Застольный сталинизм: панславизм, недоверие Гитлеру и армяноконьячная дипломатия
Ещё о дипломатии сталинизма здесь, здесь и здесь, а также Бытовая история Потсдама'1945
Кремлёвские симпосионы
Нюансы / Статья 2011 года
Как застолья на «самом верху» становились приёмами большой политики. ©Ещё в «Нюансах»
Черчилль, Рузвельт и Сталин на Ялтинской конференции. 1945
Складывание уже в ходе первых месяцев Великой Отечественной войны антигитлеровской коалиции побуждает ещё и ещё раз обратиться к факторам, способствовавшим быстрому росту международного авторитета Советского Союза. В первую очередь на такой авторитет работали, конечно, победы Красной армии, особенно в битве под Москвой и последующих сражениях. Но нельзя сбрасывать со счетов и разнообразные дипломатические средства выстраивания союзнических отношений, к которым прибегало высшее политическое руководство Советского Союза.
Возможно, кому-то покажется странным, но факт остаётся фактом: в числе весьма эффективных приемов большой политики лидер СССР И. В. Сталин рассматривал… кремлёвские застолья. Подобно античным грекам, для которых важной формой общения были совместные пиры с практиковавшимися на них беседами (т. н. симпосионы), он любил застолья, но прибегал к ним не столько как к одному из древнейших видов времяпрепровождения, сколько для решения конкретных политических и пропагандистских задач.
Кремлёвские приемы и встречи, проводившиеся в узком кругу, руководитель Советского Союза использовал как возможность и дать конкретное указание, и высказать многое из того, что не могло прозвучать в иной, сугубо официальной обстановке. Этому способствовал ряд факторов.
Первый из них - особо доверительная атмосфера. Так, во многих случаях, давая обед или ужин в честь зарубежных гостей, Сталин именно за накрытым столом сообщал им строго конфиденциальную информацию или делал такие предложения, которые выводили переговоры из тупика. Пожалуй, самый яркий пример - своеобразная утечка информации, которую 30 октября 1943 года организовал советский лидер, чтобы оповестить неофициальным путём американских союзников о намерении СССР по окончании войны в Европе начать боевые действия против Японии на Дальнем Востоке. Напомним, что в официальном порядке такое обещание было дано только в феврале 1945 года в Ялте.
Во-вторых, конфиденциальность застолий. Здесь вождь сполна мог реализовать сформулированный им же самим принцип: «Обо всём надо говорить, но не всё будем печатать». Так, выступая 22 апреля 1941 года на приёме участников декады таджикского искусства, он, как вспоминал писатель и драматург Н. Е. Вирта, заявил о своей приверженности идее славянского единства. Это тем более знаменательно, что, во-первых, тогда действовал договор о «дружбе и границе» с фашистской Германией, которая к тому моменту оккупировала многие территории, населённые славянами, - Польшу, Чехословакию, Югославию, - а во-вторых, официальной идеологией ВКП (б) был интернационализм пролетарский, а не этнический. Публично такую коррекцию идеологического курса признать было, конечно, невозможно, но в узком кругу Сталин посчитал это и допустимым, и необходимым. Закономерно, что в ходе войны, принимая 22 декабря 1943 года чехословацкую делегацию, он уже в открытую говорил о приверженности панславизму, подчёркивая его большевистский, марксистский характер.
Аналогичным образом Сталин - вопреки официально звучавшим установкам - дал понять выпускникам военных академий РККА, в честь которых 5 мая 1941 года в Кремле был устроен приём, что будет глупо излишне полагаться на пакт о ненападении с Германией, ибо война с ней не за горами.
Не следует, пожалуй, сбрасывать со счетов и такой специфический для застолья фактор, как употребление спиртных напитков. Сам Сталин, судя по многочисленным отзывам, никогда не терял контроль над собой. Стремясь повернуть ситуацию в свою пользу, он умело использовал то обстоятельство, что выпивший человек и сам, как правило, становится более раскованным, и на речь собеседника реагирует иначе, чем в трезвом виде. А опьянеть было от чего: как отмечали многие участники кремлёвских приёмов, столы ломились от напитков и закусок и тосты следовали один за другим.
Так, умелым, своевременно произнесённым тостом на Тегеранской конференции Сталин не только проверил реакцию У. Черчилля на предложение как можно скорее совершить правосудие над немецкими военными преступниками, но и по существу обратил в своих союзников в этом вопросе Ф. Рузвельта и его сына.
