсекретарю, который сидел с друзьями и играл в вист. Стекль сказал Сьюарду, что царь одобрил договор, и прибавил, что придет завтра в госдепартамент его подписывать. Сьюард встал из-за стола и воскликнул: «Зачем ждать до завтра, м-р Стекль? Давайте заключим договор сегодня!» На недоуменные восклицания русского посланника, знавшего, что чиновники внешнеполитического ведомства уже разъехались, госсекретарь ответил, что к полуночи госдеп будет открыт. «Менее чем через 2 часа, - пишет очевидец, - свет разливался из окон государственного департамента - работа шла там, как в середине дня. К 4 часам утра договор был переписан красивым подчерком, скреплен печатями». Именно в это время, в 4 часа утра 18 марта (30 марта) 1867 года, Россия лишилась своих американских владений.
Как раз эту сцену и изобразил художник Эмануэль Лойце на своем полотне. Мы видим, как слева из двери выходит старший клерк Роберт Чью, который принес только что переписанный договор. Он смотрит на стоящего у глобуса высокого господина. Это и есть русский посланник барон Стекль. Думаю, что тут художник пустился в фантазии: Стекль держит руку не просто на глобусе, а на изображении Аляски. Очевиден символизм сцены, хотя бросается в глаза нелепость присутствия в небольшом помещении огромного глобуса. Символична и фигура сидящего за столом государственного секретаря У. Сьюарда, обложенного картами и с пером в руке, как будто он проводит новые границы владений США. На заднем плане видны помощник госсекретаря У. Хантер и секретарь русского посольства В. Бодиско, которые сравнивают французский и английский тексты договора. Примечательны фигуры двоих джентльменов, сидящих справа. Обоих в момент подписания договора в комнате не было. Старший - Чарльз Самнер, председатель комитета по иностранным делам Сената. Он даже не знал о происходящем - столь стремительно был заключен договор. Но игнорировать такую важную шишку художник не мог, и Самнер попал на картину, будто бы мирно беседуя с молодым человеком, который на картине оказался вообще по блату - это сын госсекретаря Фредерик, человек посторонний.
«Вручение Ф.Э. Дзержинскому постановления СНК об образовании ВЧК»
Николай Толкунов, 1953 год
«Петрова не ищите, он у Верочки», «Да нет! Он у Женечки». Несчастный Петров! Так (чтобы самого говорящего не замели) в начале 1920-х годов давали понять о человеке, который попал «к Верочке» - ВЧК или «к Женечке» - Железнодорожный ЧК. Придя к власти, большевики начали с разрушения старой «эксплуататорской машины», а в сущности, всех прежних основ жизни русского общества. За несколько дней была разрушена армия, разогнана полиция, выпущены из тюрем заключенные (в том числе и уголовники), прекращено действие законов и ликвидирована вся система судопроизводства. Преступников «судил народ», то есть уличная толпа, на основании «пролетарской совести и революционного самосознания». М. Горький в своей газете «Новое время» 20 декабря 1917 года описывал, как толпа, поймав на рынке воришку, зверски его избила, а потом повела топить в Мойке, в проруби, к полному восторгу детей - этих «будущих строителей жизни». Самосуд, массовые убийства полицейских, офицеров, чиновников, дворян, священников и вообще всех прилично одетых людей стали обыденным явлением, на улицах Петрограда и других городов воцарились анархия, разбои, типичными стали грабежи магазинов и винных подвалов. Лозунг «Грабь награбленное!» («Экспроприация экспроприаторов»), брошенный в одной из речей Лениным, витал над толпой, оправдывая преступления. При этом большевики обвиняли в воцарившейся на улицах городов анархии «буржуазию», которая якобы «идет на злейшие преступления, подкупая отбросы общества и опустившиеся элементы, спаивая для целей погромов».
Тем не менее в разгуле казалось бы неорганизованного уличного террора и анархии конца 1917-го - начала 1918-го проглядывала определенная система: шло последовательное уничтожение «буржуазии», «эксплуататоров», «контрреволюционеров всех мастей», а на самом деле - всех реальных и возможных противников режима Смольного. Одним из таких противников было названо столичное чиновничество. Тысячи служащих различных учреждений - где стихийно, а где организованно - начали бессрочную забастовку, не подчиняясь декретам советской власти. Особенно беспокоила большевиков деятельность созданного вполне легально «Союза союзов служащих государственных учреждений», заявившего о подготовке всероссийской политической забастовки, направленной против узурпации большевиками власти. Совет народных комиссаров во главе с Лениным в начале декабря 1917 года поручил Ф.Э. Дзержинскому «составить особую комиссию для выяснения возможности борьбы с такой забастовкой путем самых энергичных революционных мер, для выяснения способов подавления злостного саботажа».