Ни одна мелочь в реакции гостей не ускользала от внимания Сталина. Он помнил, как во время первой личной встречи советского и британского лидеров в августе 1942 года Черчилль восторженно отозвался о поданном к столу коньяке. Поэтому готовясь к Ялтинской конференции, Сталин дал указание руководителям союзных республик Закавказья и Средней Азии срочно изготовить пробные партии коньяка и доставить их в Москву. Он лично продегустировал напитки, признав лучшим дело рук армянских виноделов. Потом этим коньяком потчевали участников Ялтинской и Потсдамской конференций, что развязало язык многим членам союзных делегаций. Сталин даже пообещал британскому премьеру построить в Англии коньячный завод.
В целях установления более доверительных отношений похожий ход Сталин сделал и в отношении Ф. Рузвельта на Тегеранской конференции. За завтраком, услышав от американца похвалу лососине, он приказал срочно самолётом доставить из Баку огромную рыбину, чтобы преподнести её президенту.
Интересные подробности приводит В. М. Бережков, личный переводчик вождя: «Сталин сказал:
- Я распорядился, чтобы сюда доставили одну рыбку. И хочу вам её теперь презентовать, господин президент.
- Это чудесно, - воскликнул Рузвельт, - очень тронут вашим вниманием. Мне даже неловко, что, похвалив лососину, я невольно причинил вам беспокойство….
- Никакого беспокойства, - возразил Сталин. - Напротив, мне было приятно сделать это для вас…
В комнату вошёл офицер охраны и спросил, можно ли внести посылку. Получив согласие, он исчез за дверью, а Сталин сказал:
- Сейчас принесут рыбку.
Все повернулись в сторону двери, из которой через несколько мгновений появились четыре рослых парня в военной форме. Они несли рыбину метра в два длиной и полметра в диаметре. Процессию замыкали два повара-филиппинца и работник американской службы безопасности. Чудо-рыбину поднесли поближе к Рузвельту, и он несколько минут любовался ею. Тем временем американский детектив попросил меня узнать у его советских коллег, какой обработке подверглась рыба, в каких условиях и как долго можно её хранить, не подвергая риску здоровье президента. Записав всё в блокнот, детектив удалился. За ним последовала и вся процессия с лососем, хвост которого, покачиваясь в такт шагам, как бы махнул нам на прощанье».
Конечно, не один «президентский лосось» обеспечил значительный успех Тегеранской конференции, но и он тоже, недаром эта примечательная история вошла в анналы мировой дипломатии.
Речи, произнесённые Сталиным на кремлёвских застольях, его манера поведения позволяют сделать некоторые выводы о его социопсихологическом портрете, о стилистике его устной речи. В застольях Сталин был куда более откровенен, чем в официальных речах, стремился к простоте речи (подчас нарочитой), проявлял склонность к разговорной лексике. К слову, выправляя позднее стенограммы для открытой печати, он вычеркивал многие славословия в свой адрес, не нуждаясь в надуманных и высокопарных эпитетах, к которым прибегало льстивое окружение. Например, нарком тяжёлой промышленности Л. М. Каганович на приёме 29 октября 1937 года именовал Сталина «великим горновым и сталеваром», который «умеет составлять правильную шихту, сплачивая воедино и закаляя все отряды строителей социализма», и т. п. Всё это в окончательном варианте было вычеркнуто.
Разумеется, на дипломатических раутах в присутствии иностранных гостей хозяин кремлёвского застолья вёл себя более сдержанно и осмотрительно, чем в кругу «своих». Но если этого требовало дело, не боялся проявить максимум теплоты и обаяния в отношении даже тех собеседников, к которым по определению не мог испытывать большой симпатии, - к тому же Черчиллю. Когда во время Тегеранской конференции у них за обедом вышла размолвка по вопросу, какая кара должна обрушиться на немецких военных преступников (об этом упоминалось выше), раздражённый и, возможно, несколько перебравший любимого коньяка британский премьер встал из-за стола и вышел в соседнюю комнату. Позднее Черчилль вспоминал: «Я не пробыл там и минуты, как почувствовал, что кто-то хлопнул меня сзади руками по плечам. Это были Сталин и Молотов; оба они широко улыбались и с живостью заявили, что они просто шутили… Сталин бывает обаятелен, когда он того хочет, и мне никогда не приходилось видеть, чтобы он проявлял это в такой степени, как в этот момент… Я согласился вернуться к столу, и остальная часть вечера прошла очень приятно…»
Юрий Рубцов, доктор исторических наук
«Файл-РФ», 6 сентября 2011
Кремлёвские симпосионы
Нюансы / Статья 2011 года
Как застолья на «самом верху» становились приёмами большой политики. ©Ещё в «Нюансах»
Черчилль, Рузвельт и Сталин на Ялтинской конференции. 1945
Складывание уже в ходе первых месяцев Великой Отечественной войны антигитлеровской коалиции побуждает ещё и ещё раз обратиться к факторам, способствовавшим быстрому росту международного авторитета Советского Союза. В первую очередь на такой авторитет работали, конечно, победы Красной армии, особенно в битве под Москвой и последующих сражениях. Но нельзя сбрасывать со счетов и разнообразные дипломатические средства выстраивания союзнических отношений, к которым прибегало высшее политическое руководство Советского Союза.
Возможно, кому-то покажется странным, но факт остаётся фактом: в числе весьма эффективных приемов большой политики лидер СССР И. В. Сталин рассматривал… кремлёвские застолья. Подобно античным грекам, для которых важной формой общения были совместные пиры с практиковавшимися на них беседами (т. н. симпосионы), он любил застолья, но прибегал к ним не столько как к одному из древнейших видов времяпрепровождения, сколько для решения конкретных политических и пропагандистских задач.
Кремлёвские приемы и встречи, проводившиеся в узком кругу, руководитель Советского Союза использовал как возможность и дать конкретное указание, и высказать многое из того, что не могло прозвучать в иной, сугубо официальной обстановке. Этому способствовал ряд факторов.
Первый из них - особо доверительная атмосфера. Так, во многих случаях, давая обед или ужин в честь зарубежных гостей, Сталин именно за накрытым столом сообщал им строго конфиденциальную информацию или делал такие предложения, которые выводили переговоры из тупика. Пожалуй, самый яркий пример - своеобразная утечка информации, которую 30 октября 1943 года организовал советский лидер, чтобы оповестить неофициальным путём американских союзников о намерении СССР по окончании войны в Европе начать боевые действия против Японии на Дальнем Востоке. Напомним, что в официальном порядке такое обещание было дано только в феврале 1945 года в Ялте.
Во-вторых, конфиденциальность застолий. Здесь вождь сполна мог реализовать сформулированный им же самим принцип: «Обо всём надо говорить, но не всё будем печатать». Так, выступая 22 апреля 1941 года на приёме участников декады таджикского искусства, он, как вспоминал писатель и драматург Н. Е. Вирта, заявил о своей приверженности идее славянского единства. Это тем более знаменательно, что, во-первых, тогда действовал договор о «дружбе и границе» с фашистской Германией, которая к тому моменту оккупировала многие территории, населённые славянами, - Польшу, Чехословакию, Югославию, - а во-вторых, официальной идеологией ВКП (б) был интернационализм пролетарский, а не этнический. Публично такую коррекцию идеологического курса признать было, конечно, невозможно, но в узком кругу Сталин посчитал это и допустимым, и необходимым. Закономерно, что в ходе войны, принимая 22 декабря 1943 года чехословацкую делегацию, он уже в открытую говорил о приверженности панславизму, подчёркивая его большевистский, марксистский характер.
Аналогичным образом Сталин - вопреки официально звучавшим установкам - дал понять выпускникам военных академий РККА, в честь которых 5 мая 1941 года в Кремле был устроен приём, что будет глупо излишне полагаться на пакт о ненападении с Германией, ибо война с ней не за горами.
Не следует, пожалуй, сбрасывать со счетов и такой специфический для застолья фактор, как употребление спиртных напитков. Сам Сталин, судя по многочисленным отзывам, никогда не терял контроль над собой. Стремясь повернуть ситуацию в свою пользу, он умело использовал то обстоятельство, что выпивший человек и сам, как правило, становится более раскованным, и на речь собеседника реагирует иначе, чем в трезвом виде. А опьянеть было от чего: как отмечали многие участники кремлёвских приёмов, столы ломились от напитков и закусок и тосты следовали один за другим.
Так, умелым, своевременно произнесённым тостом на Тегеранской конференции Сталин не только проверил реакцию У. Черчилля на предложение как можно скорее совершить правосудие над немецкими военными преступниками, но и по существу обратил в своих союзников в этом вопросе Ф. Рузвельта и его сына.