7 декабря (20-го по новому стилю) Совнарком заслушал доклад Дзержинского об организации временной комиссии, перед которой ставились такие задачи: «1. Пресекать и ликвидировать все контрреволюционные и саботажнические попытки и действия по всей России, со стороны кого бы они ни исходили; 2. Предание суду Революционного трибунала всех саботажников и контрреволюционеров и выработка мер борьбы с ними; 3. Комиссия ведет только предварительное расследование, поскольку это нужно для пресечения… Комиссии обратить в первую голову внимание на печать, саботаж к.д. (кадетов), правых с.-р., саботажников и стачечников. Меры - конфискация, выдворение, лишение карточек, опубликование списков врагов народа и т. д.». Никакого особого декрета или указа с определением прав новой комиссии во главе с Дзержинским не было. Обнародовали лишь краткое постановление по повестке заседания СНК: «Постановили: 9. Назвать комиссию - Всероссийской чрезвычайной комиссией при Совете народных комиссаров по борьбе с контрреволюцией и саботажем - утвердить ее. Опубликовать». И все. Так что сцена на картине, сотворенной в 1953 году Н.П. Толкуновым под названием «Вручение Ф.Э. Дзержинскому постановления СНК об образовании ВЧК» вряд ли была столь торжественной, как ее изобразил художник.
Евгений Анисимов
«Теории и практики», 23 мая 2016
Правда или ложь: Иван Сусанин, опричники и другие герои русской истории в живописи
История в культуре / Книги. Открытое чтение
Образы исторических личностей и событий в нашей памяти часто связаны с живописью: они становятся общепринятыми - прежде всего потому, что картины художников используются в школьных учебниках в качестве иллюстраций. ©
«Опричники» (Казнь Ивана Федорова-Челяднина). Худ. Н. Неврев
В своей работе «Куда пошел Сусанин» историк Евгений Анисимов сравнивает «художественную реальность» с ее первоисточником.
T&P отобрали из книги, которая только готовится к публикации, пять картин с известными сюжетами русской истории и комментарии ученого о том, почему все выглядит именно так.
«Опричники» (Казнь Ивана Федорова-Челяднина)
Николай Неврев
Опричнина, которую учредил в 1564 году Иван Грозный, стала подлинным несчастьем для всей России. Разделение страны на привилегированную опричнину и гонимую земщину, бессудные расправы и невиданно жестокие казни, насилие, грабеж, конфискации вотчин, переселение подданных в непригодные для жизни места - все это вызывало естественное недовольство как вельмож, так и простого народа. Зная о возмущении своих подданных, Грозный, у которого начала развиваться паранойя, лишь усиливал жестокий режим опричнины, пытаясь задавить ростки возможного сопротивления. Он стал подозрителен, полагая, что «измена» прячется и в земщине, и в его окружении.
Лекция по этой теме была прочитана в рамках лектория премии «Просветитель». Книга Евгения Анисимова «Императорская Россия» вошла в короткий список в номинации «Гуманитарные науки» в 2015 году.
Осенью 1567 года Ивану стало известно о боярском заговоре. Подлинных, достоверных сведений на сей счет не сохранилось. О заговоре говорится только в записках иностранцев-опричников. По версии Альберта Шлихтинга и Генриха Штадена, «много знатных лиц» (около 30 человек) во главе с боярином и конюшим Иваном Петровичем Федоровым-Челядниным не просто составили заговор, а «письменно обязались» свергнуть Ивана и на его место посадить двоюродного брата царя, князя Владимира Андреевича Старицкого. Они же якобы задумали воспользоваться походом русской армии во главе с Иваном на Польшу и, улучив момент, выдать царя вместе с опричниками польскому королю. Исследователи эпохи Ивана Грозного единодушны: заговора, особенно с фантастическим планом передачи полякам царя, тщательно оберегаемого многотысячным опричным войском, не существовало. Известно, что предполагаемые участники заговора не могли даже встретиться: князь Владимир Андреевич Старицкий и И.Ф. Мстиславский были с царем в походе, Бельский оставался в Москве, а «руководитель заговора» Федоров сидел в это время наместником в Полоцке.