Ни одна мелочь в реакции гостей не ускользала от внимания Сталина. Он помнил, как во время первой личной встречи советского и британского лидеров в августе 1942 года Черчилль восторженно отозвался о поданном к столу коньяке. Поэтому готовясь к Ялтинской конференции, Сталин дал указание руководителям союзных республик Закавказья и Средней Азии срочно изготовить пробные партии коньяка и доставить их в Москву. Он лично продегустировал напитки, признав лучшим дело рук армянских виноделов. Потом этим коньяком потчевали участников Ялтинской и Потсдамской конференций, что развязало язык многим членам союзных делегаций. Сталин даже пообещал британскому премьеру построить в Англии коньячный завод.
В целях установления более доверительных отношений похожий ход Сталин сделал и в отношении Ф. Рузвельта на Тегеранской конференции. За завтраком, услышав от американца похвалу лососине, он приказал срочно самолётом доставить из Баку огромную рыбину, чтобы преподнести её президенту.
Интересные подробности приводит В. М. Бережков, личный переводчик вождя: «Сталин сказал:
- Я распорядился, чтобы сюда доставили одну рыбку. И хочу вам её теперь презентовать, господин президент.
- Это чудесно, - воскликнул Рузвельт, - очень тронут вашим вниманием. Мне даже неловко, что, похвалив лососину, я невольно причинил вам беспокойство….
- Никакого беспокойства, - возразил Сталин. - Напротив, мне было приятно сделать это для вас…
В комнату вошёл офицер охраны и спросил, можно ли внести посылку. Получив согласие, он исчез за дверью, а Сталин сказал:
- Сейчас принесут рыбку.
Все повернулись в сторону двери, из которой через несколько мгновений появились четыре рослых парня в военной форме. Они несли рыбину метра в два длиной и полметра в диаметре. Процессию замыкали два повара-филиппинца и работник американской службы безопасности. Чудо-рыбину поднесли поближе к Рузвельту, и он несколько минут любовался ею. Тем временем американский детектив попросил меня узнать у его советских коллег, какой обработке подверглась рыба, в каких условиях и как долго можно её хранить, не подвергая риску здоровье президента. Записав всё в блокнот, детектив удалился. За ним последовала и вся процессия с лососем, хвост которого, покачиваясь в такт шагам, как бы махнул нам на прощанье».
Конечно, не один «президентский лосось» обеспечил значительный успех Тегеранской конференции, но и он тоже, недаром эта примечательная история вошла в анналы мировой дипломатии.
Речи, произнесённые Сталиным на кремлёвских застольях, его манера поведения позволяют сделать некоторые выводы о его социопсихологическом портрете, о стилистике его устной речи. В застольях Сталин был куда более откровенен, чем в официальных речах, стремился к простоте речи (подчас нарочитой), проявлял склонность к разговорной лексике. К слову, выправляя позднее стенограммы для открытой печати, он вычеркивал многие славословия в свой адрес, не нуждаясь в надуманных и высокопарных эпитетах, к которым прибегало льстивое окружение. Например, нарком тяжёлой промышленности Л. М. Каганович на приёме 29 октября 1937 года именовал Сталина «великим горновым и сталеваром», который «умеет составлять правильную шихту, сплачивая воедино и закаляя все отряды строителей социализма», и т. п. Всё это в окончательном варианте было вычеркнуто.
Разумеется, на дипломатических раутах в присутствии иностранных гостей хозяин кремлёвского застолья вёл себя более сдержанно и осмотрительно, чем в кругу «своих». Но если этого требовало дело, не боялся проявить максимум теплоты и обаяния в отношении даже тех собеседников, к которым по определению не мог испытывать большой симпатии, - к тому же Черчиллю. Когда во время Тегеранской конференции у них за обедом вышла размолвка по вопросу, какая кара должна обрушиться на немецких военных преступников (об этом упоминалось выше), раздражённый и, возможно, несколько перебравший любимого коньяка британский премьер встал из-за стола и вышел в соседнюю комнату. Позднее Черчилль вспоминал: «Я не пробыл там и минуты, как почувствовал, что кто-то хлопнул меня сзади руками по плечам. Это были Сталин и Молотов; оба они широко улыбались и с живостью заявили, что они просто шутили… Сталин бывает обаятелен, когда он того хочет, и мне никогда не приходилось видеть, чтобы он проявлял это в такой степени, как в этот момент… Я согласился вернуться к столу, и остальная часть вечера прошла очень приятно…»
Юрий Рубцов, доктор исторических наук
«Файл-РФ», 6 сентября 2011