Примерно через год после начала дела сам Иван Петрович Федоров был вызван в Москву, обвинен в государственной измене и подвергся глумливой - в стиле Грозного - казни, отображенной на картине Николая Васильевича Неврева (1830-1904) - московского художника-передвижника, увлеченного историей и написавшего немало картин на исторические темы. Время Ивана Грозного - одно из излюбленных Невревым. Запоминаются его выразительные картины: «Василиса Мелентьева и Иван Грозный», «Опальный боярин», «Смерть митрополита Филиппа». Они весьма экспрессивны, достоверны с точки зрения антуража и основаны на исторических источниках. Так и картина «Опричники». Дело в том, что убийство на троне было для Грозного символическим актом: боярин Федоров имел почетный чин конюшего и главы Боярской думы. По традиции при смене власти он бы руководил выборами нового монарха, то есть имел непосредственное отношение к судьбе трона, на котором он и был убит его подлинным и несменяемым владельцем.
«Иван Сусанин»
Максим Фаюстов, 2003 год
Историю Ивана Сусанина все знают со школьных лет, и фамилия героя даже стала в обыденной жизни нарицательной. В энциклопедиях о Сусанине сказано кратко: «Сусанин Иван (умер в 1613 году), герой освободительной борьбы русского народа против польских интервентов в начале XVII века. Крестьянин с. Деревеньки, близ с. Домнино Костромского уезда. Зимой 1612-13 С. был взят в качестве проводника отрядом польской шляхты до с. Домнино - вотчины Романовых, где находился избранный на престол царь Михаил Федорович. С. намеренно завел отряд в непроходимый болотистый лес, за что был замучен». В другом справочном издании можно прочитать, что Сусанин, «спасая царя Михаила Федоровича, завел отряд польских интервентов в непроходимое лесное болото, за что был замучен». В других изданиях даются уточнения: завел в лес, сам погиб и врагов погубил. Многие поколения художников изображают одну и ту же сцену: заснеженный лес, чащоба, бородатый старик в овчинной шубе, возбужденные враги, готовые убить героя. С детских лет меня поражала простая мысль: ну, коли он их завел в чащобу, то ведь не лето же - можно и по своим следам назад на дорогу выйти! Потом, уже хорошо изучив зимний лес, немало удивлялся фантазии художников: как идти по таким глубоким снегам без лыж или снегоступов, ведь пройти невозможно даже за опушку, не то что в глухую чащу!
А что же случилось на самом деле? Сразу же скажу: происшествие с Сусаниным (который, несомненно, был реальным лицом) - предмет почти двухсотлетнего научного спора. До 1861 года никто не сомневался в изложенной выше и ставшей официальной версии подвига Сусанина, но в том году вышла в свет статья Н.И. Костомарова, который усомнился в общепринятой истории подвига. Костомаров утверждал, что история с Сусаниным - миф, его не должно быть на памятнике среди истинных героев России, что он не совершал никакого подвига, а случайно попал под сабли какой-то банды разбойников, забредшей в этот глухой уголок Костромской земли. И только благодаря ловкости его родственников, подсунувших царю челобитную о мнимом подвиге предка, он стал известен России как герой.
Культ Сусанина в Костромской земле претерпевал взлеты и падения: вспомним историю с названием оперы «Жизнь за царя» М. Глинки в советское время или историю свержения старого и воздвижения нового памятника на родине героя. В 2005 году в газетах разразилась сенсация: в Исупове найден прах героя Сусанина, все сходится: «тип черепа, наследственные болезни, аномалии строения тела» и даже «резкое уплощение бедренной кости на две трети и наличие ямочки», что наличествует у всех потомков героя в соответствующем месте. Правда, «молекулярно-генетическая экспертиза не дала ни положительных, ни отрицательных результатов», но это ученых не смущает - будут искать, а сейчас «не менее чем на 95% можно говорить о том, что найден именно Иван Сусанин, принявший мученическую смерть от рук польско-литовских захватчиков». А тут предстоял приезд президента в Костромской край, к тому же наступило очередное резкое охлаждение российско-польских отношений, и находка была очень кстати. Словом, как ядовито писали в одной из газет, специально к приезду высокого начальства «неожиданно обнаружены останки мужчины восточно-балтийского типа, в которых только безродный космополит не узнает народного героя Ивана Сусанина».
«Утро стрелецкой казни»
Василий Суриков, 1881 год
Поначалу Василий Иванович Суриков свою картину называл «Казнь стрельцов». Но потом кто-то подсказал ему более точное, адекватное замыслу художника название: «Утро стрелецкой казни» (точнее, «Утро стрелецких казней»). Суриков вспоминал, что, когда картина была близка к завершению, в мастерскую зашел Илья Репин. Посмотрев на полотно, он сказал: «Что это у вас ни одного казненного нет? Вы бы вот здесь, на виселице, на правом плане, поместили бы». Когда мэтр ушел, Суриков мелом изобразил на виселице одного из казненных. «Я, - продолжал Суриков, - и пририсовал мелом фигуру стрельца повешенного. А тут как раз нянька в комнату вошла - как увидела, так без чувств и грохнулась. Еще в тот день Павел Михайлович Третьяков заехал:
- Что вы - картину всю испортить хотите?
- Да чтоб я, - говорю, - так свою душу продал…».
Что же чувствует человек, которого палачи влекут на эшафот? Федор Достоевский, сам это испытавший, писал, что не так страшны предстоящая боль, предсмертные страдания, сколь «ужасен переход в другой, неизвестный образ». Другие свидетельствуют, что приговоренный к казни впадает в ступор, ему кажется, что все это происходит не с ним, что это только снится. Суриков гениально показал все состояния людей в смертный час. Это и незатихшая ненависть рыжебородого стрельца в красной шапке, это и равнодушие, и какая-то заторможенность чернобородого стрельца в накинутом на плечи зеленом кафтане. Низко повесил на грудь головушку их стоящий на телеге товарищ, смирившийся со злодейкой-судьбой. Mирно, буднично прощается с близкими седовласый воин (на переднем плане картины). А между ними, в пестрой толпе женщин и детишек, сноровисто мелькают, как бесы на фресках «Страшного суда», преображенцы. Они сталкивают стрельцов с телег, оттаскивают от них рыдающих баб и детей. Двое палачей, будто запьяневшего приятеля, под руки, ведут к эшафоту приговоренного к казни. Похоже, что справа от него, с обнаженной шпагой, «заботливо» обнимает стрельца фаворит государя Меншиков. Он ведет свою жертву мимо неподвижно сидящего на белом коне царя. Молодое лицо Петра сурово и замкнуто. Для него вся эта толпа - заклятые враги. Он ненавидел стрельцов с того самого дня, когда во время прошлого бунта весной 1682 года стал свидетелем их кровавого буйства. Теперь, через 16 лет, наступил час расплаты, утро его мести.
Известие о бунте стрельцов настигло царя в июле 1698 года, когда он был за границей. Петр узнал, что четыре московских стрелецких полка, отправленных к польской границе, взбунтовались и двинулись домой, в Москву. Спешно вернувшись в Россию, Петр приступил к следствию, убежденный, что этот бунт был попыткой дворцового переворота с целью свергнуть его и вернуть на престол царевну Софью. Окружение никогда еще не видело царя таким суровым: он стал беспощаден, жесток, сам участвовал в допросах и пытках стрельцов, руководил массовыми публичными казнями мятежников, заставлял своих сподвижников собственноручно рубить головы.
«Уильям Сьюард и Эдуард Стекль на переговорах о продаже Аляски»
Эмануэль Лойце
Идея избавиться (а именно так стоял вопрос) от Аляски, которая до 1867 года называлась Русской Америкой, возникла еще во времена Николая I. Дело в том, что колонией владела созданная в 1799 году (по примеру европейских Ост- и Вест-Индских компаний) Российско-американская компания (РАК), имевшая довольно скромный доход и постоянно получавшая от правительства дотации. Со временем, по мере заселения восточного северо-американского побережья Тихого океана пришлыми колонистами, стало ясно, что компания не в состоянии контролировать колонию, в которой жили около 600 русских подданных. Американские суда постоянно вторгались в ее воды, толпы переселенцев из США заселяли побережье, с индейцами-тлинкитами русским властям за многие десятилетия не удалось наладить отношения, они никогда не считали себя российскими подданными и оставались постоянной угрозой для русской колонии. В 1838 году правление компании, не в состоянии удерживать селение Росс в Калифорнии, ликвидировало его (а через несколько лет возле него было найдено золото). Через четверть века наступила очередь уйти и из Русской Америки. При этом само Российское государство не проявляло интереса к заокеанской колонии, ибо главным направлением российской экспансии становился Дальний Восток, где шло интенсивное освоение берегов Амура и Тихоокеанского побережья.
Генерал-губернатор Восточной Сибири Н.Н. Муравьев-Амурский так писал в 1853 году: «…теперь, с изобретением и развитием железных дорог, более еще, чем прежде, должно убедиться в мысли, что Северо-Американские Штаты неминуемо распространятся по всей Северной Америке, и нам нельзя не иметь в виду, что рано или поздно придется им уступить североамериканские владения наши». Кроме того, им и многими другими людьми во власти владела идея России как исключительно континентальной империи, не нуждавшейся в заморских землях. По той же причине в начале XIX века Александр I отказался от предложения вождя Каумаулия присоединить к России Сандвичевы (ныне Гавайские) острова. Словом, с конца 1850-х годов русский посол в Вашингтоне барон Эдуард Андреевич Стекль начинает конфиденциальные переговоры о продаже русской колонии. Но Гражданская война в США затормозила эти переговоры, и они сдвинулись с мертвой точки лишь после того, как за продажу колонии выступил великий князь Константин Николаевич - влиятельнейшая фигура времен Александра II. Он подчеркивал, что, во-первых, этой продажи требует тяжелое финансовое положение послевоенной России, и, во-вторых, был убежден, что если колонию не продать, то американцы ее заберут бесплатно. Решающим стало заседание в министерстве иностранных дел на Дворцовой площади в Петербурге 16 декабря 1866 года. На нем присутствовали Александр II, великий князь Константин Николаевич, министр иностранных дел Горчаков, министр финансов Рейтерн, адмирал Краббе и посланник Стекль. Запись в бумагах царя лаконична: «… совещание по делу Американской компании. Решено продать Соединенным Штатам». В марте 1867 года начались переговоры в Вашингтоне между Стеклем и госсекретарем Уильямом Сьюардом, известным сторонником экспансии.
13 марта переговоры закончились, Стекль послал в Петербург телеграмму об условиях продажи товара. Это была поистине золотая телеграмма - 9886,50 доллара было заплачено телеграфной компании Филда за передачу по атлантическому кабелю сообщения в 260 слов. Ответ-согласие императора пришел 17 марта. Это была пятница. Получив телеграмму, Стекль вечером поехал домой к госсекретарю, который сидел с друзьями и играл в вист. Стекль сказал Сьюарду, что царь одобрил договор, и прибавил, что придет завтра в госдепартамент его подписывать. Сьюард встал из-за стола и воскликнул: «Зачем ждать до завтра, м-р Стекль? Давайте заключим договор сегодня!» На недоуменные восклицания русского посланника, знавшего, что чиновники внешнеполитического ведомства уже разъехались, госсекретарь ответил, что к полуночи госдеп будет открыт. «Менее чем через 2 часа, - пишет очевидец, - свет разливался из окон государственного департамента - работа шла там, как в середине дня. К 4 часам утра договор был переписан красивым подчерком, скреплен печатями». Именно в это время, в 4 часа утра 18 марта (30 марта) 1867 года, Россия лишилась своих американских владений.
Как раз эту сцену и изобразил художник Эмануэль Лойце на своем полотне. Мы видим, как слева из двери выходит старший клерк Роберт Чью, который принес только что переписанный договор. Он смотрит на стоящего у глобуса высокого господина. Это и есть русский посланник барон Стекль. Думаю, что тут художник пустился в фантазии: Стекль держит руку не просто на глобусе, а на изображении Аляски. Очевиден символизм сцены, хотя бросается в глаза нелепость присутствия в небольшом помещении огромного глобуса. Символична и фигура сидящего за столом государственного секретаря У. Сьюарда, обложенного картами и с пером в руке, как будто он проводит новые границы владений США. На заднем плане видны помощник госсекретаря У. Хантер и секретарь русского посольства В. Бодиско, которые сравнивают французский и английский тексты договора. Примечательны фигуры двоих джентльменов, сидящих справа. Обоих в момент подписания договора в комнате не было. Старший - Чарльз Самнер, председатель комитета по иностранным делам Сената. Он даже не знал о происходящем - столь стремительно был заключен договор. Но игнорировать такую важную шишку художник не мог, и Самнер попал на картину, будто бы мирно беседуя с молодым человеком, который на картине оказался вообще по блату - это сын госсекретаря Фредерик, человек посторонний.
«Вручение Ф.Э. Дзержинскому постановления СНК об образовании ВЧК»
Николай Толкунов, 1953 год
«Петрова не ищите, он у Верочки», «Да нет! Он у Женечки». Несчастный Петров! Так (чтобы самого говорящего не замели) в начале 1920-х годов давали понять о человеке, который попал «к Верочке» - ВЧК или «к Женечке» - Железнодорожный ЧК. Придя к власти, большевики начали с разрушения старой «эксплуататорской машины», а в сущности, всех прежних основ жизни русского общества. За несколько дней была разрушена армия, разогнана полиция, выпущены из тюрем заключенные (в том числе и уголовники), прекращено действие законов и ликвидирована вся система судопроизводства. Преступников «судил народ», то есть уличная толпа, на основании «пролетарской совести и революционного самосознания». М. Горький в своей газете «Новое время» 20 декабря 1917 года описывал, как толпа, поймав на рынке воришку, зверски его избила, а потом повела топить в Мойке, в проруби, к полному восторгу детей - этих «будущих строителей жизни». Самосуд, массовые убийства полицейских, офицеров, чиновников, дворян, священников и вообще всех прилично одетых людей стали обыденным явлением, на улицах Петрограда и других городов воцарились анархия, разбои, типичными стали грабежи магазинов и винных подвалов. Лозунг «Грабь награбленное!» («Экспроприация экспроприаторов»), брошенный в одной из речей Лениным, витал над толпой, оправдывая преступления. При этом большевики обвиняли в воцарившейся на улицах городов анархии «буржуазию», которая якобы «идет на злейшие преступления, подкупая отбросы общества и опустившиеся элементы, спаивая для целей погромов».
Тем не менее в разгуле казалось бы неорганизованного уличного террора и анархии конца 1917-го - начала 1918-го проглядывала определенная система: шло последовательное уничтожение «буржуазии», «эксплуататоров», «контрреволюционеров всех мастей», а на самом деле - всех реальных и возможных противников режима Смольного. Одним из таких противников было названо столичное чиновничество. Тысячи служащих различных учреждений - где стихийно, а где организованно - начали бессрочную забастовку, не подчиняясь декретам советской власти. Особенно беспокоила большевиков деятельность созданного вполне легально «Союза союзов служащих государственных учреждений», заявившего о подготовке всероссийской политической забастовки, направленной против узурпации большевиками власти. Совет народных комиссаров во главе с Лениным в начале декабря 1917 года поручил Ф.Э. Дзержинскому «составить особую комиссию для выяснения возможности борьбы с такой забастовкой путем самых энергичных революционных мер, для выяснения способов подавления злостного саботажа».
7 декабря (20-го по новому стилю) Совнарком заслушал доклад Дзержинского об организации временной комиссии, перед которой ставились такие задачи: «1. Пресекать и ликвидировать все контрреволюционные и саботажнические попытки и действия по всей России, со стороны кого бы они ни исходили; 2. Предание суду Революционного трибунала всех саботажников и контрреволюционеров и выработка мер борьбы с ними; 3. Комиссия ведет только предварительное расследование, поскольку это нужно для пресечения… Комиссии обратить в первую голову внимание на печать, саботаж к.д. (кадетов), правых с.-р., саботажников и стачечников. Меры - конфискация, выдворение, лишение карточек, опубликование списков врагов народа и т. д.». Никакого особого декрета или указа с определением прав новой комиссии во главе с Дзержинским не было. Обнародовали лишь краткое постановление по повестке заседания СНК: «Постановили: 9. Назвать комиссию - Всероссийской чрезвычайной комиссией при Совете народных комиссаров по борьбе с контрреволюцией и саботажем - утвердить ее. Опубликовать». И все. Так что сцена на картине, сотворенной в 1953 году Н.П. Толкуновым под названием «Вручение Ф.Э. Дзержинскому постановления СНК об образовании ВЧК» вряд ли была столь торжественной, как ее изобразил художник.
Евгений Анисимов
«Теории и практики», 23 мая 2016